Елена Капица - Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма

• Название: Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма
• Автор: Елена Капица
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-7784-0327-5

Книга основана на мемуарах, дневниковых записях, переписке и интервью Анны Алексеевны Капицы (1903–1996) — дочери крупнейшего русского инженера А. Н. Крылова и жены выдающегося ученого — академика, лауреата Нобелевской премии Петра Леонидовича Капицы (1894–1984). Время, охватываемое в этих материалах, включает три русские революции, Гражданскую и Великую Отечественную войны, сталинскую эпоху, годы брежневской стагнации и начало перестройки. В текстах проступает живая, заинтересованная личность, связанная многими связями с разными людьми и событиями, XX век обретает как бы новое измерение.

Книга подготовлена Е. Л. Капицей и П. Е. Рубининым — личным доверенным помощником академика П. Л. Капицы, снабжена пояснительными статьями и необходимыми комментариями. Рассчитана на самые широкие круги читателей.

---

На стене висела картина, как говорит А. Дм., почти абстрактная. Квадраты, углы, не поймешь что. К ней подводили тех, которых хотели проверить. Стоит Байков и спрашивает у Волошина: „Это что?“ — „Мой портрет, отвечает Волошин. — Похоже?“ — „Нет, что-то я ничего не пойму“. Но на этом разговор не кончился, говорили и спорили еще долго.

Через несколько дней все опять у Волошиных. Входит его мать, говорит, что приехала дама, у нее неполадки с насморком. Она просит, нельзя ли ей остановиться. Как думает Макс. Все принимают участие. Конечно, пригласить. Входит дама в большой шляпе, вуали, оригинальное платье, все необычно и странно. Все знакомятся. Она начинает осматриваться, подходит к картине, той, у которой был разговор с Байковым. Дама садится напротив А. Дм., и та вдруг замечает у дамы мужские ноги. Ан. Дм. была страшная хохотушка, она падает на диван, хохочет до слез.

Выясняется, что это Ходасевич!

Вы знали такой эпизод из жизни Вашего дяди?

Байковы очень сдружились с Волошиным, у нее до сих пор есть его стихи и этюды.

Это правда был Ходасевич? Или Ан. Дм. что-нибудь перепутала?

Вот Вам „история“ из „истории“ Вашей семьи…»

Валентина Михайловна — Анне Алексеевне

«8 ноября 1964 г., Москва

Дорогие Южане!

Вы не представляете себе, до чего мне было архиерейски приятно, что Анна Алексеевна мне позвонила по телефону! Я это прочувствовала „фибрами души“ и крохами моего интеллекта — остальное бренное тело не участвовало, ибо оно эгоист и чувствует только, что ему плохо.

Завтра будет врач, и я попрошу сделать мне всяческие анализы. Что-то разладилось в организме. Чувство, что нарушено какое-то равновесие в тех веществах, из которых мы все сделаны. Посмотрим, что выяснится.

Выпал снежок, но еще немного. Сегодня 7 гр. мороза. Достала из целлофанового мешка, с отвращением, шубу.

Красиво. Но я не выхожу, хотя бронхи и легкие давно прочистились.

Получила гостинцы из Ташкента — рис, курагу, изюм и целый ящик винограда.

Вдруг меня полюбили!?!

Хорошо ли это?

Я вас целую и еще благодарю за память.

Ваш преданнейший друг Валентина Ходасевич (из Антиквариата), с нетерпением ждущая Вас в Москве…»

Анна Алексеевна — Валентине Михайловне

[Январь — февраль 1965 г., Москва][170]

«Дорогая Валентина Михайловна!

Все, и особенно Петр Леонидович, настаивают, чтобы Вы согласились на дежурство около Вас ночью сестры. Согласитесь!»

«Дорогая Валентина Михайловна,

Нам всем так беспокойно, как Вы лежите в такой очень барачной обстановке, что П. Л. настоял, чтобы около Вас был ночью человек! Чем Вас кормить? Курицей? Икрой? Кефиром? Пирожками? Напишите, что Вам хочется, а то на больничном харче Вы совсем истощаете, а сейчас, вероятно, надо начинать есть. Конечно, в такой палате, как у Вас, лежать несладко, уж очень много народу. Ну, может быть, когда подправитесь, что-нибудь можно придумать. Может быть, Алим Матвеевич [Дамир] возьмет Вас к себе.

Все Ваши просьбы Манилов[171] будет стараться изо всех сил выполнять…»

«3 февраля 1965 г.

Дорогая Валентина Михайловна, сейчас говорила с Алимом Матвеевичем, после того как он Вас видел. Он остался доволен, говорит, что уже хорошо, что Вам не хуже!

Посылаю Вам кисель, чтобы пить, и всякую муру, которую Вы просили, конечно, что-нибудь и позабыто.

Все очень обеспокоены Вашим поведением. <…> Я сегодня была у Вас в комнате и привела ее в некоторый вид, убрала и покрыла газетами, чтобы все не так пылилось. <…>

Посылаю Вам 5 рублей, рублями, — это очень нужные деньги».

«8 февраля 1965 г.

