Эдвард Эбби - Костер на горе

• Название: Костер на горе
• Автор: Эдвард Эбби
• Издательство: Журнал "Москва", 1987 год, №1
• Жанр: Современная проза

Эдвард Эбби (1927-1989) - известный американский писатель (автор 21 книги), видный философ, идеолог и практик радикальной природоохраны. Родился в штате Пенсильвания. В 1950-х годах учился в университете Нью-Мексико, в университете Эдинбурга, написал диссертацию по анархизму. Являлся профессором английского языка. В 1956-1971 годах работал в Службе национальных парков США, один из идеологов и организаторов известной радикальной экологической группы "Прежде Земля!". В 1970-1980-х годах стал одной из наиболее ярких фигур в американском природоохранном движении. Ревностный защитник дикой природы, Эбби не раз заявлял, что он скорее убьет человека, чем змею. Автор нашумевших книг "Отшельник пустыни", "Банда гаечного ключа", "Путешествие домой". В шутку или всерьез называл себя "пустынной крысой". На постсоветском пространстве не известен.

Эбби является одним из теоретиков экологического саботажа (экотажа), т.е. скрытого повреждения оборудования и техники, призванного сделать экологически вредные действия экономически невыгодными. В романе "Банда гаечного ключа" он рассказал о группе природоохранников, которые, желая спасти участки дикой природы от эксплуатации человеком, разрушали бульдозеры строителей, железные дороги, по которым перевозили уголь. "Традиционная христианская этика, - говорит Эбби, - должна расшириться до включения в нее других живых существ, которые разделяют с нами планету (цит. по: Nash, 1989). Эта этика должна распространяться на ручьи, озера, тучи, воздух, камни, животных, растения, болота - все то, что защищала "банда гаечного ключа".

Эбби полагал, что люди не имеют права использовать более, чем "некую часть" планеты; другая часть должна быть предоставлена в постоянное пользование дикой природе. Дикие места должны оставаться дикими. И делать это нужно не только в интересах людей, которые ценят такие места ради отдыха и восстановления сил, а потому, что "признание права неодушевленных объектов - например, камней или целой горы - означает оставаться им на своем месте" (цит. по Nash, 1989).

Он заявлял о желательности придания природе морального равноправия (если не приоритета) с людьми, которые "размножились до невероятности" и могут получить название - "человек-вредитель".

По мнению философа любовь к дикой природе - "это выражение благодарности земле, которая нас родила, вскормила и стала нашим домом, единственным нужным нам раем - если только мы можем это понять". По его мнению уничтожение дикой природы является грехом, "первородным грехом" (Abbey, 1968).

В романе "Отшельники пустыни" Э. Эбби отстаивает защиту дикой природы "по политическим причинам". Он полагает, что людям нужны дикие территории, чтобы они служили как возможное святилище, место защиты от давления правительственных структур.

Эбби предостерегал, что в современном мире могут произойти изменения, когда любой диктаторский режим потребует разрушить до основания дикую природу (вспомним хотя бы закрытие Сталиным в 1951 году почти 100 советских заповедников - В.Б.): возвести плотины на реках, высушить болота, вырубить леса, разрушить горы, оросить пустыни, вспахать степи, а национальные парки превратить в площадки для парковок (Abbey, 1968).

Эбби призывает людей защищать дикую природу еще и для того, чтобы сберечь свою свободу - "у человека не может быть свободы без дикой природы" (Abbey, 1977).

В другой известной книге "Путешествие домой", писатель сказал, что дикая природа - единственно ценная вещь, которую нам стоит спасать, и нужно научиться любить то, что является свободным, грубым, диким, неприрученным и нетронутым (Abbey, 1977). Он заявляет, что "идея дикой природы не требует защиты. Она требует только больше защитников" (Abby, 1977). Эбби полагает, что заповедные природные объекты также являются святыми местами, даже более священными, чем наши церкви. 

