Карина Дёмина - Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

• Название: Медведица, или Легенда о Черном Янгаре
• Автор: Карина Дёмина
• Жанр: Фэнтези

Вновь история о любви, о кровной мести, женском коварстве и мужской слабости. О том, что верность не купишь, но продать всегда можно. Об оборотнях, на сей раз традиционных, и о том, что человек всегда в состоянии переломить судьбу.

Что будет: Север, немного финской мифологии и нечисти (правда, здесь будут лишь мотивы), богов, героев негероического плана, дева-оборотень и Черный Янгар, человек, лишенный души.

Чего не будет: опять же легких побед и слабых врагов.

---

Я вижу, что ей нравится причинять боль. Не по ней, по глазам девочек-служанок, в которых поселился страх, по разбитым их губам, по длинным царапинам на щеках и шее, что остаются следами от пощечин. Ногти у Пиркко длинные, острые.

А в последнее время она и вовсе повадилась ходить с плетью.

— Ты плохо выглядишь, — сказала она мне как-то, присев на резную скамеечку, которую носили за Пиркко, как носили кувшины, поднос со сладостями, зеркало и сундучок, окованный серебром. Меха, опахала и белоснежные тончайшей бязи платки… — Ты грязная.

Она брезгливо кривит носик.

Я действительно грязна. В клетке не убирают. Вернее смотритель иногда сует сквозь прутья крюк, кое-как выгребает старую солому, а потом также издали, дрожащими руками, заталкивает свежую. Воду в корыто доливают, и я уже наловчилась умываться ею.

— Мой муж желает посмотреть на тебя. Пожалуй, я прикажу подать тебе воды… и убраться. Он очень не любит вони.

Ее приказ выполняют.

И дверь клетки приоткрывается, но за нею меня стерегут два десятка аккаев. Только у служителей все равно руки дрожат. Но ослушаться кейне они не смеют.

Ее муж в точности таков, как рассказывал Янгар. Кёниг Вилхо Кольцедаритель невысок, тучен и болен. И запах болезни пробивается сквозь аромат лавандового масла. Его окружают рабы, поддерживают под руки, а порой и вовсе несут, приподняв грузное тело над полом. И тогда голова кёнига мотается влево-вправо, словно бы позолоченный шар на нити шеи.

У моей клетки кёниг задержался надолго. Он разглядывал меня с детским любопытством и, вытянув руку, капризным тонким голосом спросил:

— А почему она голая?

Потому что никто не подумал поделиться со мной одеждой. И Пиркко мягко ответила:

— Она ведь нежить.

Ее супруг дернулся и повис в руках рабов, разом вдруг утратив интерес.

— Хорош, правда? — Пиркко появилась на следующий день.

Я промолчала.

А она, окинув меня взглядом, сказала:

— Уже недолго осталось. Арена построена.

И тем же вечером меня перегнали в клетку, тесную даже для человека, а клетку погрузили на повозку…

…псы замолчали. Они легли, высунув меж прутьев массивные лапы. Черные пасти раззявлены, вывалены розовые ленты языков, с которых скатываются нити слюны. Шерсть на загривках дыбом. Бока вздымаются. И подергиваются обрубки ушей.

В зверинце Вилхо много удивительных тварей.

Слева от меня бродит длинногривая гиена, уродливая и вонючая, но тихая. Изредка она останавливается, приподнимает тяжелую голову и вздыхает совершенно по-человечески. С гиены не спускает желтых глаз старая львица. Ей клетка тоже тесна, и львица почти все время лежит, только ее хвост подрагивает, задевая прутья.

За ней — волчий загон.

И снова псы.

Черный леопард… и рысь, пойманная недавно. Она все еще мечется, пробует железо на прочность, надеясь сбежать.

Не выйдет.

И старый медведь, сев на задние лапы, обнял себя передними, словно утешая. Он раскачивался гигантским маятником и тихо ворчал… и лишь когда появлялись люди, медведь замирал. Он подавался вперед, упирался широким лбом в прутья и передние лапы падали бессильно. Зверь притворялся спящим, но я знала — стоит кому-то подойти слишком близко, и лапа скользнет между прутьями. Когти-крючья вопьются в ребра, подтягивая жертву ближе.

Медведь хотел убить.

И я понимала его желание.

А скоро у всех нас появится возможность: путь на арену предопределен для всех. И закрывая глаза, я видела ту, показанную брухвой, картину: песок, толпа и человек с копьем…

В этот раз Пиркко появилась поздно.

— Мой муж умер, — сказала она, остановившись напротив моей клетки, и медведь тяжко вздохнул: эта добыча была недосягаема.

— Соболезную.

Она фыркнула, и звук ее голоса заставил рысь замереть на мгновенье.

— Теперь я свободна, — Пиркко наклонила голову. — Ненадолго. Они будут настаивать на том, чтобы я вышла замуж. И я соглашусь. Но на сей раз я сама выберу себе мужа.

Она стоит близко.

Настолько близко, что будь я медведем, дотянулась бы.

Один удар.

И есть сердце не обязательно.

Мутные глаза медведя следят за мной. И в них мне видится одобрение.

