Пьер Пежю - Смех людоеда

• Название: Смех людоеда
• Автор: Пьер Пежю
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-45295-8

Пьер Пежю — популярный французский писатель, обладатель престижных литературных премий, автор более 15 романов и эссе, переведенных на два десятка языков. Роман «Смех людоеда», вышедший в 2005 году, завоевал премию «Fnac» по результатам голосования среди книгоиздателей и читателей.

«Смех людоеда» — это история о любви и о войне, рассуждение об искусстве и поисках смысла в каждой прожитой минуте. Книга написана незабываемо образным языком, полным ярких метафор, с невероятной глубиной характеров и истинно французским изяществом.

Шестнадцатилетний Поль Марло проводит лето в Германии, где пытается совершенствовать свой немецкий. Но вместе с тем он познает вкус первой любви и впервые сталкивается с жестокостью и двойственностью окружающего мира… Эти столкновения — и с девушкой, так непохожей на других, и с порождениями природы зла — будут подстерегать Поля на протяжении всей его долгой жизни. И выбрав путь скульптора, ежедневно вступающего в бой с камнем, он пытается найти ответы на вечные вопросы бытия.

---

Магда — до того, как она произвела на свет Клару? Я так и вижу ее, как раз перед началом лета 1945 года.

Она бежала из Мюнхена и приехала в Кельштайн, где у нее осталась хоть какая-то семья, Фишеры, дальние родственники. Бомбардировки пощадили городок, и там еще можно было найти какую-нибудь еду. Магда покинула большой разрушенный город, груды развалин, ямы. По пути она не обращала ни малейшего внимания ни на поля, вытоптанные войсками или беженцами, ни на обуглившиеся заводы. В двадцать три года Магда вынырнула из кошмара. У нее было красивое ясное лицо с высокими скулами и завитые щипцами золотые волосы, выбивающиеся из-под забавной черной бархатной шляпки. Жителям Кельштайна она сразу показалась странной, а главное — они сочли, что она со своими напудренными щеками и неумеренно красными губами слишком сильно красится. Она и всегда была тоненькая, а от лишений похудела еще больше, и оттого ее грудь выглядела более округлой под тоже чересчур нарядным, хотя и поношенным, лоснящимся на бедрах платьем.

Малознакомые люди из Мюнхена, тоже бежавшие от жизни в подвалах, согласились за небольшие деньги довезти ее до Кельштайна. Навстречу шли толпы других беженцев, которых гнали назад, потому что им некуда было пойти, и они скитались по всей Баварии.

До того как явиться к Фишерам, Магда решила первую ночь провести в лучшем номере гостиницы «Олень», играя роль таинственной путешественницы или, скорее, гастролирующей певицы. Напустив на себя важный вид, она возмутилась тем, что в ее комнате не оказалось букета цветов, и отправилась собирать ромашки на откосе у гостиницы. И, когда она шла через скромный вестибюль, прижимая к себе охапку белых цветов, и напевала, мечтательно глядя в никуда голубыми глазами, хозяйка удрученно покачала головой.

Магда вот так вот напевала с тех пор, как уехала из Мюнхена, вернее, у нее в горле, за сомкнутыми губами, сама собой жила мелодия, робкая музыкальная вибрация, запертые в ее душе давние напевы, заплесневелые воспоминания о сонатах, которые она играла на рояле до бедствия. Бедняжка Магда, нарядная, одинокая и прямая, как те статуи королев или Пресвятой Девы, которые находят целехонькими среди развалин, или пощаженные бомбами каменные ангелы, куда более пугающие, чем повисшие над выпотрошенными зданиями ванны, сияющие белой эмалью.

И она, эта юная Магда, будущая удивленная мать непоседливой темноволосой Клары, тоже за одну ночь превратилась в развалину. Вечером в Мюнхене, когда она, прижимая к себе локтем набитый нотами кожаный портфель, возвращалась после урока, который давала на другом конце города, в свой еще не тронутый бомбежками квартал, охваченная паникой толпа затащила ее в какой-то случайный подпол. Долгие часы в зловонном подземелье при слабеньком свете фонариков. Пропахшая мерзким запахом войны одежда горожан, по-скотски топчущихся, сбившись в кучу. Крики, совсем близкий грохот, раскаты грома и призрачные лица, в полумраке поднятые к потолку, как будто можно сквозь толщу камня увидеть, как падает на тебя смерть. Стоя в закоулке этого подвала, Магда думала, что уже, должно быть, настала ночь. Но какая может быть ночь, когда небо пылает? Она уснула с открытым ртом. Проснувшись, услышала последние взрывы, потом навалилась тяжелая тишина. Прикрываясь портфелем, словно щитом, она выбралась на дымный свет этого ненастоящего завтрашнего дня и попыталась вернуться в свой квартал, где должна была ждать ее семья. Снова крики, продрогшие сирены, топот и шарканье подошв: одни, как Магда, возвращались по домам, другие разбегались, окровавленные и засыпанные штукатуркой.

Часть города, и немалая, словно ушла под землю, на месте красивых зданий, так хорошо ей знакомых, зияли прогалины с дымящимися развалинами, дома ее детства растворились в неясной серой дымке, в нелепой пустоте. Нигде не осталось стоящих стен, только серые холмы, на которых копошились крохотные тени. Магда продолжала двигаться сквозь толпу отупевших людей, которые приподнимали кирпичи, плитки, куски, обломки каких-то предметов, не решаясь уже даже выкрикивать имена тех, кто — они это знали — погребен под огромными глыбами камня.

