Игорь Зотиков - Пикник на Аппалачской тропе

• Название: Пикник на Аппалачской тропе
• Автор: Игорь Зотиков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00554-4

В непринужденной, доверительной форме автор — почетный полярник, доктор географических наук — рассказывает о своих удивительных и неожиданных встречах с простыми людьми США — учеными, фермерами, мелкими предпринимателями. Книга пронизана стремлением понять сущность американцев, их идеалы, жизненные стимулы, своеобразные взгляды на жизнь и труд.

В книге использованы рисунки автора, сделанные им во время работы в США.

---

Аэродром жил своей обычной жизнью, всем хватало работы, и никто не был лишним. И в этом его порядке резко выделялась группа, человек двадцать. Сбившись в кучку, подняв отороченные волчьим мехом капюшоны своих зеленых форменных курток, они подпрыгивали, стараясь согреться, толкали друг друга, поглядывая на наш самолет. Им явно нечего было делать.

— Кто это? — спросил я мельком пилота вертолета.

— О, это свободные от вахт матросы и солдаты. Они уже давно толпятся здесь, предлагают добровольно сдать свою кровь, плазму, если будет нужно, чтобы как-то помочь этим русским.

И опять комок подступил к горлу. Как мы хотим быть хорошими, добрыми, помогать друг другу в беде, когда правительства наших стран дают нам малейшую возможность сделать это.

В темной с улицы, как бы положенной набок бочке — фюзеляже самолета, — шла суета пересменки. Усталый американский врач и его помощник рассказывали сменяющим их коллегам о пациентах. Каким-то образом они уже успели исписать о них кипу бумаг. Здесь же был и бледный от бессонницы человек в темной одежде советской антарктической экспедиции. Нас представили друг другу. Как-то сразу мы перешли с ним на «ты», как братья.

Двое суток с момента падения самолета, без сна, без отдыха, Лева оказывал помощь раненым, перевязывал их, лечил, а скорее, старался удержать их живыми. О его гипсовых повязках и методах лечения я услышал много хороших слов от американского врача за время полета. А сейчас Лева просто сказал мне:

— Слушай, вроде новые врачи уже в курсе того, что случилось с каждым из раненых. Если я тебе не нужен, пойду в хвост, посплю там часок на чехлах. Если что — буди сразу. Давай ребятам пить сколько хотят. Время от времени ставь им утки. Не обращай внимания на бред тех, кто бредит. И следи все время за тихими, особенно вон за тем. Это бортрадист разбившегося самолета, его зовут Гариб, Гариб Узикаев. У него переломы многих частей черепа, черепно-мозговая травма, перелом костей грудной клетки. Он может умереть в любой момент… Правда, и другие тоже… — добавил Лева и поплелся в хвост самолета, еле передвигая ноги в тяжелых сапогах.

Весь правый борт самолета был превращен в походный госпиталь. В два яруса поверх переплетенья разноцветных труб, связок проводов и каких-то молчаливых, шипящих или визжащих на разные голоса аппаратов была натянута защитная матерчатая сетка, а поверх нее притянуты ремнями вертикальные стойки, на которые намертво были прикручены широкие зеленые, по виду военные, носилки. Трое носилок, одни за другими, на высоте матраса обычной кровати, и еще двое носилок, тоже одни за другими, образовывали второй этаж где-то на высоте груди стоящего человека.

Самолет был военный, и все внутри его было тоже какое-то военно-походное. Поэтому ряды носилок не вызывали дисгармонии в интерьере самолета. И все же дисгармония была, кричала бедой. Она шла от контраста военных носилок с такими «гражданскими» белыми с синими полосами слишком широкими матрасами, которые порой сползали в некоторых местах с носилок, от еще более широких с бурыми пятнами крови простыней, свисающих углами с носилок. А поверх одеял были крепко, профессионально привязаны к носилкам широкими серыми ремнями люди.

Наверное, догадался я, ребят вносили в самолет прямо с их постелями: матрасами и одеялами. Так они меньше травмировались. Ну а ремни, по-видимому, нужны, ведь трое из раненых — обросшие, с запекшимися искусанными и сухими губами — не открывали глаз, были без сознания, опутанные паутиной каких-то трубочек. Остальные двое хоть и не спали, но их бодрствование вряд ли приносило им облегчение.

— Развяжите меня! Зачем вы меня украли и везете в Японию? Откройте иллюминатор, мне душно! — кричал один.

Я знал, что у этого человека, как, впрочем, и у всех, помимо переломов и потери крови еще и тяжелое сотрясение мозга, и старался успокоить его:

— Все идет хорошо, ты был болен, и сейчас тебя везут в госпиталь. Ты на американском самолете…

Больной понял, что говорят по-русски, зашептал горячо:

— Послушай, нас же обманом хотят увезти на иностранном траулере, который уходит куда-то на север, а наше судно, наш «Михаил Сомов», — вот оно. И оно идет обратно в Антарктику. Мне так нужно вернуться в. Антарктику. Помоги мне, развяжи, открой иллюминатор, и мы убежим вместе. Ну, пожалуйста, развяжи.

