Юрий Трещев - Избавитель

• Название: Избавитель
• Автор: Юрий Трещев
• Жанр: Современная проза

Роман-миф об Избавителе, человеке, отмеченном пятном на лбу. Моисей и его приемная дочь Жанна приезжают в Город и становятся невольными участниками событий, которые там происходят по вине Избавителя или сами собой. В результате Город меняет свой внешний вид, Жанна находит любовь, а Моисей обретает друга Серафима, которого потерял много лет назад.

---

В детстве я любила бродить по улицам, часто заходила в какой-нибудь кинотеатр. Помню, был такой крошечный кинотеатр у Чистых прудов, узкий, с низким потолком и скрипучими сидениями…

Опять я плачу. Вспомнились родители. Иногда я их вижу, как будто издалека. Вот и сейчас мне представился дом, в котором мы жили, опоясанный террасой, небольшая, почти квадратная детская комнатка, она залита каким-то льдисто-синим светом…вижу потолок в пятнах сырости, свисающую сосульками люстру, обшарпанный комод с плохо закрывающимися ящиками, этажерку, кровать с никелированными дугами и шарами…

Этот дом давно снесли, но я иногда брожу по его лестницам, коридорам и комнатам. Открылась дверь в спальню и в полосе пыльного света я так ясно увидела мать… она в халате, рыжая, в волосах бигуди… у меня даже голова закружилась… прижалась спиной к стене, чтобы не упасть. Вокруг меня кружат пылинки, вспыхивают, сгорают заживо…

Все так реально и пугающе…

Вдруг меня затопил страх… паника… отец прошел мимо… пустил запах… я не выдержала и обняла его. Я так ясно увидела его лицо, кончик носа, нос у него был тонкий и всегда лоснился, и подбородок с ямочкой, в который я закатывала косточки от вишни…

Мне было хорошо с ним…

Рисую себе отца и вдруг понимаю, что он — это я… те же жесты… иногда я и говорю его голосом и даже его словами…

Мать очень изменилась после смерти отца. Он погиб на охоте. Мне исполнилось 13 лет, когда мать снова вышла замуж, и я сбежала от нее к бабушке. Это мое приключение обернулось катастрофой. У матери случился удар. Она так и не оправилась после удара и почти семь лет была прикована к постели…

Хоронили мать со всеми почестями: оркестр, солдаты с винтовками. Гроб с ее телом везли на лафете, как будто он весил пять тонн…

Первое время после смерти матери отчим плыл по течению, спасался от одиночества со случайными женщинами. Иногда он забредал ко мне в спальню поговорить, сообщал мне довольно неприличные вещи, о существовании которых я и не подозревала…»

Пауза на год.

«Я ушла от сестры. У меня теперь отдельная комната, совсем крошечная, с одним окном…

Помните ту дождливую и душную августовскую ночь. Я потом так и не смогла глаз сомкнуть…

Господи, как давно это было. Я чувствую себя такой старой…»

Пауза в несколько дней, потом длинное и нежное послание, которое где-то затерялось и сразу следом за ним короткое.

«Похоже, я схожу с ума. Я так люблю вас…»

Пауза на несколько месяцев.

«Мне опять пришлось перебралась к сестре. К сожалению иллюзии разбиваются о повседневность. Сижу и вяжу чепчики и чулочки для очередного новорожденного…»

«Пережила совершенно жуткую ночь. Проснулась, как от толчка, на часах половина пятого. Слышу, за стеной голоса. Опять сестра ругается с мужем, неизвестно ради какого удовольствия. Наконец все затихло, он ушел, хлопнув дверью, а я теперь делаю сестре примочки. Он писатель, целыми днями стучит и стучит на машинке и к нему не достучаться, хоть тресни. Какой-то он непутевый…

Многие женщины видят в замужестве свое спасение, но кроме тягот и неблагодарности ничего оно не приносит…

Где-то я читала, что брак это соглашение для взаимного пользования половыми особенностями друг друга. И вообще, все человеческие отношения — это сплошное предательство и неблагодарность. Люди или ненавидят или замышляют что-то друг против друга…

Муж сестры вернулся. Через стенку все слышно и мне приходится участвовать в бурном проявлении их любви, верчусь на кровати, как на раскаленных углях…

Пора вставать. Дети уже строят рожи. Они такие худые. Может быть у них глисты?..

