Владимир Дуров - Записки дуровской свиньи

• Название: Записки дуровской свиньи
• Автор: Владимир Дуров
• Издательство: Универсальное издательство
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1924

Изучая душевный мир животных, стремясь проникнуть в их мозг, узнать тайны природы, узнать, думают ли они, как мы, люди, мы часто ставим себя на место животных и за них рассуждаем. Мы задаем себе вопросы, имеют ли они представление о каком-нибудь предмете, чувствуют ли, переживают ли, различают ли цвета, звуки, и т. д. и, приписывая им свои мысли и чувства, ставим себя на их место и наоборот.

И вот раз я перенесся мыслью в иной мир, перенесся в жизнь моей свиньи и представил себе, что смотрю на все происходящее ее глазами. Вообразил и написал эти записки.

---

Говорили, что он призывал к себе старого еврея, который соблюдал древний обычай носить «пейсы», и собственноручно, осыпая грубою бранью и насмешками перепуганного на смерть еврея, отрезал ножницами ему пейсы, глумясь над его верой и обычаями.

Он до того ненавидел евреев, что когда раз ему пожаловались на одного из них и тот оказался не виноват, адмирал нехотя отменил наказание, крикнув:

— Так запишите его в книгу воров!

На самом деле такой книги вовсе не существовало.

Адмирал Зеленый держал город в вечном страхе арестов и высылок.

При встрече с ним все должны были вставать и снимать шляпы. Столкнувшись раз с гимназистом, грозный адмирал накричал на него:

— Шапку долой!

А так как гимназист растерялся, Зеленый сбил с него фуражку и надрал уши.

После этого директор гимназии просил Зеленого приехать в учреждение для того, чтобы ученики знали его в лицо и при встрече понимали бы, перед кем снимать фуражки.

Все эти возмутительные истории и еще много других я, подняв левое ухо, подслушала и невольно запомнила, как будто предчувствовав, что учитель высмеет градоначальника.

Наш первый спектакль. Перед моим выступлением на арену служащий долго примерял к моей голове колпак, неприятно привязывая мне его то за уши, то за шею. Колпак этот был сделан из толстого картона, на котором была наклеена газета.

Учитель мой, уже одетый в костюм, беспокойно говорил со служащими и требовал, чтобы на газете была ясно видна надпись «Новороссийский Телеграф».

Недовольный служащий, ворча, наспех переделывал колпак. Тут же учитель расспрашивал какого-то человека, как зовут редактора этой газеты Азмидова.

Незнакомый господин сказал:

— Азмидов подписывается Михаилом Павловичем, а на самом деле он, Михаил Лукич. Почему-то Лукич он заменил Павловичем. Говорят, он скрывает свое не то греческое, не то армянское происхождение, желая быть истинно-русским и тем угодить Зеленому.

Учитель просил собеседника указать пальцем незаметно из-за занавеса на Азмидова, который сидел в первом ряду.

Музыка грянула наш выходной марш, и учитель пошел на арену.

Едва я показалась, меня встретил хохот, крики, аплодисменты. Кругом только и слышалось:

— Колпак! Колпак!

— Ты видишь, что напечатано на колпаке?

— Ну, и штука!

— Ловко, брат!

— Попал, что называется, в самую точку!

Но вот кончик шамбарьера показал мне направление, куда надо было бежать и где остановиться.

Я стала как раз напротив сидящего в первом ряду Азмидова. Учитель мой звал меня:

— Чушка, поди сюда!

А сам держал шамбарьер в одном положении, не позволяя этим мне двинуться с места.

— Свинья, поди сюда! — грозно и повелительно кричал учитель.

Я, понятно, не двигалась. Тогда он сказал:

— Виноват, теперь с каждой свиньей надо обращаться вежливо! Михаил Лукич, пожалуйте сюда!

А сам незаметно для публики шевельнул шамбарьером. Я увидела направление шамбарьера и смело подошла к учителю.

Гром аплодисментов был нам наградою.

И вдруг, на глазах у бесчисленной публики, под свист, хохот и аплодисменты, поднялся со своего места Азмидов и вышел из цирка вон.

На другой день, как я потом узнала, Азмидов пожаловался Зеленому, и вот градоначальник вдруг, не предупреждая, приехал в цирк посмотреть на «этого нахала», который осмелился вышучивать его любимца.

Первое отделение уже началось; цирк был переполнен.

Мой учитель сидел в буфете за столиком, спиной к входной двери. В это время раздался шум, и в буфет вошел Зеленый в сопровождении полиции.

Все, находившиеся в буфете, встали из-за своих столов и сняли шляпы; один только мой хозяин сидел неподвижно и продолжал курить. Зеленый на него грозно крикнул:

— Встать!

Учитель сделал вид, что ничего не слышит.

— Встать! — еще громче закричал Зеленый.

Тогда учитель, повернув к нему лицо, спокойно и вежливо ответил:

— Я не имею чести вас знать.

