Сергей Кредов - Щёлоков

• Название: Щёлоков
• Автор: Сергей Кредов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03421-1

Сначала застрелилась любимая жена, а спустя некоторое время и сам он покончил с собой. Кто-то считает эту трагедию едва ли не закономерным итогом тех шестнадцати лет, в течение которых Н. А. Щёлоков возглавлял МВД СССР. По-другому расценивают случившееся люди, которые хорошо знали министра и его семью. Почему-то в наше время принято считать, что люди уходят из жизни добровольно, лишь чувствуя свою вину, избегая возмездия. И всё дальше от нас удаляется то время, когда человек решался на роковой шаг в отчаянной попытке сохранить честь и достоинство. Что же и как происходило в нашем случае? Об этом — книга, автор которой прорывает завесу многолетнего молчания, слухов и домыслов, окутавших судьбу ее героя.

---

В его дневнике немало цитат из В. И. Ленина. Но их выбор характерен. Можно подумать, что Владимир Ильич был больше всего озабочен тем, как бы не засадить в тюрьму невинного человека…

«Не следует торопиться человека отправлять в тюрьму, помнить слова В. И. Ленина, что тюрьма не лучшее место для воспитания».

А вот это уже точно не ленинская фраза. Щёлоков:

«Когда видишь, как из зала суда уводят под стражей еще только начинающих жить молодых людей, и представляешь, что у каждого из них впереди годы лишений, горькие мысли приходят в голову».

Более того:

«Чувствуешь себя как бы невольным пособником какого-то греха, когда видишь, как совсем молодого юнца отправляют в тюрьму».

Какой бы еще в XX веке министр (нарком) внутренних дел так написал? Может быть, в XIX… в самом его начале, когда в МВД входили «человеколюбивые заведения».

Любопытно, что Николай Анисимович считает важным воспитывать в молодых людях уважение к чужой собственности: «Важно всемерно расширять и вводить уроки правового воспитания в школах, разъяснять не только законодательные положения, но и раскрывать нравственную сторону закона, утверждать убежденность, что любое посягательство на чужую собственность, какими бы мотивами оно ни диктовалось, является безнравственным, преступным, недопустимым».

Но ведь он же министр внутренних дел, коммунист, борец с нарушителями социалистической законности. Да, и поэтому часто пишет и произносит с трибуны: «Нет пощады преступникам…» Однако потом следует обязательное для Щёлокова «но». Но если человек совершил преступление впервые… но если он искренне раскаялся… Тогда пощада ему есть. Во всех трех томах его дневника едва ли найдется хоть одна «беспощадная» запись без этого «но». И многократно в разных вариациях: уберечь человека от неверного шага, помочь ему найти место в семье, обществе — «задача более сложная, чем отдать его под суд или отправить в колонию». Его убеждение: «Ни одна мать не родила преступника». Даже участь беглых преступников он пытается смягчить. Вот его набросок к соответствующему указу:

«…Осужденных, учинивших побег с мест… заключения и не совершивших при этом, а равно во время нахождения в бегах иного преступления, в том случае, если в течение года со дня опубликования Указа добровольно возвратятся из бегов или явятся с повинной в милицию, наказанию за побег не подвергать, возвратив их в то положение, в котором они находились до побега… и с применением льгот согласно пункту… статьи…»

Он был добрым человеком.

Это ответ на многие обвинения в его адрес.

Впрочем, то, о чем мы только что говорили, вовсе не является открытием для людей, близко знавших Николая Анисимовича.

Читателю известно: выдающихся музыкантов Галину Вишневскую и Мстислава Ростроповича с супругами Щёлоковыми связывало знакомство, переросшее в дружбу. На просьбу автора книги вспомнить историю их взаимоотношений и кое-что пояснить Галина Павловна ответила: «Мой долг рассказать об этом человеке». Пусть ее воспоминанием завершится биографическая часть этой книги (наш разговор состоялся в январе 2010 года):

«— Как состоялось ваше знакомство с Щёлоковыми, Галина Павловна?

— Познакомился с ними Мстислав Леопольдович. Он возвращался из Кишинева, с концерта. В самолете разговорился со Светланой Владимировной. Тут же нашли общих знакомых. Затрудняюсь сказать, тогда или чуть позже, но выяснилось, что во время войны Слава и его семья, находясь в эвакуации в Оренбурге, жили в доме у родственника Светланы Владимировны. Он их приютил[74]. Вскоре Щёлоковы приехали к нам в гости. Точную дату не назову, это было вскоре после того, как Николай Анисимович был назначен министром. Он тогда менял форму своим сотрудникам. Мне кажется, его немного унижало, что он был „старшим милиционером“, возможно и поэтому он решил реорганизовать милицию, поднять ее, чтобы она имела другой вид, другое поведение, иначе относилась к людям. И при нем милиционеры действительно стали лучше выглядеть. Стали вежливее. Ушло хамство, с которым мы привыкли сталкиваться, — сейчас ведь прямо ужас какой-то. Это ему удалось.

Вообще он был замечательный человек, замечательный! В Париже из газет я узнала трагедию, которая с ними случилась. Она произвела на меня ужасное впечатление. Я близко знала этих людей. Бывала у них часто и в квартире на Кутузовском, и на даче. Уже здесь, в Москве, видела передачу о нем. Опять под него копали. Показали его квартиру. Но это не его квартира! Вы не знаете, он переезжал после 1974 года?

— Нет, не переезжал.

