Уинстон Черчилль - Мои ранние годы. 1874-1904

• Название: Мои ранние годы. 1874-1904
• Автор: Уинстон Черчилль
• Издательство: КоЛибри, Азбука-Аттикус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01722-1

В этой книге Уинстон Черчилль вспоминает свое детство, школьные годы, свою службу в гусарском полку, участие в боевых действиях на Кубе, на индийской границе и в Египте, свои корреспондентские подвиги во время Англо-бурской войны, пленение и побег из плена, а также свое вступление в политику в качестве члена парламента. «Мои ранние годы» не только позволяют читателям проследить за формированием великой личности, но и, как пишет сам Черчилль, рисуют панорамную картину ушедшей эпохи. При этом читаются они как самый захватывающий авантюрный роман.

---

В среду после полудня занятий не было, и примерные кадеты могли по договоренности отлучаться в Лондон. Три оставшихся дня я сочинял речь, которую, может статься, я буду призван произнести перед толпой комитетских граждан с суровыми лицами, — о том, что настал час развернуть флаг британской свободы, за которую «Хэмпден сложил голову на поле боя, а Сидни на плахе». Готовилось серьезное испытание, поскольку я еще никогда не выступал перед публикой. Три-четыре раза я писал и переписывал свою речь, со всей тщательностью укладывая ее в памяти. Это был серьезный конституционно обоснованный доклад об исконных правах британских подданных, об опасности государственного вмешательства в обычаи законопослушного населения и о множестве пагубных последствий репрессивных мер, принимаемых наперекор здоровому общественному мнению. Я не сгущал краски, но и не игнорировал факты. Я предлагал вести себя сдержанно и благожелательно, убеждать логикой, сдобренной здравым смыслом. Больше того, в заключение я призывал проявить снисходительность к нашим заблудшим оппонентам. Ведь в основе людских деяний чаще лежит заблуждение, чем зло. Завершив сей труд, я с нетерпением и вместе с тем с тревогой ожидал минуты своего торжества.

Только-только закончились утренние занятия, как я наскоро проглотил ленч, переоделся в штатское и поспешил на станцию, где поймал нескорый поезд до Лондона. Должен заметить, что в ту пору я был очень стеснен в финансах; билет в оба конца оставил меня с несколькими шиллингами в кармане, а очередное месячное пособие (10 фунтов) ожидалось только через две с лишним недели. Коротая время в дороге, я мысленно повторял фразы и пассажи, казавшиеся мне особо эффектными. У вокзала Ватерлоо я взял кэб и поехал к Лестер-сквер, откуда было недалеко до отеля, служившего исполнительному комитету местом сбора. Удивил меня и привел в некоторое замешательство запущенный и просто безобразный вид улиц на задах Лестер-сквер и уж совсем огорошил отель, куда меня наконец довез кэб. Впрочем, подумал я, они, наверное, правы, избегая фешенебельных кварталов. Если это движение хочет встать на ноги, оно должно питаться народными чаяниями; оно должно отозваться на те простые чувства, что разделяют все классы общества. Нельзя компрометировать себя близостью к золотой молодежи или высшему обществу. Я сказал швейцару:

— Я прибыл на собрание «Лиги в защиту увеселений», оно назначено на сегодня в вашем отеле.

Швейцар озадаченно помолчал и произнес:

— По-моему, касательный до этого джентльмен сидит в курительной.

Соответственно в курительную, сумрачную комнатенку, я был препровожден и там лицом к лицу встретился с основателем новой организации. Он был один. У меня упало сердце. Скрывая разочарование и еще слабо на что-то надеясь, я спросил:

— Когда мы пойдем на собрание?

Он тоже казался смущенным:

— Я послал приглашение нескольким господам, но никто не объявился, так что нас только двое. Мы можем набросать устав, если вы не против.

— Вы же писали на бланке Лиги, — сказал я.

— Пять шиллингов не убыток, — отвечал он. — Начинать такие дела всегда лучше с бланка, по всей форме. Люди охотнее откликаются. Вот вы откликнулись. — Моя сдержанность, видимо, обескуражила его, он помолчал и добавил: — Сегодня в Англии очень трудно раскачать людей. Они все сносят. Не знаю, что случилось со страной — полное безразличие.

