Уинстон Черчилль - Мои ранние годы. 1874-1904

• Название: Мои ранние годы. 1874-1904
• Автор: Уинстон Черчилль
• Издательство: КоЛибри, Азбука-Аттикус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01722-1

В этой книге Уинстон Черчилль вспоминает свое детство, школьные годы, свою службу в гусарском полку, участие в боевых действиях на Кубе, на индийской границе и в Египте, свои корреспондентские подвиги во время Англо-бурской войны, пленение и побег из плена, а также свое вступление в политику в качестве члена парламента. «Мои ранние годы» не только позволяют читателям проследить за формированием великой личности, но и, как пишет сам Черчилль, рисуют панорамную картину ушедшей эпохи. При этом читаются они как самый захватывающий авантюрный роман.

---

— Отходите. — Это был батальонный адъютант. — Нельзя терять ни минуты. Мы сможем прикрыть вас с высотки.

Сикх, одолживший мне свою винтовку, выложил на земле рядом со мной восемь-десять патронов. Существовало правило не допускать попадания боеприпасов в руки туземцев. Сикх, похоже, уже намылился удирать, поэтому я один за другим стал подавать ему патроны, чтобы он поместил их в сумку. Я сделал это по счастливому наитию. Все прочие вскочили и пустились бежать. Со скал прозвучал рваный залп. Возгласы, вскрики, вопль. На секунду мне показалось, что пять или шесть наших опять залегли. Они залегли надолго: двое были убиты, трое ранены. Одному прострелили грудь, и он истекал кровью, другой извивался и корчился, лежа на спине. Прямо за мною катался по земле офицер-британец. Лицо его представляло собой кровавое месиво, глаз вышибло из глазницы. Да уж, приключение, нечего сказать!

К чести воевавших на Индийском фронте, оставлять раненых там было не принято. Медленное умерщвление путем жестокого членовредительства неизменно ждало всякого, оказавшегося после боя в руках туземцев-патанов. Адъютант, а с ним еще один офицер-британец из младшего состава, старший сержант-сикх и два-три солдата вернулись назад. Все вместе мы подняли раненых и понесли вниз. Мы пробрались через несколько деревенских дворов, десять-двенадцать здоровых мужчин с четырьмя ранеными на руках, и вышли на открытое место. Там мы нашли командира отряда еще с полудюжиной бойцов. Ниже, на взгорке, ярдах в ста пятидесяти от нас, должно было находиться подкрепление. Ничего похожего! Может быть, имелся в виду холм подальше? Мы опять подняли раненых и потащили, невзирая на их протесты. Прикрывающих у нас не было. Все занимались ранеными. Поэтому я понимал, что гром вот-вот грянет. Мы не одолели и половины открытого пространства, когда среди хижин появились человек двадцать-тридцать озверелых туземцев, беспрестанно паливших и размахивающих саблями.

Происшедшее потом помнится мне лишь урывками. Одному из двух сикхов, с которыми я нес раненого, прострелили икру, и он взвыл от боли. Тюрбан упал у него с головы, длинные черные волосы разметались по плечам — трагическое пугало. Откуда-то снизу вынырнули двое и подхватили нашего раненого. Я и еще один младший офицер, подоспевший мне на помощь, схватили пугало за ворот и поволокли по земле. К счастью, дорога шла под уклон. Но, судя по всему, мы причиняли ему такую боль, ударяя об острые каменья, что он взмолился, чтобы ему дали идти самому. Он скакал, и полз, и хромал, и спотыкался, но, в общем, не отставал. Я оглянулся налево. Адъютанта ранило. Его несли четверо солдат. Он был грузен, и солдаты насилу удерживали его. Внезапно от крайней хижины к нам ринулось с полдюжины патанов с саблями. При их приближении носильщики кинули несчастного адъютанта и пустились наутек. Первый туземец подлетел и три-четыре раза рубанул по распростертому телу. В тот момент единственным моим желанием было убить этого гада. Со мной был мой кавалерийский остро отточенный палаш. В конце концов, недаром же я выиграл школьный турнир по фехтованию. Я решился на поединок à l’arme blanche[22]. Дикарь увидел, что я направляюсь к нему. От него я находился всего в двадцати ярдах. Схватив большой камень, он левой рукой швырнул его в меня, правой же — взмахнул саблей. За ним в ожидании замерли другие. Тогда я передумал — оставив мысль о холодном оружии, я вынул револьвер, хорошенько, как казалось мне, прицелился и выстрелил. Безрезультатно. Выстрелил опять. Снова безрезультатно. Выстрелил еще раз. Не знаю, задел я его или нет. Во всяком случае, он отбежал на несколько шагов и плюхнулся за камень. Между тем ружейная пальба не прекращалась. Оглядевшись, я понял, что нахожусь один лицом к лицу с неприятелем. Ни одного товарища в пределах видимости. И я что было мочи помчался прочь. Кругом меня свистели пули. Вот и первая высотка. Ура! Пригорок внизу обороняли сикхи. Они призывно махали мне руками, и через несколько секунд я уже был среди них.

До подножия и долины оставалось еще три четверти мили по голому склону отрога, а слева и справа от нас были другие отроги, вниз по которым неслись наши преследователи, спешившие перерезать нам путь и обстреливавшие нас с двух сторон. Не знаю, сколько времени занял у нас спуск, но мы продвигались вниз — медленно и упорно. Силами двадцати человек мы несли двух раненых офицеров и шесть раненых сикхов. Один офицер и с десяток солдат, убитых и раненых, были оставлены на склоне на поругание врагу.

