Ширли Лорд - Сторож сестре моей. Книга 1

• Название: Сторож сестре моей. Книга 1
• Автор: Ширли Лорд
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-7027-0265-4

«Людмила не могла говорить, ей все еще было больно, но она заставила себя улыбнуться, зная по опыту, что это один из способов притвориться счастливой. Он подошел к ней и обнял, грубо распустил ее волосы, каскадом заструившиеся по плечам и обнаженной груди. Когда он склонился к ней и принялся ласкать ее, она закрыла глаза, стараясь унять дрожь, дрожь гнева и возбуждения… Он ничего не мог поделать с собой и яростно поцеловал ее. И чем больше она теряла контроль над собой, тем больше его желание превращалось в смесь вожделения и гнева. Он желал ее, но в то же время хотел наказать за каждый миг страстного томления, которое возбуждало в нем ее тело. Внезапно она предстала перед ним тем, кем всегда была — всего лишь шлюхой, ведьмой, порочной соблазнительницей, которая завлекла отца в свои сети так же легко, как сейчас пыталась завладеть им».

---

— Я восхищаюсь твоим желанием работать, — сказала Александра за кофе. — Неизвестно почему, но, кажется, все лучшие косметологи, знающие толк в том, что касается ухода за кожей, приехали из Румынии или России, как ты. Думаю, что твой магазин — или следует говорить салон? — будет иметь сногсшибательный успех. Замечательно, что ты устроишься по соседству! Если я буду приходить каждый день, могу я надеяться, что когда-нибудь моя кожа станет, как у тебя?

— Конечно! Даже если ты будешь приходить через день.

Людмила неоднократно говорила Александре, что приехала из Чехословакии, но не сочла нужным делать той замечание. Людмила стольким была ей обязана. В отличие от большинства женщин, знакомство с которыми поощрял Бенедикт, Людмиле Александра нравилась и начинала внушать доверие, хотя она приходилась Хани подругой и, разумеется, по возрасту была ближе Бенедикту, чем ей самой: она имела дочерей-подростков, близнецов, Хэрриет и Пенелопу.

— А что на сей раз говорит этот ужасный подрядчик? Он наладил отопительную систему? Ты уже назначила дату открытия?

— Я рассчитываю открыть магазин через две недели после Дня труда[18]. Один из консультантов Бенедикта из отдела информации утверждает, что именно в это время большинство женщин возвращается в Нью-Йорк. Ты согласна? — И добавила, слегка покраснев и не отдавая себе в этом отчета: — Как ты знаешь, Бенедикт не хочет, чтобы я проводила лето в доме на Лонг-Айленде, если ему нужно задержаться в городе.

Она бывает совершенно очаровательной, подумала Александра. Очаровательная, несколько загадочная и намного умнее большинства людей, особенно женщин, которые берутся судить о ней.

С самого начала львиная доля приглашений, которые Бенедикт советовал Людмиле принимать — теперь она это знала точно, — приходила от женщин, смотревших на нее как на диковинку или чудо секса. Она по-прежнему была источником сплетен, не столько в газетах — для них она скоро перестала представлять интерес, так как они с Бенедиктом редко участвовали в общественно значимых событиях, — сколько для богатых праздных светских женщин, которые бесконечно перемывали ей косточки, страстно желая узнать, что же именно побудило столь выдающегося и блестящего мужчину, как Бенедикт, жениться на ней! Бенедикта, который мог запросто купить и продать «сотню таких, как ты», как однажды с холодным презрением сказала ей Сьюзен.

Сегодня, как, впрочем, и во время других ленчей и чаепитий за прошедшие два года, Людмила чувствовала, что Александра искренне хотела помочь и подружиться с ней. И она уже немало помогла ей, порекомендовав превосходный штат новой прислуги для апартаментов на Парк-авеню, когда прежние слуги, все до единого, за исключением верного дворецкого Торпа, уволились, стоило ей сделаться миссис Тауэрс. Но этот ленч был особенным: они встретились, чтобы отметить гораздо более значительное событие. Она уже говорила об этом, но готова была повторить снова.

— Александра, я буду вечно тебе признательна за то, что подсказала мне идею с магазином, и еще больше я обязана тебе за то, что ты помогла убедить Бенедикта позволить мне открыть его. — С изумлением она услышала, что в конце, на последних словах, у нее задрожал голос.

Александра выпустила идеально ровное колечко дыма и пристально посмотрела на Людмилу. Неужели «сексапильной дикарке», как многие из ее знакомых называли юную жену Бена, приходится в жизни намного труднее, чем они могут предположить?

— Я знаю, что такое сходить с ума от скуки, моя дорогая, — заговорщически сказала она. — Ты вышла замуж недавно. А я замужем уже столько лет, что не хочется и говорить. Было бы большой ошибкой со стороны Бенедикта держать тебя на коротком поводке. Я так ему и сказала. Ты слишком молода, красива и талантлива, чтобы тратить время на ленчи, магазины и женские пересуды. Пять лет назад я попросила Понча дать мне цветочный магазин, так как поняла, что от скуки могу попасть в потенциально опасную историю. Я даже не мечтала, что в конце концов меня это увлечет настолько, что я весьма неохотно расстаюсь со своим магазином, уезжая на зиму в Санта-Барбару. Уверяю тебя, если бы климат в Нью-Йорке не был столь отвратительным, я ни за что не бросила бы мой магазинчик, мои «Лепестки».

