Эжен Фромантен - Одно лето в Сахаре

• Название: Одно лето в Сахаре
• Автор: Эжен Фромантен
• Издательство: Наука
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1985

Книга представляет собой путевой дневник писателя, художника и искусствоведа Эжена Фромантена (1820–1876), адресованный другу. Автор описывает свое путешествие из Медеа в Лагуат. Для произведения характерно образное описание ландшафта, населенных пунктов и климатических условий Сахары.

---

— Отдай деньги.

Карра оценил внушительную силу охраны его будущего компаньона и после нескольких минут колебания, во время которых сквозь маску алчного скупщика краденого вновь проглянула гадкая улыбка злопамятного любовника, протянул руку внутрь лавки, взял оттуда старую дарбуку, полную тряпья, вытащил из нее нехотя шерстяной носок и наконец вытряхнул кошелек на скамью. Здесь было около половины украденных денег; остальные пошли на щедрую оплату двух или трех веселых ночей рамадана.

Ахмед был очень бледен, и его обычно довольно мягкий взгляд, сейчас полный ненависти, был устремлен на меня. Мулуд, который его не отпускал, сказал дружелюбно:

— Зачем тебе понадобилось красть?

— Деньги были передо мной, я их взял, — ответил Ахмед. — Это было предначертано.

Его увели.

— Сколько ударов палкой ему дадут, как вы полагаете? — спросил я лейтенанта.

— О, немного, но надо, чтобы они были хорошими. Я поручу это дело Мулуду.

Это небольшое происшествие, отдалившее меня от слуги, к которому я привязался, заставило меня задуматься. Со слугами-фаталистами небрежность опасна, и я дал себе слово никого впредь не подвергать искушению.

III Таджемут — Айн-Махди

Айн-Махди, пятница, июль 1853 года

В среду утром комендант выдал нам паспорта, два листка бумаги, исписанные справа налево, сложенные и запечатанные на арабский манер: один — адресованный каиду Таджемута, другой — каиду Айн-Махди. Он разрешил, кроме того, взять в сопровождение двух всадников по нашему выбору.

— Возьмем Аумера, — предложил лейтенант, — он нас будет забавлять, и его друга, большого Бен Амера, который вечно спит, он не будет нам надоедать. А сейчас освежимся напитками, пока не спала жара.

Жара не спадала весь день. В четыре часа было еще 46° в тени и 66° на солнце. Мы выпили по оранжаду, растянувшись в темном дворе под навесом из шкуры черной козы. Оседланные лошади ожидали с полудня, а у нас еще не было ни проводника, чтобы указывать путь, ни мула, чтобы везти поклажу. С четырех до шести мы ждали, пока отыщется мул. Нам досталось небольшое, но резвое животное буланой масти, которому пришлось завязать глаза, чтобы оно позволило себя навьючить. Оно несло кроме наших сундуков бидоны, два бурдюка и солдатский котелок. Рослый Мулуд предложил управлять им, но с условием, что ему позволят ехать верхом; с этим предложением нельзя было согласиться, ведь седок раздавил бы мула. На площади, где проходили наши сборы, было много людей, наблюдавших за нашими приготовлениями к отъезду.

— Скажи, малыш, ты бывал в Айн-Махди? — спросил лейтенант оказавшегося рядом мальчугана лет двенадцати.

— Да, сиди, — ответил ребенок.

— Знаешь туда дорогу?

— Да.

— Тогда в путь, — сказал лейтенант.

И, взяв ребенка на руки, он поднял его, посадил поверх вьюков так, что ноги его нашли опору на сундуках, и подал ему поводья мула, затем сам проворно вскочил на большую желтую кобылу с турецким седлом, я сел на своего коня, двое наших охранников, уже целый час сдерживавшие лошадей, ускакали вперед.

— Ну, поезжай, — сказал лейтенант мальчику, который никак не ожидал, что ему придется участвовать в путешествии, — ты получишь яблоки и еще по франку за каждый день пути. Как тебя зовут?

— Али.

— Кто твой отец?

— Бен Абдаллах Бельхадж.

— Где ты живешь?

— В Баб-эш-Шет.

— Эй, Мулуд! — окликнул лейтенант своего рослого слугу, — отправляйся к Абдаллаху Бельхаджу в Баб-эш-Шет и предупреди его, что лейтенант Н. берет его сына в Айн-Махди.

— Какой срок я должен ему назвать? — спросил Мулуд.

— Ничего не говори, передай, что о мальчике позаботятся.

И наш маленький караван тронулся по торговой улице. Она уже опустела, как, впрочем, все улочки города. За приоткрытыми дверями угадывалось оживление и доносились непривычные запахи жареного мяса, показывающие, что пост заканчивается и все ждут лишь пушечного выстрела, чтобы предаться пиршеству радостного байрама, ид аль-кебира, праздника, который следует за рамаданом.

«А мы в такой момент увозим их с собой!» — подумал я, заметив расстроенный вид наших спаги и гримасу отчаяния маленького Али, которого, казалось, оставляют силы.

— Мы слишком задержались, — сказал лейтенант, — избавим их от этого зрелища.

