Владимир Файнберг - Все детали этого путешествия

• Название: Все детали этого путешествия
• Автор: Владимир Файнберг
• Жанр: Самосовершенствование

Автор определил трилогию как «опыт овладения сверхчувственным восприятием мира». И именно этот опыт стал для В. Файнберга дверцей в мир Библии, Евангелия – в мир Духа. Великолепная, поистине классическая проза, увлекательные художественные произведения. Эзотерика? Христианство? Художественная литература? Творчество Файнберга нельзя втиснуть в стандартные рамки книжных рубрик, потому что в нем объединены три мира. Как, впрочем, и в жизни...

В мире нет случайных встречь, событий. В реке жизни все связано невидимыми нитями и отклик на то, что произошло с вами сегодня, можно получить через годы. Вторая часть трилогии - "Все детали этого путешествия" - показывает, что каждая деталь вашего жизненного пути имеет смысл.

---

Я ещё не знал, что через одиннадцать лет именно крест-брелок к ключу ляжет в ладонь в самом начале путешествия по Египту...

Так или иначе нужно было довести дело до конца. Уже невозможно было, находясь здесь, отступиться.

Робость охватила меня. Я понял, что в одиночку просто боюсь ехать на Каштак отыскивать закопанный клад алхимика, и тут мне пришло в голову узнать через справочную телефон «Геологоразведки», попробовать найти тех приятелей, которые несколько лет назад показывали загадочную штольню на высоте 2400 метров.

Неожиданно быстро дозвонился. Нукзар, не расспрашивая ни о чём, сказал, что с удовольствием повидается, составит компанию, тем более что завтра суббота, нерабочий день. Я положил трубку, оделся, сошёл в вестибюль.

До условленной встречи с Гогуа оставалось полчаса. Вышел на улицу, прошёл по мосткам над разрытой траншеей, собираясь успеть позавтракать в соседней столовой, когда кто-то окликнул:

— Артур! Я тебя помню! Зазнался? Не узнаешь? — Обросший щетиной чистильщик в круглой кепке призывно махал рукой.

— Вано?! Хоть ты один в этом городе меня помнишь! — Я подошёл к его будочке на углу.

— Давай обувку тебе почищу!

Я сидел в расшатанном кресле, Вано энергично махал щётками по ботинкам и рассказывал о городских новостях.

— Помнишь, клумба здесь была? Большая цветочная клумба-календарь, каждое утро цветами число выкладывали. Так вот, под ней жил царь крыс со своими подданными. Когда ремонт начался, когда стали здесь копать, трубы прокладывать, землю туда-сюда бульдозером двигать, крысы вышли из-под земли. Тысячи крыс! Из-под клумбы, из подвалов гостиницы. Это утром было, сам видел. Все они во главе с царём пошли вон туда, в соседнюю гостиницу «Рица». Царь седой, крупный, а за ним поток, тысячи тысяч! Движение остановилось, машины не могли проехать, клянусь! Все ушли!

— Не все.

— Может, не все, — согласился Вано, откладывая щётки. — Как думаешь, у них разум есть? Представляешь, под клумбой, под невинными цветочками у них был целый город, много этажей с подземными ходами...

Расплатившись с чистильщиком, я увидел остановившуюся поодаль «Волгу», из которой вышел Гогуа.

Так и не позавтракав, выехал в леспромхозы.

История, рассказанная Вано, воскресила чувство омерзения. Хруст целлофанового пакета, ночное пиршество этих тварей, которые теперь, видимо, совершали свои набеги из «Рицы»... «Косная, тёмная сила бытия, — думал я, сидя на заднем сиденье машины. — Что ты мне хочешь сообщить, на что намекаешь?»

Вспомнилось, как однажды был приглашён в ресторан той же «Рицы» на банкет, организованный по случаю возвращения из зарубежных гастролей молодёжного танцевального ансамбля Абхазии. Стройные красавцы в черкесках лихо отплясывали между накрытых столов. Особенно хорош был один, ухитрившийся танцевать с бокалом вина на ладони и не проливший ни капли. Навсегда запомнилось его имя — Зураб, его породистое, хрящеватое лицо с тонкими усиками. А через месяц весь город был потрясён известием, что все танцоры арестованы. Они знакомились с приезжающими курортницами, увозили их показать горы. Там насиловали, грабили и убивали.

Узнав об этом, я содрогнулся. Весь тот вечер сидел рядом с выродками, чокался с ними... Было точно такое же чувство омерзения, как ночью при виде застигнутых врасплох крыс.

«Зачем эти крысы напомнили о Зурабе? Простая цепь ассоциаций? Нет, чтобы помнил о все том же тревожном потоке тёмного, страшного бытия, текущего под внешне приглаженной, ухоженной, как цветочная клумба, действительностью».

Через одиннадцать лет судьба вновь показала мне в высшей степени благополучного Зураба в аэропорту Шереметьево-II.

Под покровом цивилизации люди в массе своей несут в себе зверское начало. Несмотря на все ухищрения психологов, политиков, моралистов, количество преступлений в стране, на земном шаре растёт. Видимо, что-то в корне неверное, ошибочное кроется в устремлениях мира, в самых его основах.