В этой операции я разжился винтовкой «мартини» и боекомплектом убитого и сделал тридцать или сорок выстрелов в туземцев, засевших на левом отроге, аккуратно целясь в них с расстояния от восьмидесяти до ста двадцати ярдов. Делать это непросто, когда с трудом переводишь дух, а руки трясутся от напряжения, уже не говоря о волнении. Тем не менее могу поручиться, что я не палил наобум.

К подножию мы вышли беспорядочной гурьбой, но раненых своих не бросили. Там нас ждал наш резерв с командовавшим батальоном подполковником и несколькими ординарцами. Мы уложили раненых, и все остатки отряда были выстроены в две шеренги плечом к плечу, в то время как аборигены, числом две-три сотни, окружили нас широким полукольцом. Я видел, что белые офицеры делают все, что в их силах, чтобы заставить сикхов держать строй. Несмотря на то что наши сплоченные ряды делали из отряда удобную мишень, рассыпаться на местности было и того хуже. Туземцы собрались в кучки и, казалось, сгорали от нетерпения.

Полковник сказал мне:

— Кентцы на подходе. От нас они где-то в полумиле. Поезжайте и скажите им, чтоб поторопились, иначе всем нам крышка.

Я уже отправился было выполнять поручение, когда меня посетила светлая мысль. В моем воображении промелькнула картина: отряд атакован и истреблен, а я — адъютант дивизионного генерала, единственный уцелевший, мчусь во весь дух сообщить о несчастье и молить о помощи. Я сказал:

— Мне нужно письменное распоряжение, сэр.

Полковник, казалось, удивился. Порывшись в карманах кителя, он извлек оттуда блокнот и принялся сочинять записку.

Тем временем командир отряда надрывал голос, пытаясь командами своими унять общий гул и сумятицу. Наконец он заставил-таки бойцов прекратить дикую и беспорядочную пальбу.

— Залповый огонь! Готовьсь! Пли!

Залп — и по меньшей мере дюжина туземцев пала. Новый залп — и неприятель дрогнул. Еще один — и туземцы поползли в гору, отступая. Горнист протрубил атаку. Сигнал был подхвачен вырвавшимся из глоток криком. Острый момент миновал, и тут, слава Господу, показались передовые ряды Кентцев.

Возрадовавшись, мы занялись обедом. Но, как выяснилось, от вечера нас отделял еще долгий-долгий путь.

По прибытии Кентцев было принято упрямое решение взять высоту, с которой нас вышибли. Нам предстояло спасти свой престиж и вызволить тело адъютанта. Штурм длился до пяти часов.

В то же время другому отряду, 35-му сикхскому, бравшему правый отрог, пришлось еще туже. Они вернулись в долину с дюжиной или около того раненых, оставив нескольких офицеров и человек пятнадцать солдат на съедение волкам. Долину уже окутали сумеречные тени, и все подразделения, так неосторожно рассыпавшиеся утром по долине, потянулись к лагерю под прикрытием тьмы и начавшейся грозы, преследуемые злорадствующим неприятелем. Я возвращался с Кентцами и сильно потрепанным 35-м сикхским. Когда мы добрались до окопов, теперь окружавших весь наш стан, было черным-черно. Прочие части бригады уже отдыхали в лагере после пустяковых и бесполезных стычек. Но где же генерал со штабом? И где артиллерия на мулах?

Лагерь был хорошо укреплен по периметру, и, тревожимые лишь обычными одиночными выстрелами снайперов, мы, раздобыв еды, утолили голод. Прошло два часа. Но где же все-таки генерал? К тому времени мы уже разузнали, что помимо батареи с ним была полурота саперов и минеров и на круг около десяти белых офицеров. Внезапно со стороны долины, с расстояния примерно трех миль, донесся звук пушечного выстрела. Вслед за ним через равные короткие промежутки последовало еще двадцать выстрелов, и далее все стихло. Что могло произойти? В кого среди кромешной тьмы целила генеральская артиллерия? Судя по всему, там сцепились нос к носу. Может, дело даже дошло до рукопашной. Или это сигнал, просьба о помощи? Следует ли нам выслать подкрепление? В добровольцах недостатка не было. Старшие офицеры начали совещаться. Как всегда в критическую минуту, формальности были отброшены, и я стал участником дискуссии. Решили ночью людей не посылать. Снарядить спасательный отряд, чтобы он блуждал вслепую по бесчисленным буеракам долины, значило не только опять нарваться на беду, но и опрометчиво оголить лагерь, который в любую минуту может быть атакован. Генералу и его артиллеристам, где бы они ни находились, придется продержаться до рассвета. Опять послышался гром пушек. Значит, еще не разбиты. Впервые я познал треволнения, трудности и превратности войны. Отнюдь не все в ней, как оказалось, сводится к веселым приключениям. Нам грозила опасность, и можно было ожидать чего угодно. Постановили, что эскадрон бенгальских улан, поддержанный колонной пехоты, двинется на помощь генералу с первыми же рассветными лучами. Было уже за полночь, и я крепко заснул как был — в сапогах и при шпорах — и проспал так несколько часов.