Алексей Симонов - Парень с Сивцева Вражка

• Название: Парень с Сивцева Вражка
• Автор: Алексей Симонов
• Издательство: Новая газета
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91147-009-8

Это история семьи на фоне XX века, изложенная в воспоминаниях, размышлениях, письмах, архивных документах, трудовых книжках и справках о реабилитации.

Если в первой части «Отдаю долги» рассказывается о том, как формируются в семье принципы общения с внешним миром, то во второй — «Круги по воде» — автор описывает, как эти принципы действуют в житейской практике.

Пунктиром через все перипетии этой истории проходит судьба Симоновых — деда, отца, внука, рассказывается о том, почему они — Симоновы и как главный из них стал Константином вместо Кирилла.

---

Алинька (продолжение)

Алинька с долгожданным сыном Кириллом, 1916-й — начало 1917 г.

Итак, вскоре после начала войны Михаил Агафангелович едет на фронт, оставляя в Петрограде, на Малой Посадской в квартире на 5-м этаже свою, уже беременную, жену.

А вот что она пишет в 1969 году в письме к сыну, где речь идет о первом свидании 28 ноября 1915 года (то есть в день его рождения. — А. С.): «…Ведь я так трагично потеряла перед этим меньше чем за год твою сестру (в мечтах это была Ирина), чудесную девочку с длинными, как мне говорили, волосиками. Не выдержав трехмесячного отсутствия известий от мужа (Перемышль и пр.), я, не говоря маме, поехала в Гл. Штаб узнать правду. И там, не заметив, что я в положении, мне прямо сказали: „Ваш муж убит, полк передан другому“. Представляешь — мое возвращение домой и… мертвый ребенок. А наутро телеграмма из Ставки, что — жив! Я после долго не могла видеть детей, и когда он вернулся ненадолго в госпиталь, хотела, как можно скорее иметь ребенка». «Мне так хотелось родить ребенка, что я детей не могла видеть» — в этом типичная бабкина логика.

В этом трагическом событии муж хотя бы участие принимает: своим долгим, спускающим пружину сюжета, отсутствием. А письмо продолжается, и даже формальная связь с М. А. Симоновым из него исчезает.

«И вот тот же профессор у меня на квартире, а не у мамы, как в первый раз, та же акушерка и даже та же няня, которая была тогда напрасно „заготовлена“. Началось все без 15 мин. в 1 ч. дня, а в 6 ч. без 15 мин. я увидела у себя на постеле то, что было дороже жизни — маленькое невероятно черное существо, черные волосы, брови, глаза и оттопыренные большие пальчики (это видно и сейчас). И родился ты под уговоры пр. [профессора] Парышева Дм. Андр. — помню и сейчас фам., имя, отч.: „Да ты раньше родись, а потом кричи!“ — ты кричал еще не родившись, п.с. (это, скорее всего, означает „поскольку“. — А. С.) воды сошли у меня накануне, после того как я поднялась по лестнице — лифт испортился».

Тут я прерву бабкино письмо совершенно неожиданным, в том числе и для меня, комментарием. Он принадлежит Любови Викторовне Житько — моему секретарю и вдове недавно умершего моего доброго знакомого Миши Житько. Отдав написанный от руки текст Любови Викторовне для перепечатки на компьютере, я внезапно услышал от нее, а потом заставил это записать: «Я как-то не сразу поняла, что это тот самый Парышев, чье пресс-папье с вензелями инициалов до сих пор стоит у меня на письменном столе.

Старший брат Алиньки — князь Николай Леонидович Оболенский с женой, Париж, 1925 г.

А вышло так. Мой, ныне покойный, муж оказался праправнуком Дмитрия Адриановича Парышева.

К сожалению, все, кто мог бы хоть что-то рассказать об этой семейной истории, уже умерли, и поэтому я опишу, что знаю, и то, что прочитала.

Дмитрий Адрианович Парышев родился в 1858 году. Его отец — Адриан Федорович — был сельским священником, служившим в 1882 году в Ильинской церкви одного из сел Екатеринбургского уезда, о чем свидетельствует Пермский епархиальный адрес-календарь на упомянутый год.

Дмитрий Адрианович окончил Медицинскую хирургическую академию в СПб., военное учебное заведение, но в 1897 году перешел на городскую службу. Был заведующим родильным домом, работал по оперативной гинекологии в созданном им отделении больницы при Елисаветинской общине сестер милосердия в СПб. Посвятил себя почти исключительно научно-общественной деятельности, связанной с родовспоможением и охраной материнства. Дмитрий Адрианович Парышев умер в 1925 году.

А в 1915 году ему было пятьдесят семь, он был солиден, заслужен и бородат».

«…Боли эти 6 час. были поэтому адские, а зато ты получил редкую возможность подать голос, еще не родившись. Так вот, разве же это не была первая встреча, как я сказала, встреча матери с ребенком, кот. хотя и существовал в ней и давал о себе знать порой неуважительными толчками, но был еще ей невидим и неведом. Ребенок такой выстраданный, с такой страстью ожидаемый. И все вокруг были за меня счастливы, а не только я, и в ожидании трепетном этого момента я только искусала себе пальцы, а на вопрос профессора из передней „Почему вы не кричите, А. Л.?“ нашла в себе силы ответить шутя: „Вас жду, Дм. Андр.“ — это было как таинство, великое таинство рождения человека…»

Сочетание обстоятельности и легкомыслия. Капля юмора в чашке пафоса в кастрюле банальностей и быта — и при этом пусть несколько показное, но несомненное мужество. Она подчеркивает уникальность своей истории, настаивает на этом, но ведь с точки зрения истории всеобщей эта уникальность подтверждена: у Алиньки родился крупный русский поэт и писатель. Просто Александра Леонидовна всегда утверждала, что знала это с момента рождения, недаром же то место в письме, где я поставил многоточие заканчивается так: «…И, как теперь можно честно сказать, человека нужного и дорогого людям… И вот уже 54 года мы вместе. Завтра допишу, а то не успокоюсь перед сном, а завтра с утра рано в поликлинику».