— Встать! — опять закричал Зеленый, а потом раздраженно крикнул своим приближенным:

— Скажите же этому олуху, что я Зеленый!

На это учитель отвечал резко и четко:

— А, Зеленый! Ну, когда ты дозреешь, тогда я и буду с тобой разговаривать!

Публика потом рассказывала, что в этот момент у стоящего вытянувшись помощника полицеймейстера Шангерея ус поднялся от улыбки, но моментально опустился вниз.

— Взять! — загремел Зеленый, багровея.

Полицейские бросились на учителя, но он вцепился руками и ногами, в стул так, что пришлось его вынести вон из буфета вместе со стулом.

— Отправить, — сказал Зеленый Шангерею.

Помощник полицеймейстера держал руку под козырек и сказал робко градоначальнику, показывая глазами на учителя:

— Это и есть тот Дуров, которого ваше превосходительство приехали смотреть. Его ждет вся публика. Если его сейчас убрать, выйдет скандал… Позвольте ему кончить представление, и тогда мы уберем его из Одессы с первым уходящим поездом.

Учителю при мне про все это рассказали потом, в уборной, и я видела, как он на минуту задумался, а потом, точно что-то придумал и позвал служащего.

— Ищи мне скорее зеленую краску, — сказал он, когда тот явился.

Несколько служащих заметались по всему цирку, разыскивая зеленую краску; они приносили ему разные краски, но все это было не то… А время шло… Тогда учитель схватил голубую краску.

— Ничего, — говорил он, — краска грязная, но вечером, при огне, похожа на зеленую.

Я видела, как учитель волновался, надевая костюм. Я слышала, какими восторженными криками встретила его публика. Животные сменялись животными; наконец, настала и моя очередь.

Я совершенно не ожидала, какая неприятность ждет меня. Меня взяли и вымазали с ног до головы краской…

И с сырой щетиной я появилась на арене…

Что тут было, — я не сумею, пожалуй, как следует рассказать.

Публика шумела, кричала, стучала палками, била в ладоши; весь этот гам, свист и хохот сливались в какой-то невообразимый гул, а в губернаторской ложе стоял, высунувшись из нее наполовину и упираясь руками в барьер, сам градоначальник и что-то кричал.

Его голос, заглушали общие крики, а учитель, сложив на груди руки, стоял неподвижно посреди арены.

Я ничего не понимала… К моему удивлению, вбежал маленький толстенький с черными усами старик во фраке и, ругаясь по-итальянски, схватил меня за ошейник обеими руками и хотел увести в конюшню.

Но не тут-то было; я уперлась и ни с места…

Этот человек был сам директор цирка Труцци.

Он махнул рукою; прибежали кучера. Кучера стали меня толкать, сдвигать с места, но это не удалось… Я стояла крепко на своих мускулистых ногах. Появился на арене и пристав; он больно ударил меня концом висевшей у него сбоку сабли. Я не выдержала и взвизгнула. На это ответом был хохот публики и крики: «браво, пристав»!

Пристав покраснел, подобрал свою саблю и в смущении скрылся за занавесом…

Эта история не кончилась бы никогда, если бы мой хозяин, ласково погладив меня, не ушел с арены. Я охотно побежала за ним, подняв гордо рыло…

Конечно, хозяин был тотчас же выслан из города.

Эх, лучше и не вспоминать об этих быстрых высылках!

Вскоре нас пригласили в так — называемые приволжские города, и мы уехали туда играть.

IV На волосок от смерти

Я была привязана цепочкой на палубе пассажирского парохода, рядом с клеткой громадного медведя.

Ловким ударом лапы мой опасный сосед открыл плохо запертую дверцу и со страшным ревом бросился на меня. Я обезумела от ужаса… Горло мое точно сдавило… Я не могла кричать…

Тут я убедилась в глубокой любви и привязанности ко мне моего хозяина.

Увидев меня в беде, он мигом вскочил на спину медведя, просунул свои пальцы медведю в рот и стал тянуть его за щеку… Но это только разожгло ярость медведя; он все сильнее сжимал мою шею зубами…

Учитель, продолжая сидеть верхом на медведе и чувствуя, как слабеют его силы, наклонился к медвежьему уху и стал его кусать.

Медведь заревел и бросил меня, потом перевернулся и стал пятиться, таща на себе учителя и толкая меня задом в свою клетку.

Я очутилась между задней стеной громадной клетки, рядом с хозяином, и между задними ногами медведя.

Служащие толкали железными палками медведя, который с яростью отбивал лапами удары и все сильнее и сильнее жал нас в клетке.

И чем больше били и колотили медведя снаружи служителя железными прутьями, тем с большею силой он прижимал нас…

Наконец, задняя стенка клетки была сломана, и мой учитель ловким скачком, весь изорванный, исцарапанный, освободился и освободил меня.

Медведь бросился на ют парохода, где сидела публика. Мгновенно та сторона, куда явился непрошенный гость, совершенно опустела. И куда только ни направлялся медведь, всюду с криком ужаса и шумом расчищалась перед ним широкая дорога.