Юрий Домбровский - Собрание сочинений в шести томах. Том первый

• Название: Собрание сочинений в шести томах. Том первый
• Автор: Юрий Домбровский
• Издательство: Издательский центр "Терра"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-85255-172-4 (т.1), 5-85255-173-2

Первый том собрания сочинений Ю. Домбровского составили произведения раннего периода творчества писателя: роман «Державин», рассказы «Смерть лорда Байрона», «Арест», статьи и стихотворения, посвященные русским поэтам XIX века.

---

— Нам почему не пойти, — сказал старший со спокойной наглостью. — Мы пойдем, нам прок бы был.

— А прок будет, — пообещал Халевин.

— А какой нам прок-то будет? — спросил купец, улыбаясь.

— Голова на плечах уцелеет.

— Да ты не грозись, — крикнул купец. — Ты меня не пужай, видали мы таких шустрых.

— Я не пугаю, — сказал Халевин. — Я тебе истинно обсказываю. Пойдешь с головой останешься. Ты подумай, голова-то твоя только тебе и дорога. Нам ее даром не надо. И без тебя есть кому народ обманывать. Заворовался! Посмотри, мужиков-то иссушил всех, как лихоманка! Подожди, они власть получат, тебя, старого борова, вспомнят. Они тебе покажут аз и ферт.

Старик побледнел, но не сдался.

— Что мне показывать? — крикнул он. — Что мне показывать, бессовестный? Наше дело купецкое, честное, исстари от отцов ведется. Мы, может, купцы не от одного поколения, не такие, как ты, голоштанник.

— Вот тебе все поколения и припомнят, — зло улыбнулся Халевин, — и отца, и деда покажут. За всех своей шкурой поплатишься. Ты какие проценты берешь? У тебя на рубль рубль интереса получается! Подожди, то ли будет. Всех вас как пауков передавим. И ахнуть не успеешь.

Купец махнул рукой.

— И так и так пропадать, — сказал он тоскливо. — К каким часам подводы-то подавать?

Когда они ушли, протопоп со страхом покосился на Халевина.

— Ой, ладно ли мы, голубь, поступаем? — спросил он с тоской. — Как бы нам за то головы не поснимали.

Халевин засмеялся.

— Ладно, батюшка, — сказал он, — так ладно, как еще в своей жизни не поступали. Вот ты увидишь, как хорошо будет.

IV

Он бегал по городу и собирал людей. Встретил пономаря Ивана Семенова и сейчас же набросился на него.

— Ой, что ж ты бегаешь по городу без толку, иди сейчас к протопопу, он там уж весь причт собрал. Иди, иди, скажешь, что я сам буду через час.

Встретил двух купцов, обнял их за плечи и горячо заговорил:

— Что же вы без дела ходите, идите к Илье Бундову, он сейчас коней собирает, выезжает навстречу батюшке. Когда соберетесь, забегайте ко мне. Я приду сейчас же.

Встретил протопопа и засмеялся.

— Ну, что же, батюшка, готов? Что такой бледный, краше в гроб кладут. Зови причт справлять молебен. Пора. Народу-то теперь на улицах видимо-невидимо. Отправишь — приходи ко мне, я ждать буду.

Встретил Мишку и потащил его за собой.

— Ой, Мишка, идем, идем, там у меня подсвечники нужно вычистить. Так нужно вычистить, Мишка, чтобы блестели. Понял? Как солнце блестели.

Около самого своего дома поймал канцеляриста.

— Где же ты пропадаешь, — крикнул он, делая страшные глаза. — Я ищу, ищу, никак доискаться не могу. Идем, идем, там надо копию с манифеста снять; я-то его ищу, я-то голову ломаю, а он вон где бегает.

* * *

В этот день он записал к себе в дневник:

«Сие кажется есть то, что мне всю жизнь ожидать надлежало. Огнь, нож, отраву зрю я окрест себя. Но сердце мое в великом спокойствии пребывает, ибо верю, что и сие во благо человечеству вершится. Мудрость божественная, Вольность! Тебя ли зрю среди сих оборванцев, страшных, грязных и кровавых? Тебя ли зрю в пепле сел сожженных и крови, землю поливающей? Назову ли тебя от сего сказкой нелепой и безрассудной. Усомнюсь ли в тебе, уподобясь тому маловеру, кто пальцы в рану влагал, дабы познать существенность. Отнюдь! Жизнь мою и веру мою слагаю к твоему подножию, ибо знаю, что ты мудра и божественна, и все мы от лика твоего спасение примем. Вольность великая! Верю, верю».

V

А между тем войско двигалось по дороге.

Голубая снежная пыль, выбившаяся из-под копыт запотевших лошадей, оседала лучистыми кристаллами на малахаях и бараньих шапках.

Арапов ехал впереди.

