Эжен Фромантен - Одно лето в Сахаре

• Название: Одно лето в Сахаре
• Автор: Эжен Фромантен
• Издательство: Наука
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1985

Книга представляет собой путевой дневник писателя, художника и искусствоведа Эжена Фромантена (1820–1876), адресованный другу. Автор описывает свое путешествие из Медеа в Лагуат. Для произведения характерно образное описание ландшафта, населенных пунктов и климатических условий Сахары.

---

Впрочем, бордж не всегда спокоен и наполнен, как ныне, мирными посетителями. Как в средневековых замках, так и здесь бывают свои тревоги и свои шумные торжества. Время от времени отправляется на охоту молодой Белькасем, которому брат не разрешает участвовать в военных походах. Он выезжает в полном снаряжении: с соколом, вцепившимся в кожаную перчатку; со сворой борзых, с сокольничими в праздничных нарядах, со своими странными пажами. Если же замечен враг или надо наказать какое-то беспокойное племя, то сам Си Шериф выезжает из борджа в боевом убранстве. У ворот собирается отряд арабской конницы. Две или три сотни всадников теснятся вокруг трехцветного знамени — красно-зелено-желтого; все в боевом снаряжении — хаик перекинут через плечо, ружье в руке, — они ждут появления халифа. Халиф выходит в сапогах со шпорами; на нем лишь тяжелый патронташ, из-за которого торчат блестящие рукоятки длинных пистолетов. Рядом с ним двое черных слуг несут: один — прямую саблю в украшенных резьбой ножнах и длинное ружье, отделанное перламутром, другой — соломенную шляпу, отороченную шелком. Си Шериф медленно садится на большую белую кобылу, круп и ноги которой окрашены в розовый цвет, красивым движением отбрасывает назад свой бурнус, чтобы освободить правую руку, которой он должен действовать при необходимости и править лошадью. Наконец он подает сигнал и увлекает за собой отряд, выезжая вперед со знаменосцем, оруженосцем и самыми верными людьми, и, если опасность близка, галопом направляется туда, где возникла угроза.

Ты видишь, что бордж может вызвать в памяти тот исторический уклад, который давно исчез из нашей жизни. Я же предпочитаю нравы палаточной жизни этому кавалерийскому спектаклю, каким бы захватывающим он ни был. Меня привлекают путешественники, а воинами я почти не интересуюсь. В этой стране, полной истинного величия, кажутся малозначительными театральные эффекты жизни, заполненной охотой, смелыми военными предприятиями, торжествами, придворным ритуалом, — все это в конечном счете трогает меня меньше, чем созерцание нищей семьи кочевника, подвергающейся жизненным испытаниям.

И все-таки я счастлив тем, что встретил на своем пути бордж Джельфы. Арабский народ разнороден, он многообразнее наших представлений о нем. Сейчас я наблюдаю его с самой блестящей стороны, речь идет о наиболее цивилизованной его части, малоизученность которой делает ее особенно интересной для исследователя.

Хамра, 1 июня 1853 года

На рассвете мы свернули палатки. Несмотря на ранний час, Си Шериф и его брат уже были на ногах, чтобы проводить нас. Вскоре мы весело двинулись в путь, словно после целого дня отдыха. Наверное, я единственный, кто немного сожалел о Джельфе, где получил от своих наблюдений в одиночестве больше удовольствия, чем любой из моих спутников, я даже отклонился от маршрута, чтобы в последний раз увидеть покинутое место, над которым еще поднимался легкий белый дымок от оставленных нами костров. Постоянные странствия не изменили моих ощущений при расставании, я быстро привязываюсь к тем местам, которые пусть мимолетно, но принадлежали мне, в большей степени, чем дома, в которых я останавливался, и никогда не забываю их. Спустя годы я помню в мельчайших деталях то место, где как-то вечером поставил палатку и откуда уехал наутро. Я вспоминаю уголок, где стояла моя «постель»: трава или щебень, кустик, откуда выскочила ящерица, камни, которые мешали мне спать. Никто, возможно, кроме меня, там никогда не был и не будет, сегодня я и сам навряд ли смогу отыскать это место.

Мы взяли направление на маяк. Менее чем через полчаса мы подошли к нему и вступили в заросли альфы. Как я и предвидел, дорога шла через небольшие зеленые плато, совсем одинаковые, с тоскливым постоянством тянущиеся одно за другим с севера на юг. Те же пирамиды возникают на горизонте на большом расстоянии друг от друга, какая-нибудь из них всегда находится в поле зрения. На протяжении четырех часов пути меня со всех сторон окружала зеленая, словно засеянная щавелем земля. Под голубым небом, когда знаешь, что ты в Сахаре, этот весенний цвет неприятно удивляет. Контраст неожиданный и совершенно неестественный. Я уже рассказывал тебе об альфе и снова возвращаюсь к ее описанию, чтобы еще раз проверить свои новые впечатления.

