Татьяна Назарова - Первые шаги

• Название: Первые шаги
• Автор: Татьяна Назарова
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1957

---

Татьяна Назарова Первые шаги

Глава первая

1

По низкому левому берегу Волги с испокон веков, раскинулись, напоминая клушек, растопырившихся над цыплятами, тысячи деревень. Кто и когда строил их впервые, никому не известно. Сотни лет их обитатели кланялись в ноги батюшке барину, ложились на конюшнях под свистящие бичи, а потом, после порки, одни снова кланялись, благодаря за «науку», а другие, отлежавшись, пускали «красного петуха» на усадьбы своих мучителей и бежали куда глаза глядят. Об этом страшном времени часто рассказывает правнукам дед Евсей, старожил приволжского села Камышинки.

— Так-то, детушки, жили мы когдась, — шамкает он беззубым ртом.

Зрачки юных слушателей расширяются от ужаса.

Старше Евсея в Камышинке никого нет, но и он не помнит времен основания своего села. Когда-то низенькие мазанки, топившиеся по-черному, были сплошь покрыты камышом, потому деревушку и назвали Камышинкой. Деревушка со временем стала большим селом. Исчезли курные избы, камыш остался на крышах лишь самых бедных избенок, появились пятистенники под красной черепицей и даже несколько крестовых домов, крытых железом, покрашенным в нарядный зеленый цвет, но название Камышинка так и осталось за селом.

Посредине его стоит деревянная церковь, по обеим сторонам которой расположились лавка сельского богача Лукьянова, «мирская» изба, поповский особняк…

В оба конца длинной, широкой улицы тянутся двумя шеренгами дома, домишки, избы и избенки, окруженные зеленью антоновок, кустами терна… Чем дальше от центра села, тем меньше и ниже избы, совершенно исчезают высокие, с добротными дверями и тяжелыми, висячими замками амбары. Их заменяют скромные, низенькие клуни. На концах села живет беднота; с рождества бегают хозяйки по соседям в поисках мучицы взаймы, а потом берутся за мякину и полову.

Растет село. С каждым переделом прибавляются «мужские души», а земля — все те же отрезки, какие получили за выкуп при отмене крепостного права. Не велики и сразу были подушные наделы, хоть плате за них и конца не предвидится, теперь же земельный клин на душу что бабий платок, как хочешь на нем разворачивайся — коль нет сил взять в аренду землицы, и паши, и коси, и коровенку паси…

Немало кругом земли, да беднякам от того пользы нет. Видит око, да зуб неймет. Прямо за селом начинаются и тянутся до самых песчаных берегов Волги заливные луга. С весны, как сойдет вода, покрываются они сочной, мягкой травой, яркими душистыми цветами, только не на радость, а на печаль. Того и гляди, корова или лошадь заберется — и плати штраф хозяину лугов или арендаторам, что еще хуже — зол старик Лукьянов, а Кузьмичев и того пуще. Как пауки, опутали они все село: рубль в долг дадут, а десять вытянут. Мало кто им не должен на селе. Амбары ломятся от хлеба, сено на зиму батраки стогами мечут, а все им мало — за копейку с человека крест снимут, не постесняются.

Особенно трудно жилось тем семьям, где живых душ было много, а мужских — всего одна. К таким принадлежала семья Федора Карпова. Его избенка третья от околицы. В нее перешли Карповы после раздела.

Три года назад вышел Федор в отдел, вернувшись из солдатчины. Крепкий, умный, старательный мужик Федор, а из нужды выбиться не может. Только и счастья, что ни разу богачам не кланялся, взаймы не брал: то с неводишком на Волгу сходит, то поплотничает и какой ни есть кусок для семьи заработает. Да и жена со старшей дочерью Татьяной ему помогают — работают они на кроснах, двенадцатилетнюю Аксюту и ту мать начинает к стану приваживать. Скатерти браные, полотенца камчатые, нарядные пояса ткут мать с дочерью для богатых невест села — мастерицы! Только ведь плата-то какая? Каравай хлеба иль крынка молока…

Федор в солдатах научился грамоте. Возвратясь домой, он не бросил читать и частенько ходил к батюшке за книгами, часами просиживая потом, уткнувшись в евангелие или какое-нибудь житие святых. Других книг у попа не было.

Чтение божественных книг не давало Федору ответа на мучивший его вопрос: почему так неладно все устроено на свете? Вот он, Федор, хочет пахать землю, а у него земли-то и нет. Барин же и глаз на пашню никогда не кажет, а имеет тысячи десятин. Или вот взять другое. Он с женой и дочерьми работают не переставая, а все ж на вольный хлеб заработать не могут. Лукьяновы да Кузьмичевы совсем не работают, как баре живут, везде батраки и батрачки у них, а им всего хватает вволю.