Подошел американский врач. Глаза строгие, серьезные, а взгляд какой-то отцовский, что ли, хоть и молодой еще этот доктор. Почему у него такой взгляд? Это потому, что он, наверное, тоже очень хочет помочь. Как я тогда Джеку.

— О чем он говорит? Что просит?

— Просит, чтобы отвязали и открыли окно. Потому что ему душно. И еще потому, что он думает, что его украли на другое судно, а его корабль стоит совсем рядом и идет в Антарктиду, куда ему так надо.

Врач слушает терпеливо, но я вижу, что следит он за другим раненым, тихо лежащим на спине, на нижних носилках. Он весь обвит трубочками и проводками, прикрученными к голой груди.

— Вот этот меня беспокоит, — сказал озабоченно врач.

— Сестричка, сестра! — кричит человек с носилок из дальнего угла.

— Что тебе, чем помочь? — бегу я к нему.

— Ох, поверни меня, чуть-чуть. Легче, легче!.. И дай мне что-нибудь, попробую помочиться. С тех пор как упали, так сам не мочился. Стараюсь, а сил нету. И терпеть тоже не могу.

Зову американского брата милосердия. Он приносит катетер, я — утку. Вот он освобождает одеяло, делает что надо, горячая жидкость бежит в сосуд, который я держу.

— Ну уж раз мы начали эту процедуру, давайте сделаем то же самое и с тем, кто без сознания.

Американец профессионально и заботливо лезет под грязные простыни и вставляет катетер, и опять горячая жидкость льется в посуду, которую я держу.

Ну зачем я потратил жизнь напрасно, занимаясь льдами! Мне бы с самого начала лечить людей, ухаживать за ними. И оказывается, эти грязные, неухоженные, изуродованные тела, лежащие на окровавленных несвежих простынях, совсем не вызывают чувства брезгливости.

А самолет между тем резко начал терять высоту, крениться в ту и другую сторону, и через несколько минут мы сели. С верхней «палубы», где помещалась пилотская кабина, спустился по крутой лестнице осунувшийся за сутки сидения за штурвалом командир в странной зеленой форме с золотыми крылышками на груди, несколькими разноцветными рядами ленточек незнакомых наград. Подошел к носилкам. Взглянул на них почти тем же взглядом, что и доктор.

— Мой Бог, спасибо тебе, что ты сделал так, что мне удалось довезти их всех живыми, — сказал он и пошел в хвост самолета.

А я вдруг подумал, что помощи от американцев мы могли бы не получить, не будь двадцать пять лет назад заключен поразительный, уникальный международный документ нашего времени — Договор об Антарктике, сделавший этот самый холодный материк местом дружбы и свободного сотрудничества граждан таких различных стран. Я уверен, что это дух антарктического договора дал возможность начальнику советской экспедиции принять нелегкое для каждого советского руководителя решение — послать телеграмму о помощи к американцам, не ожидая указаний из Москвы.

И этот же дух антарктического договора позволил американскому командиру приказать готовить срочный «санитарный рейс» огромного самолета для такого длительного полета, не дожидаясь разрешения своего командования из США, как этого требовали инструкции.

И что удивительно! Никто ни разу не сказал за время этой операции таких прекрасных и в то же время таких затасканных слов: «мир», «дружба», «взаимопонимание»… Хотя я чувствовал, что слова эти незримо витали над всеми.

Несколько дней я жил с Левой в городке Данедин, помогая ему и врачам госпиталя в лечении наших ребят, занимался переводом. Врачи, сестры, пациенты госпиталя — соседи по палатам, где лежали наши ребята, относились к ним очень хорошо. Сама обстановка Новой Зеландии — влажный, приятно прохладный, напоенный ароматами цветов и трав воздух, так контрастирующий с абсолютно сухим, лишенным запахов воздухом Антарктиды, темные ночи, свежие продукты и в особенности обилие самых разных фруктов, ласковые улыбки и нежные руки новозеландских медицинских сестер, считающихся самыми лучшими медсестрами мира, свежее постельное белье — сделала то, что наши ребята вдруг почувствовали, что спасены, более того, почти здоровы. И почти все они действительно пошли на поправку.

Наступил день, когда стало ясно, что наши ребята в госпитале уже могут спокойно жить без переводчиков. По-прежнему плохо было лишь Гарибу, но он не приходил в себя и в переводчике не нуждался. И врачи считали, что вряд ли он когда-нибудь откроет глаза.

И тут я получил телеграмму «из-за моря». Так называются в Новой Зеландии любые международные телеграммы. Ведь страна эта островная и любая заграница — «за морем». Телеграмма была из Москвы, и в ней было сказано: «Академия наук СССР предлагает вам принять приглашение КРРЕЛ и отправиться в США сроком на шесть месяцев за счет приглашающей стороны».