По мнению Э. Эбби, экологическую этику следует рассматривать как притязание природы на свои права. Человеческие мышление развилось до степени защиты присущей ценности дикой природы, потому как дикая природа сама по себе не способна выразить свои интересы (цит. по: Nash, 1989).

"Неважно, как называется общество: капиталистическим или коммунистическим, - они делают одно и то же - уничтожают природу и себя. Я предсказываю, что военно-промышленные государства исчезнут с лица Земли в течение 50 лет. Вера в это лежит в основе моего оптимизма, является надеждой на предстоящее обновление цивилизации: человечество будет немногочисленным и жить охотой, рыбной ловлей, собирательством, мелким фермерством и скотоводством. Раз в году люди будут собираться на руины брошенных городов для празднования морального, духовного и интеллектуального обновления. Для них природа станет не местом развлечения, а домом" (Abbey, 1975).

В книге "Хаудук жив!" автор приводит "кодекс эковоина", особого борца за защиту дикой природы: "Эковоин не причиняет вреда никаким живым существам; в своей работе полагается на себя и небольшой круг проверенных друзей; героически предан своей работе; действует без надежды на славу, известность и моральное вознаграждение; он не носит формы, его не награждают медалями. Эковоин делает свою работу из-за любви к дикой природе, волнам, медведям, чистым ручьям, свободе. Эковоин силен, строен, крепок, вынослив, он не пьет непрерывно пиво и не курит непрерывно сигары. Эковоин не сражается с людьми, он сражается с вышедшей из-под контроля технологией, этой всепожирающей сущностью, которая питается людьми, всеми живыми существами, а также минералами, камнями, почвой, самой землей.

Лозунги эковоина:

- никаких компромиссов в защите Матери-Земли!

- дикая природа: любите ее или оставьте в покое!

- если дикая природа поставлена вне закона, только стоящие вне закона могут спасти дикую природу;

- будь экоцентричным, а не эгоцентричным;

- Больше лосей! Меньше коров!

- Да здравствует Земля!

---

— Что с тобой случилось? — Он вглядывался в мое лицо.

Я рассказал.

Обхватив меня за дрожащие плечи, другой рукой он один за одним отодрал мои пальцы от ручки ведра. Воду понес сам, помогая мне обходить камни по пути к хибаре, где ждал Лу и приветливо светила лампа.

— Беда какая? — вытирая большим платком металлическую тарелку, спросил Лу.

— Он видал его,

— Кого?

— Льва.

— Вон как, — Лу ласково глянул на меня, — везет же парню.

Немного позже мы все втроем вернулись к источнику с обоими

ведрами и осмотрели то место. Лу даже взобрался на уступ, но уже слишком стемнело, чтобы различить следы. Пошли обратно, напоили лошадей, сложили тихий костерок меж хижиной и коралем, вытащили хранившиеся за койкой спальные мешки. Посидели у огонька, обсудили льва, исчезнувшую лошадь, заботы завтрашнего дня; Лу с сожалением сообщил, что не сможет в них участвовать, с утра расстается с нами. Однако обещал вернуться на ранчо через два-три дня.

— А какой голос у горного льва? — спросил я.

— Ну, похож на женский, — ответил дедушка. — Словно женщина вопит. Ты как, Лу, опишешь?

— Эге, друзья, голос у льва словно у женщины, — подумав, отвечал тот. — У женщины-вампира, зазывающей своего возлюбленного демона.

— Мы пойдем охотиться на льва, дедушка?

— Нет, оставим его в покое за милую душу. Не станем мы на него охотиться, с чего тогда и ему на нас охотиться. Кроме того, в округе он один-одинёшенек остался. Я и не подумаю его лишаться.

— Сейчас вот, по-твоему, он следит за нами?

— Если да, то ничего удивительного. — Дедушка потянулся и зевнул. — Не знаю, как вы, мужчины, а я устал. Кто-нибудь желает ночевать на койке в помещении?

— Хватит ли койки на троих? — ухмыльнулся Лу,

— Если и меня в серединку не класть, все одно не получится,

— Так давайте все спать снаружи.

