Ромен Гари - Большая барахолка

• Название: Большая барахолка
• Автор: Ромен Гари
• Издательство: АСТ, Corpus
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-079636-6

«Большая барахолка» — один из первых зрелых романов самого читаемого французского классика XX столетия. Ромен Гари (настоящая фамилия — Кацев) всю жизнь печатался под псевдонимами и даже знаменитую Гонкуровскую премию получил дважды под разными именами: в 1956 году как Гари, а в 1975-м — как начинающий литератор Эмиль Ажар. Награду, присужденную Ажару, он, однако, принять отказался. Военный летчик, герой Второй мировой, Гари написал «Большую барахолку» вскоре после освобождения Франции от оккупантов. Пятнадцатилетний Люк Мартен, сын погибшего участника Сопротивления, оказывается один в Париже среди послевоенной неразберихи, коррупции, разгула черного рынка и жестоких расправ над теми, кого подозревают в сотрудничестве с немцами. Мальчика берет под свою опеку странный, вечно опасающийся чего-то старик, уже усыновивший несколько беспризорных подростков. В этой новой семье Люка ждут неожиданные открытия, первая любовь и «взрослая» жизнь, которую он строит по образу и подобию гангстеров из американских боевиков.

На русском языке роман публикуется впервые.

+16

---

— Что с вами?

— У меня болят зубы!

Я чуть не расхохотался.

— Среди братьев есть врач, только он сейчас в отъезде. Но погодите-ка…

Настоятель что-то сказал старому монаху, который привел нас. Тот удивленно отпрянул, энергично затряс головой и перекрестился. Настоятель раздраженно дернул плечом и вышел. Монах с ключами в руках с ужасом уставился на нас. За окном все так же сияла яркая зелень, птицы наполняли ласково-прохладный воздух неумолчным пением, но теперь я знал: тенистый покой этой обители — кощунственный, и нет на земле большего греха, чем этот краденый покой. Послышался трепет крыльев — настоятель возвращался.

— Возьмите вот эти таблетки. Принимайте по три штуки с водой каждые два часа, и вам полегчает.

Боюсь, я не сдержал смешка — настоятель резко обернулся в мою сторону. Вандерпут, не отпуская чудовищно распухшей щеки, с недоумением смотрел на него. Я взял стеклянный тюбик с лекарством и, сжав зубы, ждал завершения. Ждал, чтобы святой отец сказал: я помолюсь за вас. Но он стоял молча в пронизанном свежестью полумраке большого зала, опустив и стиснув руки, по которым струились длинные белые рукава. Я подтолкнул Вандерпута к выходу, мне хотелось поскорее покинуть эту область вечных снегов, чуждых всякому теплу. В двух шагах от ворот я услышал за спиной быстрые шаги по гравию. Старый монах, впустивший нас в монастырь, подоткнул полы сутаны и догонял нас, размахивая костлявыми руками, как ветряная мельница.

— Что такое? — спросил я.

Он прижал ключи к груди, с трудом отдышался и спросил:

— Вы уже приняли этот… аспирин?

— А что? Он отравленный?

Я все еще держал тюбик в руке. Монах смотрел на меня испуганно и умоляюще.

— Не давайте ему! — тихо, просительным тоном сказал он. А потом, потрясая ключами, обратился к Вандерпуту: — Поймите, несчастный! Господь послал вам это незначительное физическое страдание ради вашего же блага. Чтобы заглушить другую, страшную боль! Он не пожелал, чтобы вас замучила больная совесть. Значит, Он сжалился над вами и уже прощает вас. Возрадуйтесь же, брат мой, Господь простил вас!

С этими словами он быстро повернулся, подхватил полы сутаны и размашистым шагом пошел прочь.

— Он что, издевается? — взвыл Вандерпут и проглотил таблетку. — Сразу видно, у него никогда не болели зубы.

Он жалобно сморщился на ярком свету и вдруг затряс кулаком у меня перед носом:

— Я что угодно сделаю, чтобы избавиться от боли! Слышите, что угодно! Если б для этого понадобилось опять всех выдать, я бы выдал! Выдал бы все сорок миллионов человек, лишь бы перестало болеть! Все на свете за это отдал бы!

Он обвел рукой землю и небо. Первый раз за время бегства в нем прорвалось что-то человеческое, подумал я. И засмеялся, вспомнив о монахе: вот уж такого он не ожидал. К черту вечные снега!

IV

Я подгонял Вандерпута. Идти назад той же дорогой не хотелось — она со всех сторон просматривалась. Но как-то надо было спуститься с холма. Я лихорадочно озирался в поисках хоть какого-нибудь укромного местечка: оврага, кучи камней, густых кустов, — где старик мог бы приклонить голову. Ничего! Покрытые виноградниками волнистые холмы, фермы, рощи, почти не дававшие тени и тем более непригодные для убежища. Мы шли вниз по тропинке между тутовых деревьев, и вдруг в просвете живой изгороди я увидел у подножия холма железную дорогу. Та ли это, по которой мы ехали, или другая, я сказать не мог, в этом месте она пересекалась с автотрассой. На переезде стоял беленый, крытый красной черепицей домик путевого смотрителя. Садик перед ним утопал в цветах: красные, желтые, фиолетовые пятна горели под солнцем. Особенно выделялись в этом буйстве красок махровые фиолетовые лилии. Земля подставляла свои холмы под небесную ласку. Повезло же этому смотрителю, подумал я и тут же увидел, как из домика выходит какой-то человек, а с ним еще двое и все они быстро направляются к дороге. У первого в руках пара мужских туфель. Я вгляделся — и у меня бешено забилось сердце: это был тот самый сосед по купе. Двое других — тоже пассажиры, я видел, как они болтали в коридоре. Должно быть, они два часа названивали из домика смотрителя, куда только можно. Так и вижу, как настырный коротышка водит пальцем по страницам телефонного справочника и ищет нужные номера: мэрия, военный гарнизон, крупные имения, пожарная команда. Уж верно, ничего не упустили.