Можно было отчаяться от этих мыслей. И я был рад хоть на время уйти от них, переключиться.

Вместе с Гогуа и лесниками ходил по делянкам, обозревал в бинокль горные склоны и опять повсюду видел страшные незаживающие раны на теле земли.

Убийство людей, убийство природы — все это было наглядным выражением того же крысиного начала...

В сущности, командировка была закончена. Вечером мы возвращались в Сухуми. По дороге заехали в кассы «Аэрофлота». Я купил билет до Москвы. Оставался последний день, день поездки на Каштак.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Нужно было встать к семи тридцати, чтобы успеть позавтракать в ресторане. Предстояла далёкая поездка в Карнакский храм, посвящённый богу Амону.

Я поднялся в шесть. Тихо оделся, вышел из отеля. Хотелось застать Луксор спящим, увидеть, как здесь начинается утро. Эту часть суток я люблю больше всего. Утро таит обещание. Каждый раз даёт шанс на то, что жизнь может стать необыкновенной...

Всё время путешествия по Египту, перенасыщенный воспоминаниями о кавказской командировке, я испытывал нарастающее чувство значительности происходящего. Что-то должно было случиться. Во мне шла какая-то работа, и от этого росло внутреннее напряжение.

В небе таяла ущербная луна. На улицах, погруженных в предрассветный сумрак, тянуло горьковатым дымком. У ворот домов светились огоньки жаровен. Вокруг них на деревянных помостах, совсем как в Средней Азии, возвышались старики в чалмах, курили кальян.

Я пожалел, что оставил в номере плащ. Было холодно. Всё-таки наступало тридцать первое декабря — последний день года.

Увидел лачугу с навесом, под которым сидели за столиками люди. Пожилой бородач в коричневой вязаной шапочке гостеприимно показал на свободный стул. Сел. Заказал кофе. Незнакомец что-то спросил по-арабски, по-английски.

Я решил не открываться. Жестом показал, что не понимаю ни слова. Хотелось побыть просто человеком, не принадлежащим ни к какой стране, нации.

Бородач подозвал хозяина кафе, о чём-то попросил его. Тот принёс два маленьких стаканчика. Бородач вытащил из внутреннего кармана потёртой кожаной куртки плоскую флягу, открутил пробку.

— Философия, — сказал он, разливая по стаканчикам светлую пахучую жидкость. — Гегель. Кант. Шопенгауэр.

Он поднял свой стопарик, видимо призывая меня выпить во славу философии. Чокнулся с ним, выпил. Это было виски. Быстро запил виски глотком кофе, поднял вверх палец, произнёс:

— Аллах акбар!

Бородач отрицательно замахал головой и снова наполнил стаканчики.

— Маркс! — воскликнул он, постучав кулаком по своей голове, явно отдавая дань уважения мудрости теоретика пролетарской революции.

— Христос! — Я указал пальцем на небо.

Бородач расхохотался.

— Маркс! — убеждённо повторил он и снова плеснул в стаканчики виски.

— Христос, Аллах, Будда! — Во мне проснулось весёлое стремление повернуть незнакомца к духовной жизни.

Тот пренебрежительно отмахнулся. Взглянул на часы и встал.

Я решительным жестом остановил его. Глубоко вздохнул, задержал дыхание, поднёс к глазам бородача ладонь левой руки с растопыренными пальцами.

Это был рискованный момент. Бородач, исполненный предубеждения, мог не захотеть увидеть синего сияния, разлившегося вокруг ладони.

Секунду тот стоял неподвижно, тупо глядел на неё. Потом отшатнулся. И вдруг, оглядываясь, побежал по улице.

К счастью, никто из сидящих за столиками не обратил на происшедшее никакого внимания. Египтяне судачили о своих делах.

Небо поголубело. Где-то кричали петухи. Пастух гнал мимо припаркованных автомашин стадо чёрных овец.

«Ну зачем меня вывело на этого человека? — Я шёл обратно к отелю «Санта Мария», задним числом поражённый случайной встречей. — На ловца и зверь бежит? Магнитное притяжение? Надо же, здесь, в Асуане, столкнулся с почитателем Маркса и виски! Воистину Аллах акбар!»

И опять последним пришёл к завтраку.

— Где вы были? — подозрительно спросил Саша Петров.

— Что-нибудь достали? Приобрели? — вытаращила глаза Изольда Егорова.

Я сел за стол. Намазывал на булочку ананасовый джем, пил чай и посматривал на своих соотечественников. Куда им было до уровня бородатого незнакомца! Никому из них никогда не пришло бы в голову поднять тост за философию. Вряд ли кто-нибудь хоть раз прочёл труды Гегеля, Канта и Шопенгауэра.

Даже специалист по романской литературе, трогательно лупивший для супруги вареное яичко, являл собой скучнейшее из воплощений мещанского здравого смысла. Казалось, раскачать эту публику, хоть на йоту продвинуть от быта к Бытию, было немыслимо.

Вошел Мохаммед со своей подвязанной к груди рукой, поторопил всех в автобус.

Яркое солнечное утро разгоралось над Луксором. Покинув город, водитель подъехал к заправочной станции.