Николай Губернаторов - Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники

• Название: Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники
• Автор: Николай Губернаторов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-203-01934-7

В сборник вошли документы, воспоминания, дневники, которые ранее не публиковались по идеологическим, этическим и иным соображениям. Ветеран войны генерал КГБ Н. В. Губернаторов знакомит с архивными документами о борьбе военной контрразведки с германским абвером, об особой команде «Гемфурт», состоявшей из мальчишек, подготовленных для диверсий в тылу советских войск. Ни один из них не оказался предателем. О своей фронтовой юности вспоминает дочь полка Любовь Аветисян, в 14 лет ставшая связисткой; офицер В. Г. Пугаев рассказывает, как и за что его лишили звания и наград. Завершается сборник «Солдатским дневником» разведчика Г. Т. Лобаса. Книга проникнута пафосом патриотизма и верности Родине.

---

— С утра галстук надевали?

— Нет, я его спрятал. Надену, когда придут наши.

— Тогда вы отомстите зондерфюреру Шимику? Тому, который галстук вырывал?

— Я бы и тогда его пристрелил, если бы у меня оружие было.

— А что значит для вас галстук?

— Как что? Это же верность клятве. Вот вы — офицер, вы давали клятву?

— Давал. Принимал присягу.

— Ну и я давал. Как же можно над галстуком так измываться?

— А где ж вы научились владеть оружием?

После недолгой паузы, как бы раздумывая, он, опустив глаза, тихо сказал:

— В партизанах научился.

Чтобы не спрашивать дальше о партизанах и не потерять уже возникшего между нами контакта, я попросил его рассказать о родителях и о том, как он попал в детский дом.

— Мы с семьей до войны жили в городе Ярцево Смоленской области. Я и сестра Раиса учились в школе, где я закончил 5 классов, а мама Марфа Ивановна, ее сестра Анастасия и дедушка Иван работали. Отец через год после моего рождения развелся с мамой и от нас ушел.

В июле 1941 года во время страшных боев за город Ярцево, во время бомбежки, я в суматохе потерял маму и сестру и остался один со своим дедушкой. Потом мы ушли в деревню Хотынь и, побираясь милостыней, ходили по разным деревням. В ноябре 1941 года вернулись в Ярцево. Дом наш сгорел, а мама с сестрой, как нам сказали соседи, отступили с Красной Армией. Чтобы не умереть с голоду, я снова стал побираться по деревням. В деревне Ельцы я встретил партизан из отряда старшего лейтенанта Григория Юрченко, который по моей просьбе взял меня к себе бойцом.

В отряде я воевал всю зиму и весну. В июне 1942 года, уходя от карателей, отряд с боями отступил в густые леса, в районе Соловьевой переправы.

Когда кончились все продукты, командир отряда, чтобы я не умер от голода, отправил меня в деревню Шостаково Кардымовского района — там проживала моя тетя Елена Воронова. У тети я прожил несколько дней, потом меня арестовала полиция и как партизана отвела в немецкую комендатуру города Кардымова, а оттуда — в тюрьму Смоленска.

Неделю там меня допрашивали, били, но, ничего не добившись, отправили в детский дом имени Волкова, а оттуда мобилизовали к вам.

— Ребята, которые бросились защищать вас от Шимика, это ваши друзья?

— Там был мой друг Москва, Партизан и другие. Вообще у нас в детдоме все были дружные, иначе не выживешь.

— Москва и Партизан — это такие клички?

— Да это прозвища, все ребята их имеют. Москва — это Володя Пучков, родом он из Москвы, а Партизан — тоже, как и я, был в партизанах, фамилия его Мухамедов Роберт, татарин из Сибири.

Отпустив Комальдина, я решил познакомиться со своим земляком Владимиром Пучковым. Он оказался невысоким, худеньким подростком. Помню, я обратил внимание на его аккуратно зачесанные набок русые волосы. Мы познакомились. Я сказал, что рад видеть земляка. Пожимая ладошку Володи, я обратил внимание на татуировки на его руках: на одной был выколот портрет моряка, на пальцах другой руки — его имя: Вова.

Паренек слегка смутился и пояснил, что наколки — это память о партизанском отряде, там между боями все «кололись» для опознания, если убьют.

Я попросил Володю рассказать о себе, как он попал из Москвы на Смоленщину. И тут я услышал знакомый московский говорок и бесхитростный рассказ о безрадостной жизни российского мальчика.

— Я, — начал мой собеседник, — Пучков Владимир Николаевич. Родился в 1928 году в Москве. Отец, Николай Григорьевич, участник Гражданской войны, член партии с 1920 года, работал на автозаводе, в 1938 году арестован, не знаю за что. Мать, Мария Петровна, работала на фабрике и содержала троих детей: меня, брата Бориса шести лет и сестру Нину пяти лет. Жили трудно, питались впроголодь.

