Галина Карпенко - Самый младший

• Название: Самый младший
• Автор: Галина Карпенко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1964

ДОРОГИЕ РЕБЯТА!

Самый младший в этой книге — Алёша Бодров. Сероглазый, не очень-то шустрый, скорее робкий мальчик. Он так же, как и вы, учился в школе, бегал на каток и радовался каникулам.

Но вот в жизнь маленького Алёши пришло горе. На помощь ему поспешили простые, хорошие люди, окружили его лаской и вниманием. Они никогда не оставят его одного, и Алёша вырастет честным, добрым человеком.

Вы прочтёте эту книгу, ребята, и, может быть, увидите, что кому-то совсем рядом с вами тоже нужны помощь и участие. И будет хорошо, если вы не останетесь в стороне.

Напишите, понравилась ли вам книга, какие чувства и мысли она вызвала у вас.

Свои письма посылайте по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Для младшего школьного возраста

---

Унылая осень. А вот у Пушкина осень, как праздник — красивая, торжественная, — сказала мама и начала читать стихи:

Унылая пора, очей очарованье,
Приятна мне твоя прощальная краса,
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса…

И правда, эти стихи были совсем другие. Они рассказывали про осень, как сказку.

А мама продолжала:

Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,
Махая гривою, он всадника несёт,
И звонко под его блистающим копытом
Звенит промёрзлый дол и трескается лёд.

Мама замолчала. Алёша прижался к ней и тоже молчал. А потом спросил:

— Какие, по-твоему, лучше: про ласточек или у Пушкина?

— Чудачок, — ответила мама. — Каждое по-своему хорошо. Фет писал своё, а Пушкин — своё.

— Нет, всё-таки, какое тебе больше нравится? — настаивал Алёша.

— Я очень люблю Пушкина, — ответила мама, — но это не значит…

— Значит, значит! — закричал Алёша. — Мне тоже больше нравится про коня. А про ласточек я завтра выучу. — И Алёша, натянув на себя шаль, лёг на бочок.

Мама стала почёсывать ему за ухом. Алёша свернулся калачиком и задремал.

* * *

В выходной день рано утром мама и Алёша поехали с Тимохиными копать картошку. В грузовике было тесно. Когда машину потряхивало, сидевшие в середине только охали, а вот те, кто был поближе к борту, поднимали такой крик, что в ушах звенело.

— Ой, сейчас вывалюсь! Ой, держите меня! — кричала Настенька и принималась хохотать.

Другие девчата тоже визжали и смеялись.

Один раз так тряхнуло, что Настенька язык прикусила.

Степан Егорович постучал в кабину водителю:

— Эй! Друг-товарищ! Небось живых везёшь. Слышь, орёл!..

Шофёр затормозил и вышел из кабины:

— На таком граммофоне сам чёрт не тряхнёт! Ты вот сядь на моё место и веди!

Шофёр был молодой и, наверное, бывалый. На затылке у него лихо держалась шапка-кубаночка, а брюки спускались на сапоги с короткими голенищами, как запорожские шаровары. Подмигнув девчатам, он полез обратно в кабину.

Дальше машину только легко встряхивало на поворотах, а когда переезжали через мост, шофёр приостановил и, высунувшись из окошка, крикнул:

— Держись крепче! За мостом подъём буду брать!

За мостом дорога действительно пошла в гору.

Утро было холодное и ясное. Машина въехала в лес, запахло сырым листом.

— Гриб! Гриб! — закричал Алёша.

В лесу на солнце проглядывались трепетные осинки, жёлтые кусты увядшего папоротника. И даже уцелевшие ветки бересклета, будто забытые нитки бус, пестрели среди тёмных и мохнатых елей.

Машина остановилась. Прямо от дороги начиналось картофельное поле, большое и бурое. После первых морозов тёмная картофельная ботва лежала на земле.

Генка Тимохин выпрыгнул из машины первым и протянул руки Алёше:

— Прыгай! Ну! Опля!

— Осторожно, осторожно! — закричала мама.

Алёша спустился на землю благополучно.

Генка помог сойти Алёшиной маме.

Тимохины забрали лопаты, мешки и пошли на свою делянку. Мама и Алёша пошли за ними: у них своей делянки не было, потому что Алёшина мама работала не на заводе, — Тимохины их приняли в свой пай.

Степан Егорович вонзил лопату в землю, приподнял картофельный куст и перевернул его вместе с тяжёлым пластом земли. В лунке остались крупные картофелины, а маленькие закачались на корнях откинутой плети.

Степан Егорович присел, взял самую крупную картофелину и подал тёте Маше. Та взвесила её на ладони, колупнула пальцем шершавую кожуру и сказала:

— Ну вот, слава богу, и уродилась.

Она передала картофелину Ольге Андреевне. И Алёша тоже подержал тяжёлую картофелину в руках.

Вскопаем ещё деляночку!.

Степан Егорович, Геннадий и Миша стали копать. Настя, Ольга Андреевна и Алёша шли за ними и выбирали картошку из земли. Алёша бросал картошку то маме в ведро, то Насте.

