Эжен Фромантен - Одно лето в Сахаре

• Название: Одно лето в Сахаре
• Автор: Эжен Фромантен
• Издательство: Наука
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1985

Книга представляет собой путевой дневник писателя, художника и искусствоведа Эжена Фромантена (1820–1876), адресованный другу. Автор описывает свое путешествие из Медеа в Лагуат. Для произведения характерно образное описание ландшафта, населенных пунктов и климатических условий Сахары.

---

В начале прошлого века, а может быть, раньше, так как в этой истории я не могу отвечать ни за одну дату, мусульманский священник по имени Сиди-эль-Хадж-Айка, ожесточившийся против своих сограждан, не знаю, за какое тяжкое оскорбление, нанесенное богу, может быть какой-нибудь танец вокруг золотого тельца, сказал им:

— Я вас обрекаю на взаимопожирание, как львов, заточенных в одну клетку, до того дня, когда придут христиане (я полагаю даже, что он сказал французы), эти укротители львов, чтобы покорить и обуздать вас.

В 1844 году старый пророк, похороненный в том месте, куда я тебя сейчас веду, под мечетью, которая носит его имя, услышал лишь далекие звуки фанфар; армия приблизилась к городу, разбила лагерь, осмотрелась и… покинула страну. А в 1852 году ему уже пришлось услышать пушечные выстрелы совсем близко, так как в мечети была размещена батарея и на его гробнице установлена французская пушка.

Между этими событиями имели место факты, о которых я ничего не знаю. Бен Салем умер, его место занял один из его сыновей; мы имели при халифе представителя, что-то вроде регента. Однажды стало известно, что Бен Салем, французский наместник и вся канцелярия сбежали чуть ли не в нижнем белье в Джельфу и наш противник, шериф Уарглы, занял город. Именно в это время отряд французов, вышедший из Медеа, возводил в Джельфе комендантский дом, о котором я тебе рассказывал. Работа была быстро завершена, и войска двинулись на Лагуат. Через двадцать дней другой отряд прибыл из Эль-Абиода по северо-западному дефиле [22], и почти сразу же началась осада. Между этими двумя событиями, 21 ноября, произошло кавалерийское сражение, следы которого я обнаружил в необыкновенно красивом месте.

Кроме двух башен, скорее привыкших угрожать друг другу, нежели обороняться от внешнего врага, город имеет еще на случай осады прямоугольник зубчатых стен с бойницами. К тому же с флангов его защищают сады; наконец, восточная башня намного возвышается над равниной и пустыней, господствуя над всей местностью. Над западной же башней (Серрен) возвышается мечеть Сиди-эль-Хадж-Айка, она венчает четвертый холм (на трех лежит город) и находится на расстоянии ружейного выстрела от укреплений, на уровне верхней крепости Дар-Сфа, образуя четвертый угол того, повторяю, прямоугольника, три остальных угла которого представляют башня Серрен, Дар-Сфа и башня Халаф.

Вот так, любезный друг, место погребения святого человека стало — он этого никак не мог предвидеть — театром ужасной битвы. Он предвещал катастрофу, но забыл сказать, что ему будет больно этому содействовать.

Во время кровопролитного сражения, длившегося целый день, мечеть брали и сдавали несколько раз. Это слабое место в обороне самоотверженно защищали. Не слишком крутой, но сложный для подъема холм ощетинился крупными камнями, за каждым из которых мог свободно укрыться человек. К нему подошли с юга; вершина и весь противоположный склон были усеяны бойцами, лежащими за камнями и стреляющими наверняка. Приходилось держать на прицеле каждый камень и одновременно карабкаться вверх, иногда вступая и в рукопашную схватку. Такая война по душе арабам; со времен Зааджи они не вели ее ни с большей яростью, ни столь успешно. Только с третьей попытки французам удалось устроить огневой заслон, простреливая весь северный склон, закрепиться в мечети и выбить противника из этого замечательного редута.

Став хозяевами положения, французские солдаты вломились в минарет, закатили туда орудие, проделали амбразуру, пробив стену со стороны города. Пушка, установленная в чреве этого небольшого памятника, размером четыре квадратных метра, открыла огонь по восточной башне. Бруствером ей служила спешно сложенная стена.

Тогда весь город взялся за ружья и осыпал, в свою очередь, свинцом белую цель — минарет, — в центре которой зияла черная дыра, откуда вырывались ядра в клубах дыма; все плато, отважно обороняемое, несмотря на огромные потери со стороны французов, было буквально изрешечено пулями. В этот момент мы принесли многочисленные жертвы на алтарь победы.

Штурм города стоил нам не слишком много людей: в садах не было оказано сопротивление; отчаянная борьба, словно пламя, перекидывалась от дома к дому, но была непродолжительной и тяжелой только для арабов. Из двух с лишним тысяч трупов, подобранных на следующий день, более двух третей было найдено в городе. Уличная война страшна: человек теряет рассудок.

