Владимир Зарев - Гончая. Гончая против Гончей

• Название: Гончая. Гончая против Гончей
• Автор: Владимир Зарев
• Издательство: Свят
• Жанр: Детектив
• Год: 1990

---

— Выглядел ли он испуганным?

— Я бы не сказал, гражданин Евтимов, Христо трудно было испугать… он показался мне скорее измученным и расстроенным. Он молчал так долго, что мне уже стало не по себе. Докурив сигарету, он, наконец, произнес: «Пусть будет что будет, Пешка, не могу я и все! Отказал я ему и мне сразу полегчало!»

— Вы уверены, что он сказал именно это?

— Подписываюсь обеими руками, гражданин следователь!

Чувствую, как меня охватывает меланхолия, ощущение вины постепенно овладевает всем моим существом. Двадцать второго января, разговаривая со мной у нас дома, Бабаколев упомянул о некоей «грязной истории», которая не давала ему покоя, мешала жить. Наверное, тот «шишка» хотел, чтобы Христо совершил что-то мерзостное, и после встречи со мной Христо решил ему отказать. По словам Пешки, ему полегчало; он испытал душевное очищение, но «шишка», наоборот, закручинился, потому что его таинственные намерения провалились. И тогда…

— Мы посидели так, в унылом молчании, — донесся до меня ясный, бодрый голос Пешки, — а потом Христо дал газ, привез меня на остановку трамвая и отрубил: «Проваливай, Пешка, сегодня вечером нет у меня настроения идти в ресторан… увидимся завтра!» Я был здорово разочарован, гражданин Евтимов, больше всего на свете ненавижу, когда откладывается какое-нибудь удовольствие! Послал я его подальше и пешком добрался до корчмы «Кошары». Опрокинул там в одиночестве три рюмки ракии, четвертую я уже принял за дружка и разговорился с ним — ну, стал болтать сам с собой. Стало уже где-то половина седьмого, я знал, что Пепа-Подстилочка работает в ночную смену… чем можно было занять себя в холодную погоду вечером? Пошли-ка, Пешка, сказал я себе, в кино, ты уже смотрел фильм о полицейском из Беверли-Хиллса, но повторение не только мать учения, но и мать удовольствия!

Он гасит окурок в нашей общей стеклянной пепельнице, поддергивает штанины и улыбается мне — доверчиво и выжидательно. Он уверен, что сейчас я скажу: «А ведь сеанс, Илиев, был с семи до девяти, а вы сказали, что с восьми до десяти, не так ли? Как это вы с вашей потрясающей памятью не запомнили такую мелочь?» Но этого не будет: я, слава богу, тоже тертый калач! Сделав фатальную ошибку — спутав время сеанса, он не повторит ее — не станет отрицать очевидное, а примется водить меня за нос, в моем же возрасте всякое заблуждение опасно.

— Помимо пассажира черной «волги», встречался Бабаколев с кем-либо, кто произвел на вас впечатление?

Пешка глубоко задумывается, затем вдруг радостно улыбается, словно открыл новый закон квантовой механики.

— Этой осенью — кажется, в октябре — он два раза водил меня в бар «Кристалл», и туда приходила одна кошечка, но не из уличных! Я так и не понял, где он ее закадрил, но девочка была высший класс — ухоженная, элегантная, надушенная духами «Диор», из тех кошечек, что сладко так мурлычат, пока однажды не выпустят когти и не царапнут тебя через всю физиономию. Они уходили на соседний столик и выпивали по бокалу кампари. Платил Христо, а кошечка все приглашала его в гости.

— Как выглядела «кошечка»?

— Высокая, худенькая, нежная, как тростинка…

— Какие у нее глаза?

— Большие, твердые и пышные.

— Я спрашиваю вас с глазах, Илиев, — обрываю я его, — о глазах, которые называют зеркалом души!

— Голубые, — мгновенно поправляется Пешка, — очень красивые и удивленные. Знаете, гражданин следователь, есть такие люди — глаза у них всегда удивленные, будто на что они ни посмотрят, все их изумляет.

— Что-нибудь в их отношениях произвело на вас впечатление?

— Девочка приглашала Христо в гости, но делала это как бы свысока, а потом всегда уходила. По-моему, он здорово в нее втюрился.

— Вы, Илиев, большой психолог — как вы поняли, что Бабаколев влюблен?

— Да это же видно, гражданин Евтимов: влюбленный всегда глупеет! А Христо совсем сдурел — втюрился в девочку из высшего эшелона!

Пешка с рассеянным видом вертит в руках спичечный коробок, показывая, что ему ужасно скучно или что он уже проголодался. Испытываю неприятное чувство, что сегодняшний допрос ему понравился, что я дал ему возможность «выложить» именно то, что он надумал в тишине своей камеры.

— Скажите, Илиев, — спрашиваю холодно, — почему вы убили Бабаколева?

Выражение изумления облагораживает черты его лица, их портит лишь рот, разинутый, как у рыбы, вытащенной на сушу. В этот миг его не интересует моя поизносившаяся элегантность, он чувствует, что его приперли к стенке, и не знает, как реагировать.