Отец был не только единственной сбывшейся ее мечтой, осуществившимся ее желанием, главной ее любовью, но и во всю вторую половину жизни главным козырем ее жизни, она им болела, как игрок рулеткой или карточным столом, он был ее главной ставкой и несомненным выигрышем. Но при этом он был непоследовательный, увлекающийся, живой, и невозможность поставить его жизнь в прямую зависимость от яростного накала Алинькиных чувств иногда разочаровывала, часто раздражала, а порой и оскорбляла ее.

Дед Симонов и его последствия

Нелегкая это ноша — быть Алинькиным сыном (A. Л. Иванишева и Константин Симонов)

Но я, помнится, начал с драм и тайн. Пора к ним вернуться. В картотеке проекта «Русская армия в Великой войне» есть карточка, посвященная М. А. Симонову. Черный прямоугольник с надписью «фото отсутствует» и даты: «В 08.07.1915–19.10.1917 в чине генерал-майора занимал пост начальника штаба 43-го армейского корпуса». Но это новейшие, датированные 2003-м годом данные. А вот в первой известной мне автобиографии Константина Симонова, его, так сказать, рукой, написано: «Отец пропал без вести в 1916 году», в других автобиографиях вопрос об отце постепенно нивелируется и практически исчезает, уступая место формулировке «воспитывался в семье отчима, командира Красной Армии». В одной из промежуточных версий существует и такая формулировка «пропал без вести в Гражданскую войну». Где здесь драма и что здесь тайна, и какие по этому поводу существуют сведения и версии?

То, что он пропадал без вести в конце 1914 — начале 1915 года мы знаем из Алинькиного письма. То, что до октября 1917 года место его службы, а значит, и местоположение его, были известны, следует из вышеприведенной записи в картотеке. Есть еще одна важная для нас с точки зрения дат запись в автобиографии отца: «С 1917 по 1927 год жил в Рязани».

Следующим источником интересующих нас сведений о судьбе деда Симонова все так же служит переписка из Петрограда в Париж — от сестер Оболенских Дарьи и Софьи — брату Николаю. (Я ее уже цитировал в этих записках, но там меня интересовал акцент на деду Сашу — Александра Григорьевича Иванишева, сейчас хочу прочесть их еще раз с акцентом на судьбу Михаила Агафангеловича.)

Из письма С. Л. Оболенской (2 июня 1921 года):

«Аля пережила много душевных драм. Миша ее так и не вернулся, да и слава Богу, конечно, раз что он человек больной. Жизнь ее, конечно, разбитая, не может она напасть на подходящего человека, нервничает, все время неудовлетворенная…»

Из письма С. Л. Оболенской (6 марта 1922 года):

«…M. в Польше, звал ее к себе с Кирой, но слишком поздно, когда уже всякое чувство к нему прошло и осталось лишь одно горькое воспоминание от всей тяжелой, одинокой жизни…»

Из письма Д. Л. Оболенской (20 ноября 1922 года):

«…Муж ее вдруг проявился в Варшаве, он написал ей, что умоляет ее к нему приехать, что он заделался польским подданым, что дает ему право выписать жену и сына. Он уже три года живет в Варшаве. Аля ответила отказом…»

Из письма Д. Л. Оболенской (7 июня 1922 года):

«…Аля живет в Рязани, пока счастливо, на приглашение мужа приехать в Варшаву, где он уже три года находится, ответила отказом. Она много зарабатывает и делится иногда со мной…».

Из письма С. Л. Оболенской (октябрь 1922 года):

«…Аля в Рязани, живет с „новым мужем“ неважно. Кира все хворает. Она хочет ехать в Польшу, да не получает ответа от М., который звал ее несколько раз…»

Итак, из официальных святцев имя М. А. Симонова исчезает сразу после революции. Появляется вновь, но уже в частной переписке в 21-м — где он «так и не вернулся», и в 22-м, когда он «проявился в Варшаве», причем в других, более поздних, официальных бумагах, каковыми были отцовские автобиографии, дата его исчезновения — 1916 год, причина — то ли «пропал без вести», то ли исчез в начале Гражданской войны. В любом случае в синодике близких родственников он отсутствует 5 лет. Когда я делал фильм об отце, а занимался я этим вторую половину 2005 года, этот вопрос: что же дед Симонов делал эти пять лет и как сложилась его дальнейшая судьба польского гражданина после ноября 1922 года, интересовал меня чрезвычайно: ну не может просто так за здорово живешь исчезнуть в маленькой Польше Генерального штаба генерал-майор, за что-то дали ему польское гражданство и право выписать семью из России. Чем-то должен был он заниматься, и потом, ведь в 22-м ему всего 51 год. За что его так не любят в семье Оболенских, что толком не интересуются его судьбой эти пять лет? Ведь даже когда он появляется, то вопросами о том, где был, что делал, никто из сестер бабки не озаботился. Не был — объявился, был генерал — стал польский подданный, звал, звал, потом вдруг обрубил все концы, и никто особо не удивился и не огорчился. Есть в этой фигуре какая-то тайная отторженность, вызывающая у семьи скрытую недоброжелательность. Так мне представляется, так лично я эти письма понял. Кстати, в первом из них от июня 1921 года, где Миша еще не объявился, есть важная деталь, вызывающая в моей собственной памяти некоторые невнятные, полунамеками, разговоры с Алинькой: «…Да и слава Богу, конечно, раз что он человек больной. Жизнь ее, конечно, разбитая…»