— Что там еще такое? — простонал Вандерпут.

— Наш приятель, сосед по купе.

Старик высунул голову из-за кустов и тоже посмотрел.

— У него любимая жена умирает в санатории, — сказал я. — Поэтому он и злится.

— На меня?

— Ну да.

Старик принял это как должное.

— У него ваши туфли.

— Зачем они ему?

— Не знаю. Может, на память.

— Моя лучшая пара, — печально вздохнул Вандерпут.

Я услышал шум моторов — на дороге появились два грузовика с брезентовыми тентами. Первый остановился около троих пассажиров, наш приятель с ботинками в руке сел в кабину рядом с шофером, двое других залезли в кузов, и грузовики двинулись дальше, к переезду. Из домика вышел железнодорожник и, приставив ко лбу руку козырьком, посмотрел вслед первому грузовику. Второй остановился рядом с домиком, из него вышел водитель в военной форме. Вслед за ним из кузова выскочили на дорогу два десятка солдат с винтовками. И один с автоматом — небось офицер. Солдаты встали в цепь по обе стороны путей и двинулись вдоль них с ружьем на изготовку, веером расходясь по виноградникам. Шофер сел в кабину и медленно поехал — должно быть, тоже обозревал местность. Смотритель вернулся в дом. А я еще раз пригляделся к садику: густые, пышные, колючие заросли, чем не партизанский лес! Я схватил за руку Вандерпута:

— Видите вон тот сад?

Он ошалело посмотрел, куда я указал:

— Да, ну и что?

— Давайте за мной. Да побыстрее.

Я рванул вперед. У забора оглянулся: Вандерпут шел по винограднику, шатаясь и болтая руками, точно пьяное чучело, и отчетливо вырисовывался на фоне неба. Наконец, сердито пыхтя, он добрался до меня.

— Теперь перелезайте. — Я показал на забор и присел.

Вандерпут залез мне на спину, но замешкался и стал стенать:

— Что за жизнь! Ну что за жизнь!

Я подтолкнул его снизу плечом — он мешком свалился по ту сторону забора. Тогда я тоже перемахнул через забор и присоединился к нему под розовыми кустами. Дождь лепестков осыпал нас.

— Сидите тихо!

Вандерпут чихнул. Густой аромат набрякшим облаком стелился по земле. Кружевные тени падали нам на лица и одежду; было очень душно, над головами жужжали осы, лиственный свод испещряли блестки света. Время от времени Вандерпут истерически порывался встать:

— Лучше сдамся полиции. Они хоть к врачу меня отведут.

Глаза его блестели — не иначе поднялась температура. Он не переставая мотал головой из стороны в сторону, боль, видно, была нестерпимая. По дороге с шумом проезжали машины, иногда проносился поезд. Прошло около часа, как вдруг я услышал скрип шагов по гравию. Чуть раздвинув кусты, я увидел путевого смотрителя — он гулял среди розовых кустов в рубахе без пиджака, покуривая пенковую трубку. Останавливался у каждого куста, нежно, кончиками пальцев, как ребенка за подбородок, приподнимал какой-нибудь цветок. Довольный жизнью человек со щеточкой черных усов. Судя по сытой отрыжке, которую он, хоть и был один, старался деликатно подавлять, он только что хорошо пообедал. И теперь обходил свои владения, постепенно приближаясь к нам. Я распластался и постарался рукой прижать к земле Вандерпута. Однако смотритель думал только о своих розах. Он подошел к мощному кусту с великолепными желтыми цветами, ласково взял один из них за подбородок… Наверно, это был его любимец.

— Ну, как у нас сегодня дела? — сказал он, обращаясь к кусту.

И вдруг, я охнуть не успел, как слышу — Вандерпут отвечает ему несчастным голосом:

— O-о, и не спрашивайте!

Смотритель отскочил как ужаленный. Трубка вывалилась у него изо рта. Он быстро поднял ее, отступил еще на шаг и крикнул:

— А ну, выходите!

Я встал и вылез. Конечно, он уже понял, с кем имеет дело. Потому что, ткнув трубкой в сторону нашего куста, спросил:

— Второй тоже тут?

— Не трогайте его, он болен.

— Э нет! Только не в моих розах. Ничем не могу помочь. Убирайтесь, и поскорее.

Смотритель был страшно возмущен. Само наше присутствие в его саду он воспринимал как личное оскорбление. Чужеродные тела были ему не по нраву.

— И вообще, что вы тут делаете? Вас же всюду ищут.

Бесподобная реплика…

Этого упрашивать бесполезно — ни малейшей надежды. Он слишком любит свои розы. Ни на что другое любви не хватает. И все же я попытался:

— Мы пробираемся в Испанию. Позвольте нам побыть здесь, в саду, до вечера. Как только стемнеет, мы уйдем. Никто ничего не узнает.