Далия Трускиновская - Пьесы

• Название: Пьесы
• Автор: Далия Трускиновская
• Жанр: Ужасы и Мистика

Место действия этих пьес — закоулки и просторы. Закоулки старых подвалов и человеческих душ. Просторы Дальнего Космоса, Российской истории и... правильно, человеческих душ. Их герои — гадалка-самозванка и три русские царицы, скромный труженик ремонтно-заправочной станции в тысяче парсеков от Земли и ангел-хранитель, впервые в жизни принявший самостоятельное решение. Все они стоят перед выбором — и всем им выбор дается нелегко...

---

Не плачь о мне, прекрасная, не трать ты слез!..

АНЕТА. Петрушка, гони, гони!.. Рубль дам — гони!..

Сцена девятнадцатая

Андрей Федорович и ангел замерли на ходу, застигнутые звонко-трепетным и полным сочувствия голосом:

— Остановитесь, возлюбленные!

Оба опустили головы. Молчание затянулось.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Знаю, знаю, что мне скажут. Сойди с этого странного пути — скажут. Довольно было мук и страданий. Святая ложь тоже имеет пределы — скажут...

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Да и я знаю. Тебе не было приказано сопровождать человека, который сам, своей волей, призвал тебя — скажут. Этот человек от горя лишился рассудка, но есть кому о нем позаботиться. Твое же место — там, где ангелы, проводившие своих людей в последний путь, ждут следующей жизни — скажут.

Молчание сделалось каким-то иным — словно от обоих ждали оправданий.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Я за Аксиньюшку... ее грехи...

И вдруг сорвал с себя треуголку, обратил лицо к небу и задал самый главный вопрос:

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А он — прощен?.. Нет?..

Ангел весь устремился к подопечному — повеяло надеждой!

Но ответа не прозвучало.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Испытываешь... А я и сама себя еще строже испытаю!

Он опять нахлобучил треуголку и пошел прочь, сгорбившись и бормоча молитву.

И ангел, который только было собрался оправдаться, объяснить, что нельзя человеку вообще без хранителя, лишь руками развел — и поспешил следом.

Сцена двадцатая

И опять едут в карете граф Энский с отцом Василием, оба — несколько постаревшие, обремененные заботами.

ГРАФ. Государыня изволит читать Вольтера! Хошь не хошь, садись да и читай. А оный Вольтер, прости Господи, атеист. Вот и увяжи его дурацкое вольнодумие с той верой, без которой опять же при дворе не уживешься... Государыня и службы выстаивает, и постится, и причащается, и верует вполне искренне, а надо же — Вольтером увлеклась! Третье уж царствие на моем веку — заново изволь приноровляться!

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Вера тоже ведь разная бывает. Иная и такова, что не лучше безверия. Вон взять эту юродивую, Андрея Федоровича. Ведь она почему с ума съехала? Ей всю жизнь внушали: коли умирающий перед смертью не исповедуется — со всеми грехами на тот свет отправится. Она в это и уверовала сильнее, чем в более высокую истину. Исповедь и причастие — великое дело, да не более ведь Божьего милосердия!

ГРАФ. Стало быть, потому и бродит, что перестала верить в Божье милосердие?

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Да и в Божью справедливость заодно. Ведь коли послал Господь тому полковнику Петрову смерть без покаяния — выходит, за что-то его покарать желал?

ГРАФ. А не противоречите ли вы себе, батюшка? Коли Бог его покарал — стало быть, он и впрямь все грехи за собой поволок, да и без последнего причастия! Так чем же ваше рассуждение умнее рассуждения юродивой?

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Тем, что я в Божье милосердие верую!

ГРАФ. А коли превыше всего — Божье милосердие, стало быть, смерть без покаяния — разве что для вдовы и сироток горе, а сам покойник в обряде не больно нуждается.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Вольтеровы еретические бредни вы, ваше сиятельство, кому-нибудь иному проповедуйте.

ГРАФ. Уж и порассуждать нельзя? Но коли мы поставили превыше всего милосердие, так не милосердно ли будет этого Андрея Федоровича убрать с улиц, поместить в Новодевичью обитель, чтобы матушки там за ним доглядели? Будет в тепле, сыт, может, и к делу приставят.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Это будет справедливость. По справедливости вдова полковника Петрова должна получать пенсион за мужа, и вы сейчас придумали, как ей этот пенсион возместить. А милосердие, может, в том и заключается, чтобы человек беспрепятственно избранный путь прошел до конца... Как знать?.. Мне этого знать не дано...