— Опять двадцать пять… зачем мне было его убивать, гражданин следователь, ведь он был такой хороший человек?!

Эти два слова — «хороший человек» — начинают резонировать в моем пенсионерском мозгу, и я решаю их записать на листе бумаги.

— Рад, что вы так считаете, — произношу мягко, — но Христо нет в живых, а имение вы, Илиев, тут, передо мной!

Встаю из-за стола, подхожу к окну и поднимаю шторы. Из труб соседних домишек мирно вьется дым: он висит в прозрачном воздухе, как нарисованный. Иногда жизнь настолько грязна, что у тебя светлеет на душе даже при виде дыма!..

(12)

Я где-то читал, что целый ряд великих открытий был сделан во время сна. Менделееву снилась ныне известная всем таблица — так он проник по другую сторону видимого мира, прозрел его гармонию и построил его в соответствии с атомным весом химических элементов. Мой сон не был божественным откровением, наоборот, — он показался мне наивным и элементарным. Я находился у водохранилища, закинул удочку и увидел, как в прозрачной воде к приманке плывет большая рыба. Она приближалась плавно и красиво, но в последний момент ее обогнала какая-то невзрачная уклейка. Выхватив удочку, я закинул ее снова. Вода была прозрачной, как воздух, где-то в глубине вновь появилась тень большой рыбы, я сгорал от охотничьего азарта, а кто-то бубнил мне что-то о человеке из черной «волги», утверждал, что он наркоман, и это не давало мне сосредоточиться. Проснулся я с неясным чувством разочарования, как будто ловил пустоту. Сев в постели, не зажигая света, я осознал, что мой сон — метафора, сложное переплетение известного и неизвестного, в глубине которого скрывается Большая рыба.

Нашарив босыми ногами шлепанцы, я поднялся и пошел к двери, оставив позади тихое дыхание Марии, ее беспомощность во сне, которая в молодости меня просто опьяняла. Белизна кухни ослепила меня, было полпятого, я знал, что не смогу больше заснуть, но заняться было нечем. Бессонница — особый вид одиночества; чувствуешь себя преданным самыми близкими людьми — они блаженно отсутствуют, отдавшись своим подсознательным влечениям, все они в тебе, но ты один в пустоте знакомого мира, твоя исключительность тебя подавляет, потому что не с кем ее разделить. Я сварил кофеварку крепкого кофе, побрился, чувствуя себя обманутым, как будто нынешний день, еще не родившись, уже кончился.

Мне не давало покоя то, что я вчера узнал от Пешки. Я был уверен, что он говорил правду: правда, подобно женскому наряду, частенько служит красивой упаковкой для лжи. Но сколько бы я не размышлял, я неизменно приходил к выводу: за несколько месяцев, проведенных на воле, Бабаколев не смог бы подружиться с человеком из «высшего эшелона», а тем более познакомиться и влюбиться в избалованную девушку, которая упорно приглашала его в гости.

Христо был стеснительным по натуре, не мог также похвалиться ковбойской внешностью или дядюшкой в Америке — он был неудачником, бывшим заключенным, аутсайдером, освободившим даже родственников от обязанности его любить. Он отошел ото всех, уединился в мрачном шоферском общежитии, и его тяга к общению удовлетворялась единственно присутствием Пешки. Уже само их равенство перед судьбой было основанием для близости. Перед господином из черной «волги», а тем более перед дамой с небесно-голубыми глазами он должен был чувствовать себя бедным и незначительным, неравным, следовательно, и несвободным! Насколько я его знал, он был горд до самовлюбленности и всегда поступал в соответствии со своими собственными принципами. Что заставило его подчиниться этим самодовольным людям, какую пользу могли извлечь они из знакомства с этим меченым, опозоренным человеком?

Христо намекнул мне, что знает одну «грязную историю». Эти слова, словно Большая рыба в моем сне, вертелись вокруг да около в моем мозгу, но на приманку клевала одна мелочь. Он не захотел поделиться с Пешкой: вероятно, опасался как бы не испачкать словом что-то сокровенное, осквернить какую-то чудом спасенную святыню. Наверное, он сочувственно слушал излияния друга, возмущался порядками в детской трудовой колонии, примирился даже с его предательством во врачанской тюрьме, считал его невинно пострадавшим, но про себя ничего не рассказывал — молчал, как испорченный телевизор. Приходилось рассчитывать исключительно на личные впечатления Пешки. «Девочка приглашала Христо в гости, — сказал он, — а потом всегда уходила». Следовательно, встречи с Бабаколевым девушку забавляли, ей были приятны его неумелые чувства, они льстили ее женскому самолюбию, но эмоционального влечения к нему она не испытывала. А что испытывала? Жалость, сострадание, благодарность? Благодарность… я почувствовал, что покрываюсь жарким потом, в голове у меня прояснилось, мне стало вдруг понятно, что я уже давно знаю нечто, что непрестанно от меня ускользает, ибо кажется безумным и нелепым.