Магда была уверена в том, что стоит в точности на том месте, где был их дом, большая квартира, где жила ее семья, где должны были ждать ее мама с папой, любимая сестра и бабушка с дедушкой… Все это было так странно… И она, упав на колени, взвыла: «Мой рояль! Мой рояль!»

Она думала о своем великолепном «Бехштейне», утопавшем ножками в толстом ковре на полу гостиной, о том, какой у него был диапазон, как чутко он отзывался на ее прикосновение, какой мощный был у него звук, как верно он отвечал на ласку или удар пальцев, о том, как звенели чистые ноты утром в солнечном луче, когда крышка поднята, душа нараспашку, струны сверкают… Магда представляла себе свой растерзанный «Бехштейн» погребенным под тоннами камня. Вся раздавленная, убитая музыка погребена в его черном лаковом ящике. «Мой рояль! — стонала она. — Мой рояль!» Мысль о том, что ее близкие могли остаться под завалами, еще не дошла до ее сознания.

Только потом, измученная, потерянная, она стала шептать, глядя, как уносят вытащенные из-под обломков тела: «Мама… Папа… Анна… Бабуся…»

Среди всего этого хаоса она даже не пыталась приподнять какой-нибудь камень, боясь ободрать колени и сломать красные ногти. Она медленно брела между развалин.

Она не сопротивлялась, когда санитары или полицейские увезли ее вместе с другими женщинами в большой барочный монастырь на западной окраине города. Люди кружили по часовне, крытой галерее и трапезной. Никто никого не слушал. Монахини выбивались из сил. Среди позолоты, поддельного мрамора, ярко-розовых и фисташковых фресок бродили люди, которых бомбы лишили разума. Магда прикасалась к руке незнакомца: «Знаете, все мои родные умерли, все погибли, и мой рояль лежит там, раздавленный, засыпанный, мой рояль…»

Вскоре она начала напевать. Бессильная мелодия, которую она разучивала с учениками. Иногда она внезапно кивала, сонно отмечая смену темпа.

В конце концов ее отыскал друг семьи, в прошлом — старший офицер вермахта. Этот человек со снежно-белыми усами, казалось, был создан для того, чтобы проходить через катастрофы. Он и убедил ее ехать в Кельштайн. Он и пристроил ее людям, которые как раз туда собирались. Он и дал им денег. Вот как вышло, что Магда появилась в гостинице «Олень», глядя пустыми голубыми глазами, непрестанно напевая и требуя цветов.

На следующий день ее принимали в домике Фишеров. Все были здесь: дядя Оскар, тетя Маргарете, дети, соседи… Когда все соболезнования были высказаны и все сочувственные слова произнесены, наступила бесконечная неловкость, смутно враждебная растерянность. Что им делать с этой племянницей и кузиной, которую они давным-давно потеряли из виду? Тетя Маргарете все терла красные руки передником, дядя Оскар, сидя у печи, пыхтел длинной фарфоровой трубкой.

Конечно, им не понравилась городская элегантность Магды, ее артистический облик, но дело было не только в этом: они видели симптомы поражения, пропитавшие ее тело, симптомы немецкой болезни, добравшейся до их городка, который война до тех пор щадила. Она согласились на время ее приютить, родня все-таки. Но потом… Все обязательно должно стать «как было». На несколько дней, сказал дядя Оскар, всего на несколько дней.

Магда чувствовала устремленные на нее взгляды. Все кружилось. Ей было плохо. Ее отвели на самый верх, в крохотную мансарду под крышей. Вдоль лестницы были развешаны по стенам убогие охотничьи трофеи, спортивные грамоты Гитлерюгенда, вышивки со свастиками, старый аккордеон. Магда дрожала, как осиновый листок, она все сильнее тряслась и стучала зубами.

— Да она же больна, эта девочка! — воскликнула Маргарете. — Если она ко всему еще тут у нас сляжет…

Дядя Оскар стоял у подножия лестницы, запрокинув голову и не выпуская трубки из зубов.

— Это что же, еще и доктору платить придется? — проворчал он.

Но Магда на глазах бледнела и слабела. Глаза запали. Ее сжигал жар.

И тогда им пришло в голову позвать сына старого Лафонтена. Странный парень — они каждый день видели, как он слоняется в одиночестве и задумчивости, покуривая трубку. Но они знали, что до того он был военным врачом… А другой врач, единственный, какой остался в городке во время войны, был слишком стар для того, чтобы ходить к больным, и брал слишком дорого. «Ну так надо его позвать! Пусть хоть что-нибудь полезное сделает вместо того, чтобы шататься вокруг города!»

Прошло несколько месяцев с тех пор, как они с сыном старого Морица вместе вернулись домой. Выглядели оба хуже некуда. Все думали, что они погибли в России, хоть и знали, что в Сталинграде они не воевали. Или попали в плен. Или пропали без вести. Утонули в снегах и крови. И вдруг они появились. Непонятным образом уцелевшие, едва оправившиеся от тяжелых ран, но живые. Чудесным образом выжившие, но измученные, постаревшие. Они не рассказывали о том, что происходило на Восточном фронте, и никто их об этом не расспрашивал.