В десять часов мы остановились в глубоком русле реки. Летом спрашиваешь себя, где же река, которая смогла промыть подобное русло. Сейчас она маленький ручеек, почти иссякший, но не пересохший, не шире двух шагов. Вода рождается с легким шипением среди кресс-салата, затем в нескольких шагах теряется или, вернее, уходит в песок. Я никогда не видел источника, который давал бы жизнь столь короткому ручейку, так спешащему исчезнуть. Это предупреждение, понятное всем путешественникам; я заметил, что края водоема не истоптаны, хотя сейчас сезон встреч караванов на его берегу. Мы взяли ровно столько воды, сколько нам нужно. Я сам с великой осторожностью наполнял бурдюки из козьей шкуры чистой, свежей, почти прозрачной водой. Лошадям не дали пить из источника. Повсюду русло реки завалено прокаленными осколками белых скал, рассыпающимися, как каменная известь при обжиге; они невыносимо блестели на солнце.

К одиннадцати часам жара усилилась. Безоблачное небо начало затягиваться белесыми полосами, словно прозрачной тканью, похожей на огромную паутину. Поднялся южный ветер, довольно слабый, пока мы были в укрытии, но, выйдя на равнину, мы сразу почувствовали, что это настоящий сирокко. Ему понадобилось два часа, чтобы заявить о себе в полную силу. Сначала чередовались то теплые, то редкие свежие порывы ветра. Ветер бил мне прямо в лицо, и я мог с точностью определить его температуру, силу и продолжительность. Постепенно интервалы между порывами становились короче: я чувствовал, что они приходят с нарастающим постоянством, но по-прежнему остаются прерывистыми и неровными, как учащенное, лихорадочное дыхание больного. Сама земля прогревалась, по мере того как это странное дыхание становилось все более частым и жарким. Хотя солнце уже скрылось, а моя тень была едва различима на земле, освещенной тусклым светом, мне казалось, что я еще ощущаю горячие лучи разъяренного светила. Небо окрасилось в рыжий цвет без единого голубого проблеска. Горизонт заволокла темная, свинцовая завеса. Наконец дыхание пустыни стало равномерным, словно жар из пышущего очага. Казалось, что жар исходит отовсюду: от ветра, солнца и особенно из чрева земли, которая воспламенялась под копытами моей лошади. Бедное животное устало бороться с ветром, но больше всего страдало от раскаленного воздуха, поднимавшегося к его брюху. Что касается меня, если бы я не устал от сидения в седле, то испытывал бы истинное блаженство, чувствуя, как меня обволакивает зной, который не мог истощить мои силы и любопытство путешественника; я был доволен, даже когда мне пришлось вдыхать этот ураган песка и огня, пришедший из пустыни.

Так незаметно я прибыл в Хамру. Хамра — скопление трех десятков нищих глинобитных хижин: жалких, разрушенных, покосившихся, кажущихся покинутыми. Они почти слились с желтоватыми скалами, высокая гряда которых охватывает деревню с запада. С восточной стороны приютилось несколько маленьких, довольно свежих садиков, поразивших меня своей яркой зеленью. Сирокко ожесточенно набросился на эту бедную зелень, устоявшую перед солнцем; пыль ливнем обрушилась на листву; свинцовый день все окрасил в цвет пепла, придал и без того тоскливой картине суровый и жуткий облик.

Два здоровенных парня в лохмотьях, истощенные и на вид совсем одичавшие, — как я подумал, единственные жители этого селения — подошли посмотреть, как мы устанавливаем палатки, потом уселись на корточки на плоской скале, похожей на дольмен [20], в ста шагах от нас и внимательно наблюдали за нами. Почти все деревья в садиках абрикосовые; я заметил еще, проезжая верхом вдоль низкой стены, смоковницу, красивый гранатовый куст и несколько лоз карабкающегося вверх винограда, но ни одной пальмы. Я надеялся встретить тут пальму, обозначенную на карте в нескольких лье от Лагуата. Наверное, увижу ее в Сиди-Маклуф.

К счастью, несколько арыков, прорытых вокруг садиков, доставляли нам прямо к палаткам прекрасную воду, приятную на вкус и не слишком теплую, что принесло нам большое облегчение.

В это время подул самый горячий и жестокий ветер. Он чуть не опрокинул мою палатку. Бакир и его спутники были погребены на несколько минут под своей и, кажется, даже решили не ставить ее больше. Нам пришлось удвоить число веревок и укрепить колья. Благодаря невысоким стенам ограды, давшей нам укрытие, мы все же смогли разжечь костер и приготовить ужин. Пока я пишу, мои руки ощущают тепло очага. Уже почти совсем стемнело, хотя нет и шести часов. Наши лошади стоят неподвижно, с опущенными головами, повернувшись крупом к ветру. Верблюды отказались от корма: едва освободившись от груза, они улеглись тесной группой, прижавшись брюхом к земле и вытянув шею на песке.