Под руководством Александры «Лепестки» стал одним из самых модных цветочных магазинов Нью-Йорка. Понч, ее приветливый, добродушный муж, потомок столь же знаменитого рода, как и сама Александра, был в числе старинных приятелей Бенедикта, хотя казалось, между ними нет ничего общего.

«Понч не работал ни дня в своей жизни». — Людмила слышала, как Бенедикт посмеивался над ним без тени осуждения, обычного с его стороны в отношении тех, кого он называл «праздношатающейся, безмозглой компанией». Бенедикт объяснил также, что Пончем его друга называют только самые близкие ему люди, хотя Меллон Сэнфорд III еще в незапамятные времена утратил юношескую пухлость, которой был обязан своим прозвищем[19].

Едва ли она когда-нибудь поймет соль американского юмора, которым объяснялись очень многие странности и детские поступки американцев. К этому времени уже никто не ожидал, что она присоединится к оглушительным взрывам смеха, следовавшим за некоторыми их шутками. Одним из ее качеств, с самого начала более всего заинтриговавших и восхищавших Бенедикта, была, как Людмила знала, ее природная сдержанность, умение хранить, по его словам, «королевское молчание» тогда, когда все ждут определенного ответа. Он признал, что ее холодность привлекла его прежде всего потому, что он «догадывался, это не было попыткой скрыть застенчивость. Наоборот, ты стремилась не показать никому чертовски сильное чувство превосходства, правда, малышка Лу?»

Это было не так, но он настаивал, чтобы она ни в коем случае не меняла манеры поведения.

— Если ты что-то не понимаешь, промолчи. Никто не умеет молчать выразительнее тебя. Позже спроси меня. Я объясню.

С первых дней для нее не являлось тайной: причина в том, что он беспокоится, равно как и она сама, как бы она не заставила его краснеть, сболтнув чушь и продемонстрировав таким образом громадные пробелы в своем образовании; причем ее невежество проявлялось не только в том, что имело отношение к Америке, а было глобальным. В прошлом году Бенедикт не уставал повторять, что она источает «таинственность, отнюдь не глупость». Но какой он считает ее на самом деле? Загадочной или глупой? Она терзалась этим вопросом после званых обедов, когда она отчаянно пыталась уловить нить разговора, чтобы вставить хотя бы единственное разумное замечание. Вроде того, когда зашла речь о том, кто оспаривал право покупки «Этюд с Веласкеса: Папа Иннокентий X» Фрэнсиса Бэкона, Бэкона, оказавшегося современным английским художником, вызывавшим многочисленные споры, а не человеком, предположительно являвшимся автором произведений Уильяма Шекспира, как она поначалу думала, гордясь своей эрудицией.

Ситуация начала понемногу меняться после одного ужасного вечера, который она никогда не забудет, когда они с Бенедиктом впервые серьезно поссорились. Это случилось после того, как они посмотрели «Суровое испытание»; пьеса о процессах над ведьмами в Салеме в XVII веке (о чем Людмила тоже никогда не слышала), в постановку которой Бенедикт вложил деньги, была задумана драматургом Артуром Миллером как аллегория на преследования в Соединенных Штатах тех, кого подозревали в приверженности коммунизму. Ее одобрение стремлению Маккарти противостоять коммунистическому злу было встречено ледяным молчанием во время ужина, который они давали после постановки и который закончился неприлично быстро.

— Разве ты не читаешь газет? — бушевал Бенедикт. — Нет никаких оправданий, что ты совершенно не в курсе текущих событий, даже если тебя учили, как обращаться с какими-нибудь треклятыми щипцами для завивки, вместо того чтобы посылать в школу! Тебе неизвестно, что Джозеф Маккарти мучает ни в чем не повинных людей, людей, которые поддерживают коммунистов не больше чем я?

Он набросился на нее с такой же сокрушительной яростью, с какой, она слышала, он накинулся на Сьюзен за месяц до их свадьбы или на Чарльза прежде, чем удовлетворить просьбу сына о позволении вернуться в Лондон и занять там вакантное место заместителя директора английского филиала.

Людмила надеялась, что Бенедикт последует за ней в спальню, чтобы в несколько секунд доказать ей степень своего раскаяния, но он не пришел. В конце концов она заснула, так и не дождавшись его, а когда проснулась около шести утра, то обнаружила, что он уже уехал в город на раннюю деловую встречу, оставив ей короткую записку с указаниями прочесть отрывки статей из кипы журналов и прошлых выпусков «Нью-Йорк таймс», которые он отмечал всю ночь. Он ни разу не извинился, и они никогда больше не вспоминали эту неприятную историю: когда он вернулся домой в тот вечер, они бросились в объятия друг друга, словно не виделись много дней, а не каких-то несколько часов.