Тереза Ревэй - Жду. Люблю. Целую

• Название: Жду. Люблю. Целую
• Автор: Тереза Ревэй
• Издательство: Книжный клуб "Клуб семейного досуга"
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9910-0986-7

Дочь русских эмигрантов графиня Ксения Осолина и немецкий фотограф, постоянно живущий в Берлине, встретились случайно, но эта встреча явно была предопределена судьбой. Ведь их любовь выдержала испытания разлуками, потерями, войной и даже другой любовью… В военной и послевоенной Европе пересекаются их пути, сплетаются полные драматизма судьбы их близких и друзей.

---

— А тебя? Тебя они…

— Трижды, — холодно бросила Кларисса.

Не добавив больше ничего, молодая девушка направилась к русскому грузовику, перед которым уже собралась очередь. Мариетта думала о тех, кто предпочел бы умереть, нежели встретиться с кошмаром. Она совсем не удивилась, когда узнала, что Гитлер умер вовсе не геройской смертью во главе своих солдат, как бы этого хотелось некоторым, а совершил самоубийство вместе со своей любовницей Евой Браун. Можно ли представить фюрера пленником злейших врагов? Может быть, тогда его отправили бы в Москву, где выставляли бы напоказ в качестве трофея? Она не удивилась тому, что одна из наиболее почитаемых ею женщин, Магда Геббельс, которая часто бывала у них дома, тоже решила разделить судьбу мужа, но содрогнулась от ужаса, когда узнала, что, прежде чем убить себя, Магда отравила своих шестерых детей цианидом. Малыши частенько играли в парке на их вилле в Грюнвальде. Она вспоминала их смех, как они играли в пятнашки между деревьями. Значит, первая дама Третьего рейха пошла на убийство собственных детей? Маленькой Хайде не было и пяти лет. Русские нашли их вытянувшиеся тела в белых ночных рубашках на кроватях. У девочек в волосы были вплетены банты. Окажись она на месте Магды, смогла бы она убить Акселя?

— Фрау Айзеншахт!

Она услышала запах вареных картофелин, которые Кларисса держала на ладонях.

— Извините, но у меня нет никакой посуды для них.

Мариетта фон Пассау представила, как она сядет на мостовую здесь, на берлинской улице, и будет есть руками картошку. «Что ж, надо выжить любой ценой, — подумала она. — Жить, несмотря на весь этот ужас и унижение». Слабо улыбнувшись, она протянула руку и взяла еду, предложенную Клариссой.

Он хотел видеть солнце. Этого хотели его душа и тело. Это заставило его раньше времени подняться с постели, несмотря на запреты врачей. От открытого окна его отделяло всего несколько метров, но и они казались ему непреодолимыми. Сжав зубы, он с трудом передвигал ноги, как старик. Закрыл глаза, подставив свое омертвевшее тело под солнечные лучи, которые словно вливали бальзам в жилы. Через приоткрытое окно он вдыхал забытый запах свежей травы. Шум улицы и то и дело раздававшиеся громкие голоса заставляли его вздрагивать. Пульс учащался, холодный пот стекал по затылку.

Ему требовалось немного времени, чтобы разобраться в происходящем. Кошмары закончились, но он на всю жизнь запомнит, как стоял на плацу концлагеря, босой, с непокрытой головой на пробирающем до костей морозе, в ожидании, пока комендант определит, кому суждено отправиться в печи крематория, а кому на каторжную работу в каменоломни добывать желтоватый песчаник шесть часов в день безо всякого перерыва. От такой работы плечи и руки немели, ладони покрывались кровавыми волдырями. Охранники издевались над заключенными, раздавая удары направо и налево. Когда Заксенхаузен решили эвакуировать, всех оставшихся заключенных погнали по продуваемым северным ветром равнинам, с пустыми желудками, под проливным дождем, под конвоем эсэсовцев, которым нечего было терять. Макс каждую минуту ожидал смерти, со страхом, но и с надеждой одновременно.

Он выжил. Было ли это даром Провидения, слепым случаем или это произошло благодаря его силе воли? Этого никто не знал. Но даже теперь, когда свежий теплый ветер ласкал лицо, когда он смотрел на пчел, жужжащих над цветущими деревьями, он все равно еще чувствовал себя потерянным. Война закончилась, но он по-прежнему оставался пленником, стыдясь того, что все его товарищи погибли. Никто не смог избежать смерти: Фердинанд, Мило, Вальтер, Хельмут… Расстреляны или повешены.

Их лица преследовали его во сне и наяву. И всякий раз боль пронзала его сердце.

Когда он видел Фердинанда в последний раз, адвокат садился в сопровождении конвоя в автомобиль гестаповцев. Его самый лучший друг, его брат по духу. Единственный человек, перед которым он смог обнажить свои самые глубокие душевные раны, свои самые сокровенные страхи, единственный, кто видел его плачущим. В тот день, приди он на несколько минут ранее, ему не удалось бы избежать подобной судьбы. Его спасло чудо и смелость товарища. За Максом тогда не пришли, значит, Фердинанд не выдал его.