— У костра, — добавил я.

— Вы, ребята, так и поступайте, — ответил дедушка, — а кому-то надо и койку использовать. Я на земле сплю уж семьдесят лет или около того.

— Пора привыкнуть, — заметил Лу.

— Привыкнуть привык, но удовольствия никогда не получал.— И пошел в клетушку. — Спокойной ночи, джентльмены.

— Спокойной ночи, — отозвались мы.

Потом, вытряхнув скорпионов и пауков, расстелили спальные мешки поблизости от костра и, сняв обувь и шляпы, забрались вовнутрь. Седла вместо подушек не подкладывали. В седле и сидеть-то жестко.

Я лежал и смотрел на звезды. Чудесные звезды. Чудесный день. Звезды будто затуманились, поплыли вдаль. Я заснул. Снились мне пропавший конь, светляки и пара желтых глаз...

— Билли!

Открываю глаза. Темнота.

— Просыпайся, Билли.

Я высвободил голову из спального мешка и поначалу подумал, что вовсе не спал. Потом заметил голубые полоски рассвета и пепел на месте костерка. В клетушке старик уже хлопотал, накрывал на стол. Доносился оттуда аромат ветчины и кофе. Дедушка снова выглянул из двери и крикнул:

— Подъем! За стол!

Я выпростался на прохладный утренний горный воздух. Дрожа, обулся в холодные, затверделые сапоги, отыскал шляпу, поднялся. Лу подводил лошадей. Я заковылял навстречу, помог привязать их возле хижины.

Старик стал бить большой ложкой в сковородку.

— Заходи, а не то сойкам выкину.

После завтрака кормили и седлали коней. Опять кому-то надо было идти за водой, вызвался я. Кое-что хотел проверить. Дважды сходил к роднику, на второй раз взобрался по скале на то место, где прежде таился лев. Никаких следов не замечалось, но обнаружил я, что пахло по-особому — семейством кошачьих. Нет, по-иному — озоном, летней молнией.

Заперли хижину, сели верхом и пустились вниз по старинному проселку в направлении холмов. Мы с дедом наметили исследовать территорию между старательской тропой и ветряком. Лу доедет с нами лишь до развилки.

С радостью в сердце и с приятными мыслями двигался я рядом со своими спутниками и рассматривал стаи зеленовато-желтых облаков, разбросанных, как пылающие острова в небесном море.

— Сегодня жди дождя, — дедушка прищурился, глядя на небо сквозь свои стальные очки. — Маленько, понятное дело, всего-то гроза ударит. Одна шестьдесят четвертая дюйма воды, а грома с молнией сколько душе угодно.

— Когда?— спросил Лу.

— А в полвторого. Скажем, в тринадцать сорок пять.

— Сверю я твое пророчество с бюро погоды. Если ты ошибся, это тебе обойдется в бутыль бакарди в оплетке.

— Это ты затеял, приятель. Ладно, давай на спор. — И протянул ему руку.

Козодои с криками метались в отблесках зари, чуя приближение солнца. Ворон сатанински прокаркал с сухостойной сосны, напоминая козодоям, что их время истекает. Объявились сороки, голодные птицы в академических черно-белых нарядах, загалдели и загоготали, будто спорщики-богословы на диспуте. Подобно бульканью воды запел проснувшийся королек.

— Чем небеса лучше этих мест? — спросил я.

— Здесь климат чуток лучше, — ответил дед.

— Менее влажный, — пояснил Лу.

Еще три длинных зигзага с кручи, сквозь лес, и мы там, где соединяются пути и разделяется наше содружество.

— Обидно мне откалываться, — сказал Лу. — Пожелаю вам удачи. Чтоб нашли эту лошадь-невидимку. Увидимся через пару дней.

Грустно было смотреть, как он удаляется. Очарование, которое охватывало меня в этой экспедиции, словно уплывало вместе с ним.