Граф пожал плечами и отвернулся, что-то высматривая в окне кареты.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Да и я чего-то в суесловие пустился, прости, Господи, мя грешного... Верно, верно молился святой Ефрем Сирин: Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми...

Сквозь молитву пробивается иной голос.

ГОЛОС ОТЦА ВАСИЛИЯ. Как же мне с ним быть-то? Мудрствует, хитросплетением словес балуется, Господи, а мне — соблазн! Однако что бы я без него делать стал? Ряса на мне — и та от его щедрот!.. Иконостас поновить вот денег обещал... Господи, коли он такое прилежание имеет, так, может, и не грех — в этих словоблудных и еретических беседах участвовать? Прости, Господи, вразуми, Господи, раба твоего, его сиятельство... И лестница на колоколенку прохудилась, того гляди, звонарь Сенька шею свернет... И попадья моя опять брюхата... И еще, Господи, есть у меня прошение — племянника Ивана в службу определять пора... И еще, Господи, покамест не забыл...

Голос тает.

ГРАФ. Делать нечего — придется читать проклятого Вольтера...

Сцена двадцать первая

Прасковья быстро подошла к образам, упала на колени.

ПРАСКОВЬЯ. Матушка Богородица! Согрешила я, согрешила! Молчала, как дура бестолковая! Он говорит — жена, мол, нужна обстоятельная — не щеголиха, не вертихвостка, а чтобы вела дом и сыновей рожала. Вот ты мне, говорит, сударыня, в самый раз и подходишь. Тебе полковница Петрова дом отписала, у меня деньжишек прикоплено — вот и заживем, говорит! А я молчу да в пол смотрю... Соглашаться надо было, под венец идти... Он мужчина видный, отставной унтер-офицер... Да ты же и сама все с небес видела...

Прасковья в волнении закрыла лицо руками. И возник иной голос.

ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Матушка Богородица — впервые в жизни ведь ко мне посватались! Вот радость-то!.. То за спиной ломовой лошадью звали, а то — и ко мне ведь сватаются! А что лошадь? Лошадь тоже тварь Божья, хлеб зарабатывает в поте лица...

ПРАСКОВЬЯ. Когда Господь посылает — брать нужно, а не ерепениться. Согрешила я, Матушка Богородица, через глупость свою!..

ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Нет, не пущу, не пущу в этот дом чужого... Режьте меня, жгите меня — не пужу... Нечего ему тут быть... Барыня Аксинья Григорьевна пусть чудит, как вздумается, а я тут все соблюдаю, как при нем было... как при Андрее Федоровиче, свете моем ясном...

ПРАСКОВЬЯ. Видно, не нянчить мне младенчика, Матушка Богородица, а ведь только младенчика всегда и хотела... пусть бы пригулять незнамо от кого, прости на глупом слове... А тут унтер-офицер сватается, а я, дура бестолковая, и обмерла...

ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Кабы это его дитя было!.. Пылинки бы сдувала!.. И ничего бы больше не нужно — сухую корочку глодала бы, лишь бы растить его дитя...

ПРАСКОВЬЯ. Прогнала я его, прогнала! И впредь не велела ходить — как бы соседи дурное не подумали!.. Ох, кто это? Кого несет нелегкая?..

Поднявшись с колен, она поспешила к двери — и тут появился Андрей Федорович, встал в дверях — и ни с места. За его спиной показался ангел. Прасковья от неожиданности шарахнулась и перекрестилась.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Вот здесь мы с Аксиньюшкой моей жили...

ПРАСКОВЬЯ. Жили, Андрей Федорович. Зайди ко мне постного пирожка отведать. Среда, чай. Капустный уж в печи сидит, вынимать скоро.

Андрей Федорович помотал головой.

ПРАСКОВЬЯ. Зайди, голубчик. Я в домишке твоем все на свой лад переставила, горшки и плошки новые купила, а Аксиньюшкины бедным людям раздала. Я скамью большую к бабке Никитишне снесла. Зайди, свет Андрей Федорович — все у меня иное. Зайди, не отказывай — грешно тебе...

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. И то. Зайду.

Он шагнул к Прасковье и неожиданно погладил ее обеими руками по плечам.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Ты, радость, не отчаивайся. Пошлет тебе Бог младенчика.

Ангел кивнул.

ПРАСКОВЬЯ. Не трави душу, Андрей Федорович!

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А ты молись — и будет тебе младенчик! Крохотный, волосики кудрявые, глазки синенькие... вот такой...

Он показал руками, каков будет младенчик, и прижал было незримое дитя к груди, но вдруг замотал головой.