Когда я окончил четвертый класс, мама после разговора со мной решила ходатайствовать о направлении меня в детский дом. Правда, она тогда сказала: «Сынок, будет материально полегче, и я тебя заберу назад». Так в 1940 году я оказался в детском доме города Духовщина Смоленской области. Началась война, наш детдом не успели эвакуировать. И когда город захватили немцы и детдом разграбили, всех воспитанников распустили. Директор Гаврилин собрал детей и объявил: «Идите, куда можете: к родственникам, знакомым или просто добрым русским людям». Вдвоем со своим другом Робертом Мухамедовым мы стали ходить по деревням, подрабатывали на уборке картофеля и капусты, пилили дрова, а когда работы не было, просто просили подаяния.

В деревне Залужье встретили партизан. Мы упросили командира принять нас в отряд Соколова, в котором провоевали до июня 1942 года. В основном нас посылали в разведку по селам выявлять немецкие гарнизоны. В конце мая, находясь в разведке в деревне Глинки, я, Мухамедов и местный партизан из села Туринкино, пятнадцатилетний Володя Захаренков, были задержаны карателями. Немецкий офицер допрашивал нас целый день, а на ночь отправил в холодный амбар. Перед рассветом, когда часовой уснул, мы через крышу вылезли и бежали в отряд. Второй раз немцы поймали нас в деревне Локтево и отвезли в тюрьму города Духовщина, где полмесяца под пытками продержали. Нас спасло то, что мы заявляли: не партизаны мы, а детдомовцы из распущенного детдома города Духовщина. Немцы проверили и, убедившись, что это так, отправили нас в Смоленск в детдом имени Волкова, а оттуда к вам, в лагерь МТС.

Искренний рассказ Владимира Николаевича Пучкова не мог оставить меня равнодушным, и я сочувственно сказал:

— Да, земляк, досталось тебе, несладко было и в партизанах!

— Всяко бывало, — отрешенно ответил Володя. — Да я не один такой. Большинство ребят из детдома и окрестных деревень, которых мобилизовали к вам воспитанниками в Русскую освободительную армию, были партизанами или помогали им, проживая в деревнях Карюзино, Мосолово, Туринкино и других. — В конце беседы Володя осторожно спросил: — Юрий Васильевич, можно у вас узнать, а то ребята интересуются. Правда, как говорит Фролов, что нас повезут в Германию на экскурсию и там будут учить военному делу?

— Да, правда, Володя. Через неделю и поедем. Так и передай ребятам. А военное дело начнем изучать уже здесь, в лагере.

Знакомство с подростками из детдома, их рассказы и горемычные судьбы не оставили меня равнодушным. Но больше всего меня встревожило плохое физическое состояние ребят, их истощенность. Да и чего можно было ждать от такого рациона питания, о котором поведал Пучков: триста граммов хлеба из отрубей и миска постной похлебки в день. Без усиленного питания ничего хорошего ждать не приходилось. И хотя мы поставили всех ребят на довольствие взрослых добровольцев, а Больц по моему совету дал указание выделить им дополнительный паек, я решил проверить, как питаются мои подопечные.

Утром вместе с унтером Германом, отвечающим за снабжение, я отправился в столовую на завтрак. За отдельным столом сидели детдомовцы и молча поглощали гречневую кашу с маслом и хлебом. Перед каждым сидящим лежали на блюдечке два куриных яичка, кубик сливочного масла и несколько кружочков колбасы. Братья Бойко разносили бачки с кофе, расставляли банки со сгущенкой и раскладывали пачки печенья.

Чтобы не мешать, я с Германом молча прошел на кухню, поговорил с поварихами и вернулся в зал столовой, где ребята допивали кофе.

И тут один из детдомовцев, встав из-за стола, обратился ко мне с просьбой:

— Господин обер-лейтенант, разрешите мне часа на два отлучиться в увольнение.

Я прервал его и сказал:

— Называйте меня по имени и отчеству — Юрий Васильевич. А вас как величать?

— Я — Вихорев Валерий Иванович.

Он был лет пятнадцати, с веснушками на лице и тусклыми карими глазами. Перед ним на столе лежали несколько пачек печенья, банка тушенки, два яичка и кружочки колбасы. Я сел напротив Вихорева и сказал:

— Ну, вот и познакомились. А теперь расскажите о себе: куда вы хотите уволиться?

— В детдоме я был с пятилетней сестренкой, — начал он извинительно, — эвакуирован немцами из Ржева. Когда наши в сентябре прошлого года наступали на город, все гражданское население немцы стали выселять из Ржева в Смоленск, в том числе меня, бабушку и сестру. Отец в начале войны был машинистом, водил бронепоезд, уехал с ним в Москву. Мама не могла ходить, она лежала тяжело раненная, и немцы пристрелили ее при нас. На кровати. Нас пригнали в Смоленск. Бабушку отправили в дом престарелых. А меня и сестру поместили в детский дом имени Волкова, а оттуда забрали к вам. В детдоме осталась сестра. Она болеет, пухнет от голода и плакала, когда я уходил от нее. Вот ребята собрали ей гостинцы и посоветовали обратиться к вам с просьбой навестить, успокоить и подкормить ее.

Выслушав Валеру, я вызвал доктора, Герману приказал со склада добавить к собранным гостинцам коробку конфет, две банки сгущенки и батон колбасы. Доктора я попросил: