Ф. Самойлов - Вася Алексеев

• Название: Вася Алексеев
• Автор: Ф. Самойлов
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1964

Имя Васи Алексеева знакомо миллионам людей. Васю вспоминают на пионерских сборах, на комсомольских собраниях и на школьных уроках. И все-таки знают о нем мало, лишь самое общее — путиловский рабочий, революционер, один из основателей комсомола… Но какой это был человек, как работал и боролся, как прожил свою короткую жизнь? Нет многие воспоминания о Васе Алексееве были изданы преимущественно лет тридцать-сорок назад, они давно стали библиографической редкостью, доступной лишь исследователю. Да и они не полны. А надо, чтоб Васю знали! Он заслужил наше уважение и любовь. И сегодня он — герой, чей пример должен стоять перед глазами поколений.

---

Пасхальная ночь была единственной, которую он спокойно провел дома. Сидели до утра, спорили, даже песни пели: «Из-за острова на стрежень» или «Среди долины ровныя». Народные песни Вася знал и шел так, что лица ребят становились растроганными и светлели.

Другие песни пели негромко: «Выпьем мы за того, кто писал „Капитал”». Пели и прихлебывали чай, налитый из остывающего самовара. Напитков покрепче не было, да они такие напитки и не признавали.

— А тобой одна барышня интересовалась…

Ваня Тютиков лукаво поглядел на друга:

— Может, догадываешься кто?

— Настя? — Вася быстро повернулся к нему: — Как она живет?

— Живет-поживает. Увидитесь — она тебе больше расскажет, чем мне…

Голос Тютикова стал немного грустным. Тоненькая голубоглазая Настя нравилась не одному Васе. Тютиков тоже был к ней неравнодушен. Но, что поделаешь, Настя, видимо, предпочитала другого, и этот другой был его лучшим товарищем.

Вася познакомился с Настей незадолго перед тем. В Путиловской больничной кассе работала ее сестра. Настя частенько забегала к ней, а Вася был там своим человеком.

В больничной кассе прочно утвердились большевики. Рабочие отдавали им голоса на выборах, — знали, кто сможет за них постоять. В больничную кассу обращались в трудную пору — при болезнях, увечьях, смерти близких, а трудная пора настала теперь для многих, — жили что ни день хуже, работали всё тяжелее. В кассе бывало полно народа. В толпе с теми, кто получал пособие, приходили и подпольщики. Вася бывал там тоже.

Правда, полиция не обходила своим вниманием больничную кассу. Облавы, налеты, аресты повторялись очень часто. Но Петербургский комитет большевиков присылал новых товарищей, и работа продолжалась. В больничной кассе Вася познакомился с Андреем Андреевым, Семеном Рошалем и другими видными большевиками.

В кассе он встретился и с Настей. Она не была партийной, просто девушка из рабочей семьи — немного пугливая и стеснительная, тянувшаяся к тому бунтарскому миру, который окружал в больничной кассе ее сестру, и вместе с тем еще боявшаяся его.

Молодые рабочие, заходившие в кассу, часто заговаривали с Настей, шутили, — она была хороша собой, — но девушка отмалчивалась и краснела. А с Васей разговорилась, точно была с ним давным-давно знакома.

Они скоро установили, что могут и правда считать себя знакомыми давно, — в одно время бывали в Ушаковской школе. Как это сразу не узнали друг друга?

Вышли из кассы вместе, и, так уж получилось, Вася пошел с Настей по Щелкову переулку в сторону, противоположную своему дому.

«Когда зайдешь в кассу еще?» — опросил он, прощаясь.

На улице было уже совсем темно. Зимой дни короткие, да они, оказывается, бродили по улицам не один час.

«Как-нибудь…»

Она помолчала.

«Послезавтра, а может быть, и завтра зайду».

Они встречались несколько раз, гуляли по улицам заставы. Потом Васю арестовали.

— Сходим к ней завтра домой, — предложил Вася Тютикову.

— Сходим, похристосуемся, — весело отозвался тот и смешался под сердитым Васиным взглядом. — Можно сходить, если хочешь…

Они сидели тогда у Алексеевых на кухне до самого утра и разошлись, когда на дворе было уже светло. Вася проводил друзей за калитку, несколько минут постоял на тихой улице деревни. Никого не было вокруг. В покрасневшем небе над городом всходило солнце, в ближних кустах пронзительно щебетали птицы. Вася улыбнулся радостно и удивленно…

После той ночи он бывал дома уже не часто. Поспав часок, он быстро пил чай и собирался:

— Ночевать, наверно, не приду. Вы, маманя, не удивляйтесь.

Так началась его кочевая жизнь. Ночевал он то у Вани Тютиков а, то у других ребят.

Через несколько дней какой-то парень забежал к Алексеевым:

— Тетя Анисья, не тужи. Он сыт, а ночует на Овсянниковской даче. Рубаху чистую просил прислать.

Вася появился дома неожиданно, постучал в дверь, когда Анисья Захаровна уложила детей и собралась уже спать сама.

— Ты как, сыночек?

— На лодке я приехал, маманя. В деревне никто не видел.