Я вспоминал нашу вчерашнюю блистательную победу, неизвестно, выпадет ли нам подобная когда-нибудь еще. Сегодня нет на то надежды. Лу Мэки помахал рукой на прощанье и исчез за поворотом.

— Тронули, Билли.

Рядом с дедом ехал я тем же путем, что с Лу. Старик явно разделял мое настроение, долго молчал.

— Гляжу, у нас тут джип побывал недавно, — заговорил он наконец.—В одну сторону проехал. Понятно, откуда закатили, непонятно, как и где выбрались.

Я ни слова не произнес.

— Авось нашли путь отсюда благополучно. То есть на нашу животину не наскочили. Этим обожателям пальбы, друзьям с той стороны ограды, похоже, не всегда удается отличить корову от зайца.

— Точно,— сказал я.

Мы покрыли немалое расстояние в тот день. Съехав со старательской тропы, пробирались сквозь кустарник и заросли кактусов по нижележащим холмам, коровьими тропами, оленьими дорожками и полным бездорожьем. Работа горячая, потная, и солнце, и влажность все выше, пыль лезла в рот и в глаза, можжевеловые ветки стегали по лицу. Целое утро мы обследовали взгорье, обыскивали каньоны, от горы все ниже, а к полудню спустились на равнину неподалеку от загона, ветряка и большого того чана с холодной зеленоватой водой. И показалось, слаще этой воды мне никогда на свете не выпадало.

Потом мы отдыхали в полосатой жидкой тени ветряка, жевали вяленое мясо, которое дедушка вынул из седельного мешка. Было знойно и безветренно, ветряк не крутился, хотя вдали в пустыне виднелись резвые смерчи, пылевые столбы плясали словно привидения над равниной.

Клубились облака, танцевали вихри, но в пустыне воздух оставался недвижен. Как и мы. Старик растянулся на земле и, сбив шляпу на глаза, дремал, слегка похрапывая. Я смотрел в небо; нет, ничего нынешним днем не произойдет. Солнце склонится к горам, тучи налетят и грифы, но ничего не произойдет. Я это знал наверняка. И это казалось мне прекрасным, лучшего не надо. Да не вторгнется в эту пустыню и не нарушит кристальный покой медленно тянущегося дня ни единое непредвиденное событие. К ночи — пускай его. Или назавтра. Но не в этот день.

Тучи неслышно громоздились над голыми горными вершинами, извилистая молния, будто высвеченный нерв, рассекла самую глубь туч. Раскат грома истаял, и ничего более не случилось.

 Я перевернулся и лег на живот, выдернул стебелек, стал жевать его и разглядывать мух, муравьев, жуков, лениво ползавших в травах, затененных чаном с водой. Верткий скорпион соломенного цвета явился из промоины под камнем и начал красться к мухе. Она, не ведая о том, деловито изучала своими передними лапками крупицу коровьей лепешки. Скорпион проскользнул поближе, хвост с ядовитой железой и кривым красным жалом изогнулся над головой, крупные крабьи клешни вытягивались вперед. Муха улетела. Я убил скорпиона. Не за то, что скорпион, а за то, что невезучий.

Дед заворчал, сдвинул шляпу с лица и открыл свои красноватые веки. Поднялся. Мне слышен был скрип в его старых суставах.

— По коням, Билли. Сделаем еще попытку отыскать этого рыжего.

Голубчик стоял, свесив шею и закрыв глаза, в той же скудной тени ветряка, гоняя хвостом вялых мух. Я заседлал его и сел верхом. С некоторой неохотой позволил мне конь следовать за дедушкой — не к дому, а снова в предгорье.

На этот раз мы выбрали другую дорогу, подальше на север, и не такую крутую, она вела к прогалу между Ворьей горой и Сан-Андре-сом. Не спеша ехали вверх, все шире открывались Белые пески, море барханов молочного цвета, простирающихся на полсотни миль посреди гладкой пустыни. А посреди этих песков торчали новые устройства испытательного центра.