Благодаря стойкости друга Макс получил несколько месяцев отсрочки, но и тогда он продолжал, как мог, сопротивляться режиму. Безоружный, он ощущал на себе презрительные взгляды, вызывал подозрение, а в это время английские и американские бомбардировщики совершали налеты на Берлин. Еще никогда он не чувствовал себя таким одиноким. На счету была каждая секунда. Надо было спасать евреев, которые еще укрывались в столице. Их было около пяти тысяч, тех, кому удалось спрятаться. Все нуждались в помощи, в фальшивых документах, в пище. Необходимо было распространять листовки, тайно планируя государственный переворот, который должен был начаться с убийства Гитлера 20 июля 1944 года. Подпольщики не могли ни созваниваться, ни переписываться. Все решалось по ночам, во время коротких встреч. Макс хронически недосыпал. Сколько раз ему случалось заснуть стоя, среди бела дня? Когда попытка полковника Клауса Шенка, графа фон Штауффенберга, провалилась, как и все предыдущие, фюрер приказал жестоко наказать заговорщиков. Около семи тысяч человек были арестованы, в том числе и Макс.

Он вздрогнул. Никогда он не забудет первые часы в камере. Он испытывал ощущение, что его отдали, как игрушку, в руки самых изощренных садистов. Его допрашивали, избивали, закрывали в карцере на десять дней без света, со связанными за спиной руками. Для смертного приговора доказательств оказалось недостаточно, поэтому его приговорили к пожизненному заключению. Тот же смертный приговор, просто растянутый во времени и поэтому, может быть, более мучительный.

— Но я все еще жив, — шептал он с чувством превосходства и нетерпения.

В дверь постучали.

— Господин фон Пассау?

Он увидел молодую женщину в голубой униформе офицера британской армии и в пилотке, сидящей на светлых волосах чуть набок. У нее были умные глаза, под мышкой она держала папку, такую же, которую носили и другие военные, приходившие к нему, от визитов которых он очень уставал.

— Да?

— Я хотела бы задать вам несколько вопросов, — сказала она по-немецки.

— Да ради бога, прошу вас.

— Вы один здесь? — удивилась она, глядя на пустые кровати.

— Судьба одного из моих соседей решается в данную минуту в операционной, двое других умерли вчера вечером, — сухо ответил он.

— Я вижу. В таком случае мы можем побеседовать прямо здесь, — как ни в чем не бывало продолжила она, закрывая дверь. — Садитесь, прошу вас. Или, может быть, хотите лечь?

Макс мрачно посмотрел на нее, недовольный ее авторитарным тоном. Она пришла задавать вопросы, словно его в чем-то подозревали. Тремя неделями ранее сотрудники Красного Креста подобрали его, лежащего на земле, и направили в британский полевой госпиталь, который разместили в реквизированном особняке. Он считал себя жертвой режима и не имел никакого желания отвечать на разные каверзные вопросы. В довоенное время он бы вообще разозлился, что от него кто-то чего-то хочет, в то время как все его имущество состоит из пижамы и наброшенного на плечи пальто. Однако пребывание в Заксенхаузене научило его не придавать важности таким деталям. Стоя перед ней босой, с бритой головой, Макс не чувствовал себя смущенным, он ощущал внутри себя пустоту, и виной тому была не девушка, а он сам.

Она, придвигая стул, поставила его в луче солнца. Заметив, что руки у него дрожат, Макс спрятал их.

— Слушаю вас, — сказал он.

— Меня зовут Линн Николсон. Мне нужно проверить некоторую касающуюся вас информацию.

Она красиво держала голову. У нее были длинные ноги в темных шерстяных чулках, их изящество подчеркивали тяжелые ботинки на шнуровке. Желтые пуговицы униформы были начищены и сверкали, словно их сделали из настоящего золота. Она была уверенна и хладнокровна. Сев на край кровати и полистав бумаги, она с любопытством посмотрела на него. Потом стала задавать вопросы, четкие и обстоятельные: о нем самом, о его семье, о профессии фотографа, о его журналистском удостоверении, которое он сохранил, даже когда Геббельс возглавил министерство информации и пропаганды. Потом она спросила о судебном процессе, на котором он был обвиняемым, уточнила дату его прибытия в Заксенхаузен, поинтересовалась его связями с некоторыми видными деятелями немецкого антифашистского подполья. Макс отвечал лаконично. Иногда ему приходилось делать паузы и подыскивать необходимые слова. Его лицо было бесстрастным, ничего не выражало, словно он рассказывал давно надоевшую сказку, не понимая истинного значения происходящих в ней событий.

«Да и чего нам, кучке оппозиционеров, удалось достичь? В этой стране, где все было подчинено Гитлеру? — с горечью думал он. — Провал за провалом, жалкие попытки, в результате лишь трупы друзей и жуткая неразбериха». Ему было неловко. Казалось, молодая англичанка презирает его. Ведь, по мнению британцев, это не варвар Гитлер задушил офицерский переворот 20 июля, причиной неудачи стала якобы неправильно выбранная заговорщиками тактика. Макс не хотел ни в чем оправдываться. От слабости капли пота стекали по его лбу.