Хаим Поток - Избранник

• Название: Избранник
• Автор: Хаим Поток
• Издательство: текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1156-9, ISBN 978-5-9953-0266-7

Роман «Избранник» американского писателя Хаима Потока очень популярен во всем мире, общий тираж книги превысил три миллиона экземпляров. Герои романа — американские мальчики-подростки Дэнни и Рувим взрослеют, познают мир и самих себя в годы Второй мировой войны и после ее окончания. Серьезному испытанию дружба ребят подвергается после провозглашения государства Израиль, когда их отцы, ортодоксальный раввин и религиозный деятель-сионист, по-разному принимают это событие. Дэнни, обладающий феноменальными способностями, увлекается психологией и не желает, следуя семейной традиции, становиться раввином. Чтобы научить сына самому главному — состраданию к людям, отец Дэнни преподает ему жизненный урок…

Роман американского писателя Хаима Потока (1929–2002) «Избранник», вышедший в 1967 году, 39 недель держался в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс», был быстро экранизирован и перенесен на бродвейскую сцену. Сам автор удивлялся такому успеху своего дебютного автобиографического романа. «А я-то думал, что эту историю о двух американских мальчишках и их отцах прочтут человек пятьсот, не больше», — сказал он как-то. Но поставленные в книге мучительные для каждого молодого человека вопросы: что лучше — продолжить семейную традицию или искать свой путь в мире, как отделиться от семьи, не порывая с ней, оказались созвучны миллионам читателей.

На русском языке книга выходит впервые.

---

Глава пятнадцатая

Отца выписали из больницы в середине марта. Он исхудал и ослаб, ему был предписан постельный режим и полное отсутствие физических нагрузок. Маня ходила за ним, как за ребенком, а доктор Гроссман навещал дважды в неделю, по понедельникам и четвергам, до конца апреля, когда визиты стали еженедельными. И все время твердил мне, что удовлетворен улучшением его состояния. Беспокоиться больше не о чем, надо только обеспечить ему полный покой. Первые четыре недели после больницы к нам домой каждый вечер приходила ночная сиделка и оставалась в его комнате до утра. От разговоров он быстро уставал; даже просто слушать было ему еще трудно. Мы не так много времени могли проводить вместе в первые шесть недель после его выписки. Но все равно это было прекрасно — знать, что он здесь, в своей комнате, а не в больнице, и знать, что черное молчание покинуло наш дом.

Я рассказал ему о моем разговоре с рабби Гершензоном еще в больнице. Он спокойно слушал, кивал и сказал наконец, что очень мной гордится. О рабби Гершензоне он даже не упомянул. Теперь меня регулярно вызывали на занятиях читать и толковать Талмуд, и тишина ни разу не повисала.

Я по-прежнему постоянно виделся с Дэнни в колледже, но наше молчание все длилось. И я смирился с ним. Мы начали общаться взглядами, кивками, но не говорили друг другу ни слова. Я понятия не имел, как движутся его дела с психологией и что у него дома. Но, судя по отсутствию плохих новостей, все было более-менее благополучно.

Лица преподавателей и студентов были мрачны, как и заголовки газет, сообщавших об арабских нападениях на палестинских евреев, о еврейских защитных мерах, о том, как британцы препятствовали многим из них, и о продолжающейся деятельности «Иргуна». Арабы нападали на еврейские поселения в Верхней Галилее, в Негеве и вокруг Иерусалима и постоянно теребили караваны снабжения. Арабы убивали евреев, евреи убивали арабов, а британцы, занимающие крайне неудобное положение посередине, не хотели, а порою и не могли остановить приливную волну насилия.

Сионистские группы в колледже развили небывалую активность, и однажды членов моей группы даже попросили уйти с послеобеденных занятий и отправиться в большой склад в Нижнем Бруклине — помогать загружать военную форму, каски и фляги в огромные десятитонные грузовики, ждавшие снаружи. Нам объяснили, что все это снаряжение будет немедленно загружено на суда и отправлено в Палестину, в распоряжение «Хаганы». Мы долго и упорно трудились на погрузке этих грузовиков, и благодаря этому я ощутил непосредственную связь с теми новостями, что я слышал по радио и читал в газетах.

В апреле «Хагана» заняла Тверию, Хайфу и Цфат, а «Иргун», с ее помощью, овладел Яффой.

Мой отец настолько окреп, что стал понемногу гулять вокруг дома. Наши беседы стали продолжительнее, но мы мало о чем говорили, кроме Палестины. Он рассказал мне, что перед инфарктом ему предложили отправиться в качестве делегата на Всеобщий сионистский совет, который должен был пройти летом в Палестине.

— Теперь я буду рад, если мне удастся съездить этим летом в наш домик, — подытожил он с грустной улыбкой.

— Почему ты мне не говорил?

— Не хотел тебя расстраивать. Но не могу больше держать это в себе. Вот и говорю.

— А почему ты мне сразу не сказал, когда предложили?

— Это случилось в тот же вечер, что и инфаркт.

Мы никогда больше не заговаривали об этом. Но я всегда знал, когда он думает именно об этом, если я оказывался в этот момент рядом с ним. При этом глаза его затуманивались, он мог вздохнуть или покачать головой. Он работал на износ ради еврейского государства — и теперь сама эта работа не позволила ему посетить это государство. Я часто думал в последующие месяцы, как он это воспринял. Но никогда не спрашивал.