Мать долго смотрела на него. Похудел, лицо усталое и неспокойное.

— Голодный?

— Немножко. Я сегодня переночую, маманя. Потом забегал изредка и на минуту:

— Маманя, нет ли яичек вареных?

— Маманя, дайте двугривенный.

Как-то Анисья Захаровна сказала ему, чувствуя, что говорит не то — очень уж горестно было на душе, жаль сына и обидно, что всё так выходит:

— У меня ведь, Васенька, лишних двугривенных нет. Отец много ли получает? А семья, сам знаешь, какая. Раньше и ты рублей восемь приносил в дом — всё легче нам было. Теперь тебе двугривенные давай…

— Я понимаю, — сказал он, — всё понимаю. Да такой уж мне вышел путь…

Он проходил без работы всё лето. Никуда не сунешься — нелегальный. Паспорт можно было достать другой. Он сам помогал Ивану Грязнову делать паспорта. А Грязное считался специалистом, знал, какими составами смыть старые записи, мастерски вписывал новую фамилию, подделываясь под писарский почерк. Но такой паспорт было рискованно давать в прописку. В полиции разобрались бы. Да и трудно было Васе жить за Нарвской заставой по чужому паспорту. Слишком многие хорошо его там знали.

Но объяснить всё это матери было нелегко.

Уже осенью он как-то ночевал дома. Тоже затемно приехал на лодке и прошел задами. Утром сунул матери сверток:

— Бумаги тут нужные, вы припрячьте.

И пропал. Никак не мог он в те дни забежать в Емельяновку. За Нарвской было снова неспокойно. Завод волновался. Царские власти предали военно-полевому суду группу кронштадтских матросов-большевиков, обвиняя их в подготовке к бунту. Матросам грозила смертная казнь, и рабочий Питер поднялся на их защиту.

Петр Алексеевич пришел домой хмурый:

— Бастуем, началось у нас снова. Митинг на заводе, да я не остался…

Как началось, Анисья Захаровна узнала от других. Вся Емельяновка говорила об этом.

— Василий твой объявился, — шепнул Анисье Захаровне сосед Петр Степанович. — На митинге его видели. А народу было знаешь сколько? Почитай, ползавода,

— Не случилось с ним чего? — Анисья Захаровна прижала руки к груди.

— Не допустили полицию, гайками и болтами ребята отбились. Потом и булыгу из мостовой выворачивать стали. Околоточного, слышь, так шарахнули — с кобылы слетел. Ушел твой Василий, не иначе ушел. Там ведь такое было… Солдаты на полицию пошли в штыки.

— Войско на полицию? Да ты что-то плетешь, сосед…

На душе у нее было тревожно. Хотелось бежать куда-то, искать сына. Но где искать?

Анисья Захаровна уже еле слушала, что рассказывал Петр Степанович. А то, что он говорил, было истинной правдой, хотя прежде такого никогда не бывало за Нарвской. Даже в пятом году.

Два отряда полиции — конный и пеший — пытались разогнать митинг на заводском дворе. Рабочие встретили их градом гаек, болтов, обрезками железа и выгнали за ворота. Схватка разгорелась уже на Петергофском шоссе. В это время мимо завода двигалась воинская часть.

Толпа рабочих загородила им дорогу, и солдаты стали.

— Вперед, шагом марш! — командовали офицеры, но движение не возобновлялось.

Увидев солдат и рассчитывая на их поддержку, полиция осмелела. Она стала теснить толпу.

— Братцы, — кричали рабочие, обращаясь к солдатам, — помогите, ведь свои же вы, тоже заводские!

Воинская часть состояла в самом деле из пожилых, недавно мобилизованных запасников, преимущественно рабочих. Они не могли равнодушно смотреть на расправу с путиловцами. Горячее сочувствие братьям, возмущение действиями властей, ненависть к войне, зревшая в сердцах солдат, — всё это, соединившись вместе, привело к мгновенному взрыву.

Солдаты скинули с плеч винтовки и пошли со штыками наперевес — не на толпу, а на полицию, отгоняя ее от рабочих. Напрасно офицеры размахивали револьверами и подавали команды. Их не слушали, солдаты открыто становились на сторону забастовщиков. Это уже был бунт.

Благодаря всем этим событиям Вася избежал ареста. Но шпики приметили его. Ночью в Емельяновку нагрянула полиция.

— Василий Алексеев проживает здесь?

— Здесь, — сказала Анисья Захаровна, — только нету его дома…

Она вспомнила: сверток с бумагами! Он лежит на кухне, сейчас попадется им на глаза. У нее зашлось сердце.

— Нет дома Василия, — проговорила она и вдруг добавила грубо, со злостью: — Как хотите ищите, а мне выйти надо, маюсь я животом.

Мимоходом она стряхнула сверток в валенок и прихрамывая — нога в валенок не влезала — пошла в сени. Потом трясущимися руками в темноте запихивала сверток за отставшую доску в уборной. Она сумела обмануть «фараонов» и на этот раз.

Утром Васин братишка прибежал на Овсянниковскую к Тютикову:

— Засада у нас, четверо городовых сидят. Васю ждут. Меня мать послала будто на рынок.