— Там показали какой-то комиссионный магазин. Все забито, набито. Я прекрасно помню, какая у них была мебель. У него была румынская спальня, такой же столовый гарнитур. Квартира… четыре комнаты, думаю, не больше. Для такого руководителя по сегодняшним меркам это мало. И дачка у него была маленькая, как нам казалось. Но он был очень доволен. И Светлана тоже. Я с ней была очень дружна. Светлана — замечательная женщина, врач-отоларинголог. Говорила: „Не понимаю, как можно жить, не работая, на положении ‘жены’. Я не могу ходить в парикмахерские, на массажи, я должна работать каждый день“.

— Приглашая к себе на жительство опального Солженицына в 1969 году, вы советовались с Николаем Анисимовичем?

— Нет. И нам интересно было, как он воспримет это известие. Щёлоков отнесся к нему на удивление спокойно. Даже странно показалось. Мы их познакомили, они не раз встречались у нас на даче. Александру Исаевичу нужны были старые военные карты для работы над книгой „Август четырнадцатого“, и Щёлоков их ему прислал. Один этот эпизод характеризует его человеческие качества.

Другой эпизод. В 1971 году, когда в первый раз назревал вопрос о высылке Солженицына из СССР, Щёлоков написал письмо Брежневу. Он дал мне его прочитать. Это было у него на квартире, на Кутузовском. Я была под впечатлением — он говорил о том, что надо Солженицыну дать квартиру в Москве, чтобы он чувствовал себя по-человечески, надо его пригреть. Не помню, было ли это в его тексте, но мы с ним обсуждали, что и не таких власть в свое время пригревала, имея в виду отношения Николая I и Пушкина. Он передал письмо кому надо. А примерно через неделю мы поехали со Светой к нему в кремлевскую больницу. Он получил как следует за свое вмешательство в эту историю. Наверное, месяц лежал в отделении кардиологии. Уверена, что из-за письма.

Потом случилась история уже с нами, которая привела к нашему изгнанию из Советского Союза. Света, помню, повторяла: „Галя, это всё голубые, голубые!“, имея в виду комитетчиков и их серо-голубые фуражки. Мы же у себя на даче болтали буквально обо всём. Могли нас слушать? Могли. Они во флигеле у Солженицына поставили передатчик. Слава уезжал из Союза на два месяца раньше меня. Он давал последний концерт в Большом зале филармонии. Из наших старых знакомых почти никто не пришел. Светлана пришла и села рядом со мной. Демонстративно. Это был вызов.

Однажды был такой случай. К нам домой (мы жили в нынешнем Газетном переулке в „доме композиторов“, рядом с МВД) зашел Николай Анисимович. Обедали, разговаривали. Приближалось 100-летие Ленина. Он говорит: „А ты знаешь, что к 100-летию будут многих награждать? Поинтересуйся, в списках от Большого театра тебя нет“. Действительно, меня, народной артистки СССР, в списке не оказалось, хотя туда включили даже молодежь. Николай Анисимович вызвался выяснить. Я говорю: „Передайте, что я согласна только на самый высший орден из тех, что они дают. Если они мне вручат орден ниже, чем кому-то в нашем театре, я его вручающему просто в физиономию брошу. Так и скажите. Они знают, что я это сделаю“. И мне дали орден Ленина! В 1970 году, когда я уже была как прокаженная.

Солженицына с нашей дачи не смогли убрать, благодаря Щёлокову, мы в этом не сомневались. Вряд ли это было так уж сложно. „Вы не прописаны, гражданин Солженицын, просим вас удалиться“ — и что бы мы сделали? Тем более дачный поселок у нас не простой, здесь живут секретные физики. Машина наблюдения постоянно стояла возле нашего забора, в ней всё время сидели четверо, не скрываясь. Прописка — в ведении милиции, значит, Щёлоков был причастен к тому, что Солженицына не выселили. Когда нас в 1978 году лишили советского гражданства, здесь был сыр-бор. Квартиру хотели отобрать в Москве — кооперативную, выкупленную уже. Ее предлагали режиссеру Борису Александровичу Покровскому. Он, конечно, отказался. А весь дом уже дрался, кому она достанется. Я думаю, не отобрали квартиру, потому что вмешался Щёлоков. Уверена в этом.

Когда уезжал Слава, в аэропорту ему устроили унизительный обыск. Мы оба были возмущены. Не дали ему провезти медали, представляете? Не только советские — „За освоение целины“, „В память 800-летия основания Москвы“, но и золотые награды от разных иностранных музыкальных обществ, университетов, оркестров. Я тогда сложила их все в пижаму, завязала штанину. Говорю ему: „Садись скорее в самолет, уезжай отсюда“. Он улетел, а я перекинула пижаму через плечо, несу. Меня спрашивают: „Галина Павловна, а что это у вас?“ Отвечаю: „Несу медали Ростроповича. Из Советского Союза увозить награды, сделанные из золота, нельзя. Можно увозить награды, сделанные из дерьма“. Я употребила другое слово. В общем, улетел он. Через несколько дней Николай Анисимович просит меня зайти к нему на работу. Прихожу. Он спрашивает: „Что там было на таможне со Славой?“ Рассказываю: „Чемодан перерыли, в карманы залезли, записочки читали. Николай Анисимович, пусть мне сразу скажут, что я могу взять с собой. Если начнут меня раздевать и выворачивать у меня карманы, я устрою скандал на весь мир“. Он сказал: „Не волнуйся, тебя не тронут“. И действительно, когда я уезжала, таможенники вели себя корректно.