— Что же ты только крупную берёшь? — сказала Настя. — Смотри, сколько за тобой осталось. — Настя поворошила в раскопанной лунке, из которой Алёша только что выбрал, как ему казалось, всю картошку, и из земли выкатились ещё целых три картошки. — Видишь, какие попрятались!

К маме и Насте подбегал Макар, он забирал у них полные вёдра и относил их тёте Маше, которая ссыпала картошку в мешки.

По всему полю копали, собирали, и в бороздах вырастали столбики полных и тугих мешков.

Всем стало жарко, заныли спина и руки, а работы было ещё много.

Когда у Тимохиных восемь мешков были завязаны под горлышко, Степан Егорович разрешил «перекур», завернул цигарку и пошёл за водой. Алёша побежал за ним, бренча пустым ведёрком.

Они вышли на тропку, которая пересекала поле, и стали спускаться в ложбину.

На откосе, на самом краю поля, кто-то копался на делянке.

— Дядя Стёпа, смотри, что она делает! — закричал Алёша.

Степан Егорович свернул с тропинки и, перешагивая борозды, шёл к старухе, которая, уцепившись обеими руками, тащила из земли засохшую ботву. Покачнувшись, она еле удержалась на ногах.

На выдернутой плети желтело несколько картофелин. Вокруг валялась ботва. В борозде стоял полосатый мешок, наполненный картошкой только наполовину.

— Так, — сказал Степан Егорович, оглядев её хозяйство.

— Может, и не так, — сказала старуха, — а что я могу? Лопату я могу поднять?

— Завком надо было просить, — сказал Степан Егорович, — самой разве вам управиться!

— Вы так думаете? — переспросила старуха. — Мы же не фронтовики, как я могу просить завком?

— А Мирон Григорьевич лежит? — спросил Степан Егорович.

— Вот именно. — Старуха села на свой мешок и положила на колени усталые руки. — Он лежит. Я ему сказала, что всё в порядке. Иначе бы он меня не отпустил — вы же его знаете.

— Я вам пришлю парня, он вам подсобит, — сказал Степан Егорович.

— Я заплачу́, я могу немного заплатить, — обрадовалась старуха.

— Тогда не пришлю! — Степан Егорович стал сворачивать новую цигарку.

— Вот вы, товарищ Тимохин, удивительный человек… Я же могу немного заплатить, я же не говорю, что много.

— Мой сын придёт, — сказал Тимохин, — подождите маленько.

— Да, я посижу, — согласилась старуха. — Я немного устала.

Когда Степан Егорович и Алёша, набрав в ручье воды, вернулись к своим, Генка уже вбивал возле костра рогатины для ведра.

— Ну, вот что, — сказал Степан Егорович, — пока у матери вскипит самовар, давайте берите лопаты и вскопаем ещё деляночку. Надо помочь Коганам.

— Тю! — свистнул Генка. — А свою когда докопаем?

— Свою? — переспросил Степан Егорович. — Тебя на ночь здесь оставим, к утру управишься.

Генка замолчал и больше ни о чём не спрашивал. Он взял лопату и пошёл вместе со всеми.

Тётя Маша напекла в золе картошек, чай в ведре давно перекипел и стал чёрным. Но никто из Тимохиных не возвратился до тех пор, пока на соседней делянке не были увязаны три мешка, на которых Миша Тимохин написал чернильным карандашом крупными буквами: «Картошка Коганов».

В этот час лес поёт…

Настенька из лесу привезла большой букет жёлтых и красных листьев. Все устали и легли спать, а она в кухне гладила листья утюгом. Ей хотелось сделать абажур.

— Наклею листья на промасленную бумагу, и будет очень красиво, — объяснила она Ольге Андреевне, которая, уложив Алёшу, пришла ей помогать.

— Мне всё рано не спится, — сказала Ольга Андреевна. — Я так давно не была за городом, в лесу. Мы раньше с Серёжей часто ездили в лес. Настенька, вы знаете, что такое тяга?

— Нет, — ответила Настя. — Это что-то про охоту?

— Про охоту что-то. — Ольга Андреевна улыбнулась и, придвинув к себе разноцветный ворох, стала разбирать его, листик к листику. — У меня сегодня такой день — всё воспоминания, воспоминания, — сказала она тихо. — Серёжа — охотник, и он брал меня на тягу весной ранней-ранней. Знаете, лес ещё только обещает распуститься, он уже в такой зелёной дымке, листьев нет, а почки приоткрыты, и уже цветы.

— Подснежники, — сказала Настенька и вздохнула.

— В такой лес надо войти перед самым заходом солнца. Лес в этот час поёт… — Ольга Андреевна прикрыла глаза и, будто прислушиваясь, продолжала: — Птицы поют и ничего, кроме своего пения, не слышат. Уже темнеет, а над лесом летит вальдшнеп. У него нос длинный-длинный, и летит он как планёр, распластав крылья. Он и поёт смешно: хор! хор! хор! хор! А внизу, где-то в кустах, в прошлогодней траве, его ждёт самочка — буренькая, серенькая. Он поёт и ждёт, когда она ему ответит. Вот этот час — тяга.

— А охота почему? — спросила Настя.

— А охота почему? — Ольга Андреевна открыла глаза и сказала, будто очнувшись: — Потому, что охотники в это время их стреляют.