День прошел и, слава Богу. Иногда мне кажется, что Лариса наговаривает мужу на меня, сочиняет и разыгрывает целые пьесы, как в театре, а он охотно верит всем ее нашептываниям и с удовольствием подыгрывает…

У него творческий кризис и он занят своими ощущениями, лежит почти голый на кушетке. На заднем плане мелькают его родственники. Наводнили весь дом. Не дом, а какой-то кошмар. А со стороны все выглядит вполне нормально, хотя несколько странно…

Наверное, мне не следовало вам об этом писать. Надоело все до тошноты. Возможно, я слишком подозрительна. Представляю, какое впечатление произвело на вас это письмо. Обещаю вам больше не затрагивать эту тему…

Хочу уехать от них, но не знаю, куда. И детей жалко бросать…

Меня душат стены… что я вижу из маленького окошка, выглядывающего в переулок?.. стену соседнего дома… и все…

Уже девять вечера, темно и мне страшно. Я стала бояться темноты…

Ну и каракули, сама с трудом разбираю…

Никуда я не уеду, все это планы, а планы хороши в мечтах, но плохо кончаются…

Кто-то мне говорил, что мы больше всего страдаем от наших добрых поступков…»

Пауза на год, потом одно за другим несколько писем.

«Я вышла замуж и я счастлива. Наверное, это звучит как-то глупо, по-детски, но это так…

В детстве я была некрасивой и неуклюжей и я всегда делала то, что мне скажут, что надо было делать, то, это… не знаю почему, но я всегда чувствовала себя виноватой, а с ним я обрела уверенность…

Его зовут Иосиф. Он дипломат. И его дядя дипломат, он на пенсии, производит впечатление человека не слишком искреннего и довольно-таки боязливого, однако каждый раз, когда я его вижу, у меня голова идет кругом, я чувствую слабость в ногах…»

«Может быть мои подозрения нелепы, но, мне кажется, дядя Иосифа читает мои письма и не из обычного любопытства, а из иных, более скверных побуждений, поэтому, если захотите написать мне, пишите по старому адресу. Прошу вас, будьте осторожнее…»

«Подчерк просто ужасный, сама едва разбираю. Не сердитесь на меня, просто у меня масса неприятностей и я все больше теряюсь и путаюсь…

В этом доме мне ужасно холодно…»

«Прошлой ночью я слушала музыку и, наверное, заснула, ожидая Иосифа. Вдруг я проснулась, как от толчка, вижу, открывается дверь и входит дядя Иосифа. Стараясь преодолеть смущение, он поймал шнур от звонка, ускользающий от него и стал читать какие-то темные стихи. Потом он увлек меня к двери во флигель, где я еще не была, и я ознакомилась, впрочем, ничему не поражаясь, с домом и вещами, доставшимися ему от прежнего жильца. Мы вышли на террасу, затянутую проволочной сеткой, красной от ржавчины, спустились по жутко скрипящей лестнице к высохшему бассейну, доверху наполненному гнилыми листьями, обошли комнаты нижнего этажа и поднялись в его кабинет с обшарпанной, разваливающейся мебелью, расставленной в беспорядке. На стенах, обтянутых гобеленами, висели картины, похожие на снимки, сделанные при дурном освещении. У камина я наткнулась на чучело шакала, вдруг оскалившегося на меня. Я невольно заслонилась руками и села на кушетку, полистала какую-то книгу, потом подняла слуховую трубку давно отключенного, как мне казалось, телефона, и вдруг услышала далекий и тревожный голос женщины, в речь которой вмешивались фразы на французском языке. Изумленная, я передала ему трубку. Он повесил трубку, неожиданно обнял меня и стал уверять, что я должна его спасти…

До сих пор в ушах стоит его лепет… потом… я не осмеливаюсь не то что написать, но даже вообразить себе то, что было потом…

Этот бездушный и бесчувственный старик играл роль испуганного мальчика, знавшего лишь книжную действительность…

К себе я вернулась едва живая, в одном халате, мокрая, трясущаяся, я не могла произнести ни одного внятного слова. Больше я не хочу видеть ни Иосифа, ни его дядю…

(Несколько строчек вычеркнуто…)

Который день идет дождь, в комнате не топлено, двери разбухли, не закрываются, кругом сквозняки, так холодно и я так устала, ужасно хочу спать, нет больше сил писать… я уже сплю и улыбаюсь, думая о вас…»

P.S.

«Почему вы молчите? Я вас чем-то разочаровала?..»

В тот же день пришло еще одно короткое письмо.

«За окном все тот же город, которого нет и который, тем не менее, существует…

Опять идет дождь…

Прощайте…»

Дверь камеры натужно заскрипела, приоткрылась.

— Выходи… ну, чего ты ждешь, второго пришествия…

Серафим вышел, плохо понимаю, куда его ведут. Весь день Следователь расспрашивал его о Графине, о которой он мало что знал.

Окончательно очнулся он уже на улице. Вокруг ни души, лишь тьма и тени, сползающиеся к нему и так угрожающе, что холод пробегал по спине.

Серафим запахнул полы плаща.

Уже светало. От реки полз туман. По плечи погруженный в туман, он постоял на углу улицы, хмуро и тревожно поглядывая по сторонам.