В пятницу второй недели мая мы не скрывали своих слез, когда государство Израиль наконец родилось[70]. А на следующее утро, по пути в синагогу, увидел в газетах сообщение о появлении еврейского государства. И о том, что арабские армии начали то самое вторжение, которым они грозили.

Следующие несколько недель были темными и мрачными. Эцион в Хевронских горах пал, иорданская армия атаковала Иерусалим, иракская армия вторглась в долину реки Иордан, египетская армия вторглась в Негев, и битва за Латрун, ключевой пункт на дороге к Иерусалиму, превратилась в побоище. Мой отец помрачнел и притих. Я стал снова опасаться за его здоровье.

В начале июня по колледжу поползли слухи, что наш недавний выпускник погиб в бою под Иерусалимом. Слухи усиливались и через несколько дней подтвердились. Я совсем его не знал, он закончил колледж прежде, чем я в него поступил, но почти все студенты старших курсов хорошо его помнили. Он отличался блистательными способностями в математике, его все любили. Потом он уехал в докторантуру Иерусалимского университета, вступил в «Хагану» и погиб, защищая караван, идущий в Иерусалим. Мы были просто ошарашены: никто из нас и представить не мог, что война так близка.

Во вторую неделю июня, в тот самый день, когда объявленное ООН перемирие вступило в силу и бои в Израиле прекратились, мы провели общее собрание в память об этом выпускнике. Пришли все студенты, все раввины, все преподаватели светских дисциплин. Один из его учителей Талмуда рассказывал о его преданности иудаизму, его профессор математики говорил о его блестящих способностях, а один из старшекурсников вспоминал, как он всегда мечтал уехать в Израиль. Потом мы все молились и читали кадиш.

Антисионистская лига рабби Сендерса в колледже Гирша в тот день прекратила свое существование. Она продолжала подавать признаки жизни за его пределами, но в самом колледже я никогда больше не сталкивался с ее листовками.

Годовые экзамены не создали мне каких-либо проблем в этом семестре — я закончил его на одни пятерки. Пришел июль, принес ужасную жару и хорошие новости: доктор Гроссман объявил, что мой отец достаточно окреп, чтобы провести август в нашем домике, а с сентября вернуться к преподаванию. Но в домике он должен отдыхать, а не работать. Писать? Да, конечно, он может писать; какая же это работа? Услышав это, отец рассмеялся — впервые за много месяцев.

В сентябре он вернулся в ешиву, а я перешел на третий курс. Поскольку символическая логика — это раздел философии, я выбрал философию в качестве профилирующего предмета, и она оказалась просто восхитительной. Недели летели быстро. Отец первые месяцы не занимался ничем, кроме преподавания; затем, с разрешения доктора Гроссмана, он вернулся к своей сионистской деятельности и к курсам для взрослых, по одному вечеру в неделю.

Военные действия в Израиле то затухали, то возобновлялись, особенно в районе пустыни Негев; но инициатива теперь перешла к израильтянам, и напряженность постепенно уходила.

Антисионистская лига рабби Сендерса, казалось, совсем прекратила свое существование. О ней ничего не было слышно, даже в нашем районе. А однажды, в конце весны, пока я обедал в столовой, Дэнни подошел к моему столу, нерешительно улыбаясь, сел и попросил помочь с экспериментальной психологией: он никак не мог построить график с формулой, включающей переменные величины.

Глава шестнадцатая

Услышав его голос, я ощутил легкий трепет.

— Добро пожаловать назад, в мир живущих, — сказал я, глядя на него и чувствуя, как мое сердце рвется наружу. Мы не говорили больше двух лет.

Он слабо улыбнулся и пригладил бороду, которая изрядно отросла и загустела. На нем были обычная черная пара, рубашка без галстука, цицит и кипа. Пейсы свисали по обеим сторонам скульптурного лица, а глаза отливали яркой синевой.

— Запрет снят, — сказал он просто.

— Как приятно снова чувствовать себя кошерным, — ответил я не без сарказма.

Он заморгал и снова попытался выдавить из себя улыбку.

— Мне очень жаль, — сказал он тихо.

— А уж мне-то как жаль. Мне тебя очень не хватало. Особенно когда мой отец болел.

Он грустно кивнул.

— Как тебе это удается? — спросил я.

Он снова заморгал:

— Что удается?

— Молчать.

Он ничего не ответил. Но лицо его напряглось.

— Я это ненавижу. А как тебе это удается?

Он начал нервно накручивать пейс, глаза его потемнели.

— Я чуть с ума не сошел, — продолжал я.

— Но не сошел же, — ответил он тихо. — А научился с этим жить.

— Почему он так поступает?

Рука, крутившая пейс, снова опустилась на стол. Он медленно покачал головой:

— Я не знаю. Мы так и не разговариваем.

— Только когда вы изучаете Талмуд или когда он выходит из себя.

Он мрачно кивнул.

— Даже говорить не хочу, что я думаю о твоем отце.

— Он великий человек, — ответил Дэнни ровным голосом. — У него должна быть на то причина.