Развивать эту тему не имело смысла, а уж злиться на Основателя Лиги — тем паче. Я холодно и решительно раскланялся и вышел на улицу с распиравшей грудь великолепной речью и полукроной в кармане. Тротуары кишели спешащими людьми, погруженными в свои маленькие личные заботы и равнодушными к соображениям высшего порядка. С жалостью и не без пренебрежения мерил я взглядом этих прохожих. Оказывается, не так-то просто будет направить общественное мнение в нужное русло. Если эти слабые выкормыши демократии так мало пекутся о своих свободах, то как же они будут защищать обширные края и земли, завоеванные веками аристократического и олигархического правления? На минуту мне стало страшно за Империю. Потом я подумал об обеде, и перед глазами встал мертвенно-бледный призрак полукроны. Нет, так не пойдет! Пожертвовать досугом, примчаться в эйфории в Лондон, потом не произнести речь, которая, могло статься, определила бы народные судьбы, — и что же, возвращаться в Сандхерст голодным, проглотив одну булочку и чашку чая?! На это у меня силы духа не хватило. Я сделал то, чего не позволял себе ни прежде, ни потом. Ноги уже вынесли меня на Стрэнд. Мой взгляд упал на три золотых шара над известным ломбардом мистера Аттенборо. У меня были очень хорошие золотые часы, отцов подарок на прошлый день рождения. В конце концов, великие монархии закладывали в тяжелую минуту королевские регалии.

— Сколько вы хотите? — спросил процентщик, уважительно взвесив на ладони часы.

— Пяти фунтов достаточно, — сказал я.

Что-то записали в книгу. Я получил на руки квитанцию, про которую раньше слышал только в мюзик-холльных песенках, пятифунтовую банкноту и очутился опять в центре Лондона. Домой я добрался без приключений.

На следующий день сандхерстские друзья пожелали узнать, как прошло собрание. Раньше я уже познакомил их с некоторыми вескими аргументами, которые собирался пустить в ход. Им хотелось узнать, как они были приняты. Что вообще представляло собой это собрание? Они восхищались мной, осмелившимся держать речь и отстаивать нашу позицию перед исполнительным комитетом — солидными людьми, политиками, олдерменами и так далее. Им все хотелось знать. Я не стал откровенничать с ними. Избегая конкретики, я упирал на трудности агитационной работы в спокойной и в целом всем довольной стране. Я говорил о важности пошаговой работы, о необходимости убедиться в успешности шага, прежде чем предпринять следующий. Создание исполнительного комитета — это первый шаг, он сделан. Подготовка устава Лиги и распределение обязанностей и прав — это второй шаг, он сейчас делается. Третьим шагом должно стать обращение к широким массам, и от того, как они откликнутся, зависит успех или неуспех предприятия. Мой отчет был выслушан недоверчиво — а что мне оставалось делать? Будь у меня собственная газета, моя речь — слово в слово! — появилась бы на первой полосе, прерываемая заключенными в скобки «бурными овациями» комитета, предваренная кричащими заголовками, весомо поддержанная передовицами. Тогда «Лига в защиту увеселений», может, и развернулась бы. И в начале девяностых, богатых всяческими начинаниями начинаний, она таки могла развернуться и сказать англоязычному миру свое остерегающее слово, причем сказать настолько убедительно, что могущественные Соединенные Штаты — даже они — смогли бы избежать «сухого закона». Вот опять перед нами проходит Судьба, только теперь с прелестной лужайки ее след свернул на сухой каменистый большак.

За мной судьба оставила еще один удар в этом крестовом походе. Кампания миссис Чант не была совсем безуспешной, она навела такой страх, что наша сторона, вполне по-британски, пошла на компромисс. Было решено, что скандальные бары отделят от «променада» легкими полотняными ширмами. Таким образом они окажутся вне «променада» и юридически будут так же от него далеки, как если бы находились в соседнем графстве; притом законом не возбраняются достаточной ширины «входы-выходы», вкупе с умеренной, не перекрывающей движения воздуха, высотой ширм. Таким манером соседствующие храмы Венеры и Бахуса будут разведены, и свои покушения на человеческие слабости теперь смогут совершать только по очереди, но никак не вместе. Стойкие ряды «Воинствующих ханжей» пропели громкую «осанну». Владельцы же мюзик-холла, разразившиеся поначалу уязвленными и протестующими воплями, быстро примирились со своей судьбой. Но Сандхерст не успокоился. Нас не спросили, заключая позорный мир. Я был возмущен лицемерием происшедшего. В те дни я не представлял себе, какую огромную и безусловно благую роль играет надувательство в общественной жизни великих наций, обитающих в государстве с демократическими свободами. Мне были нужны четкие дефиниции обязательств государства и прав отдельного индивида, смягченные, если вам так нужно, общественной целесообразностью и внешним приличием.

Случилось так, что в первый же субботний вечер после воздвижения в «Эмпайр Театр» этих полотняных заслонов мы туда порядочным числом заявились. Там было еще много университетских ребят примерно нашего возраста — все книжные черви, публика недисциплинированная и ненадежная. Новые сооружения были внимательно осмотрены и скоро стали предметом недоброжелательной критики. Потом какой-то джентльмен проткнул тростью полотно. Его примеру последовали. Не мог отстать и я от моих товарищей. И произошла удивительная вещь: толпа человек в двести-триста пришла в возбуждение, разъярилась. Люди бросились на эти хлипкие баррикады и разнесли их в клочья. Стражи порядка были бессильны. Трещало дерево, лопалась парусина, баррикады пали, и бары воссоединились с «променадом», как оно и велось исстари.