За ним, громыхая, тянулись неповоротливые и неуклюжие пушки, за пушками ехали всадники. Дикие, раскосые, на низких плотных лошадях, с кривыми свирепыми кинжалами за поясами, они составляли ядро отряда. За ними версты на две тянулась пехота. Пестрая до боли в глазах днем, в ярких лучах солнца, и совершенно не различаемая ночью и вечером, — она почти сплошь состояла из беглых крепостных. Человеческий состав ее был очень разнообразен. Шли высокие, широкоплечие гиганты и узкогрудые карлики, шли налитые здоровьем и шатающиеся от слабости, шли подростки и старики, шли вслед за пушками, по широкой самарской дороге, вздымая снежную пыль и утопая в сугробах.

В лаптях, сапогах, деревянных ботинках, каких-то диких обмотках из разноцветных тряпок, они утопали по колено в снегу, стирали ноги до крови, ругаясь, садились около верстовых столбов, перевязывали кряжистые неуклюжие ступни, привыкшие к земле и солнцу, потом поднимались и, прихрамывая, бежали за отрядом.

Но особенно тяжело приходилось пушкарям.

При каждом овраге и ручейке им приходилось переносить на руках свои добродушные и тупомордые чудовища. Привыкшие к лошадям, они и пушкам помогали криками, свистом и гиканьем, замахивались на них палками и ругались. Всю остальную дорогу пушкари и орудийная прислуга молчали, — это были все немолодые, мрачные люди, а тяжелая и однообразная работа не располагала к разговорам. Зато целый день, с ранней утренней зари до вечерней, перекликалась пехота. Она была шумна и разноязычна, как птичья стая. То и дело в разных концах ее вспыхивал смех, иногда на минуту появлялась песня, и люди, подхватив, несли ее над головой. Потом через минуту кто-нибудь обрывал ее, и снова человеческая масса, уже забыв о песне, смеялась, разговаривала, ругалась и жаловалась.

То и дело, обдавая их облаком кристаллической снежной пыли, мимо проскакивали всадники в лисьих шапках, украшенных желтыми круглыми перьями. Они оглядывали разговаривающую толпу и, урезая коня плеткой, проносились дальше в сверкающем облаке снежной пыли.

Люди смотрели на дикого, выгнутого, как лира, в стремительном полете коня, на быструю, резкую хватку всадника и одобрительно качали головами.

— Чистые звери, — говорили некоторые.

С ними не соглашались.

— Будешь зверем, коли есть нечего, — возражали им, — у них только и есть, что шапка да конь. Им ведь тоже житье не слаще нашего.

— А что им не жить? Травы в степи много.

— С хорошей травы русский начальник прогнал, а эту и верблюд лопать не станет, — отвечали им, и на этом разговор прекращался вовсе.

Иногда в толпе вспыхивала ссора.

Несколько людей выходили из отряда и, ругаясь, набрасывались друг на друга.

Но до драки обыкновенно дело не доходило. Бойцов сейчас же разнимали, и через полчаса они опять уже мирно ели из одного котла, перевязывали друг другу опухшие ноги, расшибленные головы и засыпали около одного огня.

На отдыхе распрягали лошадей, снимали тяжелые, пахнущие железом котлы, наливали их водой или набивали снегом, и пока повара — это были тоже мужики в косматых зеленых тулупах — сыпали в них бурое зерно, мужики сидели около огня, далеко протянув вперед толстые от наверченных тряпок ноги, и душевно разговаривали.

Когда ночевали под открытым небом, костров было особенно много, и люди, сидящие около них, издали напоминали птичью стаю, слетевшуюся на огонь маяка.

Ели эти люди много и остервенело, до отвала. Не торопясь, по-крестьянски хлебали они мутную жижу, вылавливали ложкой бурые куски мяса и, положив их на загорбок ложки, тщательно остуживали, совали в рот и жевали томительно долго.

Невдалеке от костра заводили в деревенские дворы своих лошадей темногубые всадники с быстрыми рысьими глазами и отдувающимися крыльями ноздрей. Они давали лошадям сено, сыпали овес и терпеливо поили их из ведер тяжелой колодезной водой. Деревенские ребята смотрели на всадников с удивлением и прижимались к матерям.

Дикие всадники, которыми их пугали с детства, — воры, губители и убийцы — были теперь смирны, деловиты и немногословны. К удивлению ребят, они и не думали резать своих хозяев. Стройные и прямые, они стояли около лошадей, смотрели им в глаза и тихонько и нежно перебирали бронзовыми пальцами тяжелые от пота холки.

В избе, где помещался атаман, было всегда навалено много бумаги, горела лучина, и несколько человек наклонялись над картой, нарисованной на желтом куске пергамента. Извилистой красной чертой была отмечена линия похода. Она начиналась от станции Берды и кончалась Самарой, помеченной на карте черной звездой. Дорога шла мимо деревень и сел, которые изображались черными пятнами.

Каждый пройденный день Арапов расставлял крестики, урезая красную линию и записывая над ними день и час прихода в деревню. Каждый день красная линия укорачивалась, а крестики уже появлялись около самой звезды. Но самая звезда, черная, загадочная, по-прежнему находилась вне пределов досягаемости. Хотя, по слухам, там и не было крупного боевого отряда, тем не менее последние переходы Арапов не спал совсем. Через каждый час он выходил из избы и ходил по синему, сочно хрустящему снегу. Но смотреть было нечего.