— Я уже выбрала, — ее ладонь ложится на прутья.

Она не называет имя.

Пока она не назовет имя, у меня есть еще надежда.

— Отец, конечно, будет против… — белый палец стирает крошечные пятна ржавчины. — Но, говоря по правде, я очень устала от его опеки. Он меня любит, всегда любил, ты же знаешь…

Знаю.

И медлю с ударом.

Если она говорит правду, то… стоит ли и дальше цепляться за беспомощное человеческое обличье?

— Но это так… утомительно, — коготок Пиркко царапает железо. — Но Янгар избавит меня от этой проблемы. А я… я помогу ему. Исправлю давнюю ошибку.

И незачем спрашивать, о какой ошибке идет речь.

— Это ведь я должна была стать его женой. И стану… а ты…

…а я умру на арене.

Даже не я, Аану, имевшая несчастье появиться на свет, но хийси-оборотень. Нелюдь, которую жалеть смешно.

— Ничего не скажешь?

Пиркко отстранилась, не скрывая разочарования.

— Неужели тебе все равно?

Нет.

Но я не позволю ей питаться своей болью. И отворачиваюсь. В глазах медведя мне чудится разочарование: уж он не упустил бы удобного случая.

Только медведь Пиркко не интересен.

И она уходит. А я, свернувшись в углу клетке калачиком, уговариваю себя не верить. Получается плохо.

Постоялый двор жался к городской стене. Древний, верно, возникший вместе с городом, он знавал лучшие времена. А ныне был кособок и грязен. Многажды латанная крыша пестрела потеками, а из старой трубы дым едва-едва сочился. Внутри воняло прелой соломой, слой которой прикрывал грязный земляной пол. Похрустывала под сапогом скорлупа орехов, глиняные черепки. С потолка свисали крючья, большей частью пустые. Единственная свеча кое-как разгоняла сумрак.

Двор был свободен от постояльцев.

А хозяин его — пьян.

Он сидел на колченогом табурете, обняв единственной рукой кувшин, и покачивался. Порой этот человек кренился влево, едва не падал, но в последний миг рывком вдруг выправлялся.

Седой, но не старый, разрисованный шрамами, он был столь же неотъемлемой частью двора, как и старое, поеденное молью чучело совы, что висело над входом.

Скрипнула дверь и хозяин встрепенулся.

— Местов нет, — сказал он.

— А если поискать?

Под ноги гости шмыгнула тощая кошка пестрой масти, она потерлась ребристым боком о сапог и, когда человек наклонился и почесал кошку за ухом, громко заурчала.

— Обленилася, — пожаловался хозяин, переставив кувшин на колено, и обрубком руки поддержал. — Мышов не ловит. Только жреть. Пшла.

Кошка в его сторону и не глянула, дернула хвостом да обошла по дуге, зная, что человек, пусть и желает казаться грозным, на самом деле добр. И к вечеру, когда чуть протрезвеет, будет жаловаться ей на жизнь да подкармливать сушеным мясом.

— А здесь, — гость огляделся, — ничего не меняется.

— А чего менять? Все как есть… жизня такая. Будешь? — хозяин постучал здоровой рукой по кувшину. — Или как всегда? Вот не мог я тебя понять, мужик вроде, а пить не умеешь… что за мужик, если пить не умеет?

Он крякнул и попытался встать, но кувшин от неловкого движения выскользнул, упал на пол.

— От оно как, — задумчиво произнес хозяин постоялого двора. И тут же встрепенулся, вспомнив важное. — А говорили, что тебя того…

Он провел ребром ладони по горлу.

— Врали, — ответил гость и, выбрав из стульев более-менее целый, сел. — Дело к тебе есть. Важное.

— Так ить… если важное.

— Слово передать надо… о встрече договориться.

— Кому?

Имя прозвучало.

Хозяин отряхнулся, разом избавляясь от хмельной одури.

— Все не успокоишься, Янгар?

— Да нет, — гость ладонью провел по столешнице, заросшей грязью. — Я-то успокоился. Да вот, не отпускают. Поможешь?

— Постараюсь. Только… слышал небось, что ныне старик не у трона, а за ним стоит? Корону-то дочке отдал, разве ж баба удержит?

— Это смотря какая баба, — Янгар усмехнулся. И хозяин ответил:

— Ну да, оно если так… погоди.

Шатающейся походкой он удалился на второй этаж, где размещались комнаты для постояльцев. Некогда они не пустовали, а ныне, затянутые плесенью и паутиной, заполненные старыми ненужными вещами, были вовсе непригодны для жилья.

Хозяин вернулся со шкатулкой, из которой извлек чернильницу и клок мятого пергамента.

— На от, — он сунул пергамент Янгару. — Напиши свое слово, так оно и верней будет. А то ведь человечишко важный, еще не захочет разговоры говорить.

Он осклабился и сплюнул сквозь зубы.

— А сургуча не найдется? — Янгар примостился на столе да подвинул поближе свечу, подтаявшуюся, покосившуюся набок. Огонек ее кренился, грозя исчезнуть в любой миг, но света Янгару хватило.