И он подстегнул мула, который пошел рысью до Баб-эль-Гарби. Из-под свода ворот мы выехали в долину в следующем порядке: в авангарде Аумер и Бен Амер скакали бок о бок, в центре Али с поклажей, затем мы с лейтенантом, в арьергарде мой слуга М., но на значительном расстоянии от желтой кобылы лейтенанта, так как его беспокойная лошадь уже пришла в весьма заметное возбуждение.

Было семь часов, день клонился к закату. Над равниной поднимался слабый ветерок, медленно, как убар, который долго бьет крыльями, перед тем как начать свой тяжелый полет; все же дышать было можно. Мы двигались на запад, прямо на заходящее солнце, чуть уклоняясь в сторону, чтобы достичь холмов. В одном лье перед нами, между двумя фиолетовыми холмами, вырисовывался небольшой треугольный проход.

— Вижу дорогу, — сказал Али, указывая на дефиле как раз там, куда опускалось светило. Это на самом деле был северо-западный проход и дорога на Айн-Махди.

— Там скрывается солнце, — романтично заметил Аумер.

Еще несколько минут оно продолжало светить нам в лицо, и я ехал с закрытыми глазами, чтобы смягчить его неумолимый блеск. Ощущение жара на щеках постепенно исчезало, уменьшилось жжение под веками, и, открыв глаза, я увидел пунцовый диск с полукруглой выемкой внизу, который быстро опускался за горизонт; затем диск стал пурпурным, и, выражаясь словами Аумера, небесный путник исчез. Менее чем через минуту мы услышали пушечный выстрел в городе. Мул Али и обе лошади спаги одновременно ощутили подземный толчок.

— Мой лейтенант, я забыл флейту, — сказал Аумер и неожиданно повернул коня.

Не дожидаясь ответа, он пришпорил лошадь и помчался во весь опор к Баб-эль-Гарби. Мы обернулись, чтобы проводить его взглядом. Клок белого порохового дыма покачивался над старым бастионом Серрен. Ночь спускалась на город.

— Меня беспокоит, — сказал лейтенант, внимательно глядя на запад, — что нет и намека на появление луны.

Ты знаешь, что рамадан — пост арабов — продолжается между двумя лунами, то есть чуть меньше солнечного месяца. Ежедневное воздержание начинается в ту едва уловимую, условную минуту, когда «нельзя отличить черную нить от белой». Месяц поста истекает в не менее спорный момент, когда три Аду заявляют, что увидели молодую луну. Однако луна в первый день встает и заходит вместе с солнцем и едва заметна в очень короткий промежуток времени в сумерках. Но даже если она появляется, достаточно легкого облака тумана, чтобы скрыть ее и продлить рамадан еще на сутки. Итак, есть в чем сомневаться, но вопрос слишком серьезен, и арабы столь нетерпеливы, что на исходе 28-го дня все, в том числе и тольба*, придерживаются единого мнения.

Уже почти наступила ночь, когда мы достигли гребня, медленно пробираясь цепочкой по каменистой площадке, звенящей под копытами лошадей, как гранитная мостовая, и так гулко, что, казалось, под ней скрывается пустота. В темноте послышался конский топот, и мимо нас галопом проскакал Аумер, без труда взбираясь по скользкой тропинке; он был с флейтой и курил сигарету.

— Дай мне прикурить, — попросил лейтенант.

Аумер нагнулся к седлу, дал огня, а затем занял свое место впереди, рядом с Бен Амером.

Лейтенант повернулся ко мне и сказал:

— От него пахнет бараниной! Я уверен, что он вернулся, чтобы поесть. А как же рамадан? — крикнул он Аумеру.

— Закончен, мой лейтенант, — весело ответил тот.

— А луна?

— Ее видели.

— Кто же?

— Все.

— Ладно, тем лучше, — сказал я лейтенанту, — жители Айн-Махди успеют утолить голод до нашего приезда, и мы можем надеяться на хороший прием.

Некоторое время мы следовали за коричневыми силуэтами двух всадников, чьи головы в капюшонах вырисовывались в тридцати шагах перед нами на фоне еще освещенного красноватого неба; потом силуэты стали более расплывчатыми и растворились на потемневшем небе; еще несколько мгновений ориентиром нам служил серебристый круп белой лошади Бен Амера, наконец исчезла из виду и лошадь вместе с седоком, и нам оставалось определять путь по сухому стуку семенящих шагов мула и похожему на дорожные сигналы металлическому позвякиванию стремян.

Мы пересекали неровную, холмистую местность, предоставив себя инстинкту животных даже на самых сложных участках; они шли с отпущенными поводьями столь же уверенно, как и средь белого дня, не скользя и не высекая искр, так как ни одна из лошадей не была подкована. Мы догадывались по далеко разносящемуся стуку копыт и по неровному аллюру, что едем по каменистой дороге, и, наоборот, более мягкое движение, приятно убаюкивающее всадников, предупредило, что характер местности изменился и мы вступили в пески. И тогда справа от нас появились едва видимые длинные бледные дюны с темными пучками травы.