Один раз, возвращая книгу, Федор рассказал о своих мыслях попу и попросил пояснить, отчего все так происходит. Тот поглядел сурово.

— От бога порядок установлен, не нам о том судить. Каждый несет свой крест. Зря ты думаешь о том, что не твоего ума дело. В церковь почаще ходи, — ответил он.

Больше Федор за книгами не пошел, а в церковь стал ходить все реже и реже. Он сделался неразговорчивым, угрюмым, особенно после того, как узнал, что поп рассказал об их разговоре Кузьмичеву и вместе с ним высмеивал его. Если с кем Федор еще иногда и говорил откровенно, то только со своей матерью Татьяной, бывшей крепостной, за красоту взятой на барский двор.

Татьяна любила своего первенца больше, чем младшего сына, хотя, по обычаю, и жила вместе с последним. Федор и собой краше, и мастер на все, и поумней Прокопа, а вот удачи в жизни ему нет, часто с болью думала Татьяна. В молодости не успел года прожить с молодой женой — забрили в солдаты как старшего. Параня, будто заговоренная, знай родит одних девчонок! За то покойник отец и невзлюбил старшую сноху, раньше времени согласился на отдел. Сразу после раздела, пока муж жив был, она могла хоть куском помочь семье старшего сына, хозяйкой в доме была, а теперь сама глядит из рук младшей снохи…

Не раз обсуждали мать с сыном: что же делать дальше? Уехать, что ли, Федору куда из села? Говорят, многие сейчас переселяются в Сибирь, на вольные земли. Тяжело было матери давать такой совет любимому сыну — разлука вечная раньше смерти, — но изболелось сердце, на тяжелую жизнь его глядючи. А тут еще начали коситься на него, что в церкви редко бывает.

Но ведь один не поедешь, попутчики нужны, из села же ехать никто не собирается, хоть и не один Федор бедует. И вдруг Федору нашлись попутчики.

Произошло это так.

Зимой поехал Федор на заработки в соседнее староверское село Родионовку — рубить богатым мужикам амбары. Работать пришлось месяца три. Там Федор познакомился, а потом и подружился с начетчиком Петром Андреевичем Мурашевым, умным, грамотным мужиком.

— Эх, Федор Палыч! Ни при чем бог в наших порядках. Доля людская зависит от людей, — ответил он Федору, когда тот случайно рассказал ему про свою беседу с попом.

С этого и пошла их дружба. Начетчик сумел убедить Федора, что староверы справедливее живут, чем православные, дал почитать обличительную речь протопопа Аввакума против патриарха Никона, и Федор перешел в новую веру.

Прасковья вначале плакала, не хотела идти в староверы. «Ведь все село начнет смеяться — на старости лет вновь будут креститься. И девок за собой потащат. Татьяна-то почти невеста», — говорила она. Но когда Федор свозил жену в Родионовку и Мурашев с ней побеседовал, она поверила, что душу можно спасти, только будучи староверкой, и согласилась.

Измена вере отцов окончательно рассорила братьев Карповых, они перестали встречаться, лишь Татьяна по-прежнему ходила в дом старшего сына.

«Отец духовный» и убеждал и ругал Федора за впадение в ересь, но безуспешно. Тогда он попытался использовать влияние матери.

— Коли душу сына хочешь спасти, пригрози ему проклятием родительским, — говорил он Татьяне.

— Что ты, батюшка, бог с тобой! Да разве родительским проклятием шутить можно? А насчет души… Староверы тому же богу молятся, что и мы, — спокойно ответила Татьяна.

Мурашев также заботился о новом «истинно верующем брате» — он-то и предложил Федору переселиться в далекий край вместе с родионовцами.

— Освободимся на новом месте от гонения нечестивых никонианцев, брат, да и земли там вольные, — сказал он ласково.

Родионовцы предварительно посылали ходоков, только что вернувшихся обратно, посмотреть землю и теперь смело поднимались в дальнюю дорогу. Выезжать собирались осенью, после уборки хлебов. Ехать решили на своих лошадях, обозом. Из села уезжало тридцать семей, в том числе и Мурашевы.

…Об отъезде вместе с родионовцами Федор сообщил прежде всего матери. У Татьяны брызнули слезы.

— Ох, сыночек! Расставаться с тобой да с внучками все равно для меня, что с душой, а все ж скажу: поезжай с богом! Раньше жил — мучился, а теперь здесь еще хуже будет. Затравят совсем, — промолвила она и бессильно припала к плечу сына, впервые ощутив свою старость. До сих пор ходила Татьяна бодро, не сгибаясь, седина чуть припорошила инеем виски, и темно-серые глаза ее смотрели зорко, иногда вспыхивая молодым огнем, хоть и доживала седьмой десяток.