Было около восьми часов, когда, пройдя вдоль Дар-Сфа, обогнув с юга старые стены Серрена, мы добрались до вершины маленького плато, сверкающего на утреннем солнце всеми оттенками розового цвета. Вокруг ни души; мы осторожно карабкались по склону, лейтенант Н. рассказывал мне об осаде, а я внимательно слушал.

Не было ни одного камня, не израненного множеством пуль и не выщербленного, как мишень в тире. У большинства отбиты края, ведь стреляли не в камень, а в голову или тело, высунувшиеся из-за него. Мечети достались три ядра, выпущенные из города: одно ободрало угол, второе выбило кусок штукатурки из купола, а третье прошило стены насквозь на высоте шести футов над землей. Я забыл сказать, что эта мечеть представляет собой небольшой гипсовый куб с конической крышей и ажурными выступами с каждого угла; некогда белые, стены ее основательно пожелтели.

Внутри стены были покрашены, по ним были выведены затейливые арабские надписи. Наши солдаты соскоблили их ножом, и теперь стены покрывает список офицеров, убитых и раненных в сражениях. Один из списков, датированный 3 декабря, показался мне любопытным; он явно написан разными людьми, создается впечатление, что в этот реестр заносились имена павших солдат по мере их гибели; снизу подведена черта, возможно, это сделано ночью, когда дневной список был закончен. Рядом, иначе говоря, на следующей странице книги ведения учета смертей, читаем: 4 декабря, затем чуть ниже, будто желая указать на небольшую передышку, которую дала смерть, крупными буквами начертано: генерал Бускарен.

— Смотрите, — сказал мне лейтенант, став перед дырой, которая служила амбразурой для пушки, — здесь погиб бедный Милло. Кто бы мог подумать? Он получил пулю в лоб именно через эту дыру. Какое невезение! Смерть остальных, — добавил он, — можно было предвидеть. Что вы на это скажете?

Он показал мне и укрепление, и совершенно открытое место, где мы служили прекрасной мишенью.

— Здесь, — продолжал он, — лежит майор Моран, здесь — храбрец Франц, добрый товарищ, здесь — Бессьер.

На плоском камне стояло: «капитан Бессьер, первый полк зуавов, такой-то батальон, такая-то рота, 3 декабря».

Там, на склоне, где уже нет камней, покоится генерал Бускарен. Он спускался бегом со своим штурмовым отрядом и повернулся, чтобы крикнуть: «Вперед!»

— Поле боя было так узко, что можно без преувеличения сказать: каждый квадратный фут земли здесь действительно наш, ведь он нам так дорого достался, он впитал в себя не одну каплю достойной сожаления крови.

Мы долго сидели у подножия мечети против амбразуры, почерневшей от пороха. Город лежал у наших ног, справа и слева — сады, за ними — бескрайние просторы пустыни, охваченной огненными лучами восходящего солнца. Уцелела только восточная башня. На месте бастиона Улед-Серрен, разрушенного, а затем стертого с лица земли, возводится французская цитадель.

Слышны удары заступов, рабочие обтесывают и распиливают камни, саперы звучно стучат кирками о скалу; вереницы осликов, нагруженных песчаником, спешат к бреши.

В десять часов произошел взрыв. Предупреждающая барабанная дробь разогнала рабочих, площадка опустела. Через несколько минут прозвучало второе предупреждение; почти тотчас же последовало пять или шесть взрывов, похожих на выстрелы тяжелой артиллерии; одновременно такое же число менее громких взрывов раздалось в стороне восточной башни, которую тоже решили уничтожить. Эхо не повторило разрывов, каждый из которых сухо прозвучал в чистом, прозрачном утреннем воздухе, мы почувствовали лишь легкий толчок почвы под ногами. Высокие клубы дыма, смешанного с пылью и камнями, взметнулись в голубое небо; израсходовав свою энергию, дым развеялся, и на землю посыпался дождь картечи, а несколько крупных обломков исчезли из вида, чтобы, со свистом пролетев по огромной параболе, врезаться в город. Ветер, захватив облако дыма, погнал его на юго-запад; скоро на идеально чистом небе остались лишь едва различимые рыжие пятна, и тишина вновь обрушилась всей своей тяжестью на встревоженную на одно мгновение пустыню.

Брешь была заделана; мы возвращались через Баб-эль-Гарби (Западные ворота) и поднялись внутрь укреплений, чтобы посетить маленькое кладбище, где похоронены офицеры, убитые при осаде или умершие от ран. Пока нет памятника, который будет здесь воздвигнут, небольшой квадратный участок с могилами окружили простой скамьей. Нет даже надписи, которая указывала бы имена похороненных здесь без различия в званиях и с равным правом на соболезнование. Они полегли в бою и покоятся между пороховым погребом и укреплениями, откуда пришла их смерть, на расстоянии выстрела, как я сказал, от места своей гибели.