Дорогой друг, как я сегодня обрадовалась — у Вас появились желания, и наконец, Вы решаетесь что-то есть. Я считаю дни, так же как и Вы, когда Вы из Вашего „кур де Миракля“[172] сможете выйти. Алим говорит, что, как только станет лучше, они не будут Вас задерживать. Но тут я буду Вас просить хоть некоторое время пожить у нас внизу, пока Вы окрепнете, чтобы не быть одной в Вашей комнате. Я обещаю торжественно (!), что буду исполнять все, что Вы считаете нужным. Не буду „давить“ на Вашу психику, но только согласитесь, что это очень нужно. Успокойтесь, это П. Л. сам, до моего вмешательства, сказал: „что если В. М. поживет у нас внизу, как ты думаешь?“ Теперь уже можно начать думать, как Вам начать по-настоящему поправляться. Напишите мне, что Вы думаете на этот счет. Я все время мучаюсь, что Вы находитесь в таких „Мираклях“. Я хорошо знаю, что это такое, но ведь для Вас это все, как художника, во много раз страшнее. Но теперь только одно — скорее выбираться, поэтому давайте придумаем, как это лучше сделать — что есть, что пить, что нужно из дома принести. Не думайте, что это беспокойство, беспокойство в душе все время о Вас, дорогой, бесценный друг, и когда Вы начинаете желать опять жить — это все, что мне надо. Я думаю о Вас беспрерывно, все напоминает Вас: сегодня в Кунцеве — дом красный с белыми арками кругом окон, с Вами ехали и увидели вместе. Много мысленно написано томов к Вам писем, но они только в душе, на бумагу не могут вылиться. Хоть бы скорее Вы выбрались из больницы, только выходите, а там, как говорит наш Сережа, „что-нибудь придумаем“.

Как ужасно трудно заставить себя опять есть, но Вы уж как-нибудь постарайтесь. Вы ведь все можете, и даже очень страшные вещи можете пережить, Вы такая удивительная.

П. Л. все время спрашивает о Вашем состоянии, его, видно, это очень волнует. Он как всегда сидит и занимается, вполне отвлеченный вид, глаза где-то далеко — но о Вас помнит, вот ведь как!

Екат. Павл. требует, чтобы я к ней приехала. Завтра поеду, нужно уважить старуху.

Дорогой мой, как Вам помочь, как сделать, чтобы Вам было легче?..

Я Вас целую очень нежно и крепко, как люблю. Напишите, какое Вам завтра устроить меню!»

«[Без даты]

Дорогой друг, как хорошо: Вы попросили есть! Это уже огромный шаг вперед — скоро Вы из своих „Мираклей“ выберетесь. Вероятно, нам с Вами можно пользоваться только мысленным телефоном. Рано утром меня мучительно мучили (вот хорошее выражение) мысли, что бы такое придумать Вам, чтобы Вы ели с удовольствием, глотали и глодали. Кроме цыпленка, ничего в голову не лезло. <…>

Посылаю книгу П. Л.[173] Не обращайте внимания на опечатки и небрежности. Напечатали скорее, как было, даже не проверив, главное, чтоб было напечатано <…>.

Дорогая, ужасно любимая, как больно, что Вам так плохо. Я чувствую себя вроде медведя из басни „Пустынник и медведь“. Но теперь мне хочется скорее Вас извлечь и как-то Вам помочь, но как?

Говорите каждый день, что хочется есть, а то вдруг будем присылать не то.

[Приписано] 6 рублей рублями».

Валентина Михайловна — Анне Алексеевне

«[Без даты ]

Дорогой мой, добрейший мой друг. Спасибо за все — за вкуснейший пирог с яблоками, и за бесконечные куриные ножки, и за пищу духовную тоже и особенно. Благодарю и Марию Сергеевну (домработницу Капиц. — Е. К.).

Надо вам сказать, что плохо ликвидируется моя болезнь и температура все не нормальная. Уже два раза переменился контингент моей палаты, а я все здесь. Сейчас состав хоть не злой. Каждую ночь, как в печь крематорскую, сгружают больных. Сегодня ночь тяжелая, и мест не хватало, устраивали в коридоре. Всех почти рвет, и t° больше 40. Стонут. Все это очень тяжело.

А я злюсь на себя, что не могу сдвинуться. <…>

Сообщаю, что я могла бы есть: рыба жареная (навага, судак). Икру — только красную. Оладьи или пирог с яблоками и вареное мясо.

Клюквенный морс или жидкий кисель.

Пишу разнос на всякий случай — что легче достать.

За конфеты и рубли спасибо. Конфеты легче берут, но и то с ужимками…»

Анна Алексеевна — Валентине Михайловне

«11 февраля 1965 г., Москва

Дорогой, родной бедный друг, мы никак не можем договориться. Курица жареная, а надо вареную. Будет та, которую нужно. Мы с Вами плохо договариваемся по мысленному телефону, вероятно, плохо слышно! Пусть звонят от Вас и по-городскому тоже. Сегодня пойдет к Вам Тамара Влад. Вера Николаевна [Трауберг], вероятно, завтра. Вот так и получается по очереди. Всем хочется Вам помочь, лишь бы Вы скорее поправлялись, главное — набирайтесь сил и хоть иногда что-то ешьте. Конечно, это все ужасно трудно, но Вы умеете делать именно все самое трудное. Я мечтаю, что получу Вас в Вашу комнату внизу, там спокойно, рядом парк, Вы сможете дышать свежим и чистым воздухом, а так важно отдышаться после больницы.

На днях пойду в Манеж на выставку РСФСР, только без Вас грустно, и еще ведь есть Коненков, все же нужно его посмотреть сразу всего, это, вероятно, очень страшно, уж очень всякого много.