Уильям Бойд - Браззавиль-Бич

• Название: Браззавиль-Бич
• Автор: Уильям Бойд
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94278-299-7

«Браззавиль-Бич» — роман-притча, который только стилизуется под реальность. Сложные и оказывающиеся условными декорации, равно как и авантюрный сюжет, помогают раскрыть удивительно достоверные характеры героев.

---

Я взглянула на Яна и увидела, что он на бегу схватился за ствол и, крутнувшись, помчался наискосок, под углом к линиям посадок. Я подумала «разумно» и сделала то же самое. Стрельба теперь стала громкой и отчетливой, пули ударяли в дерево с противным звуком, гулко, как маленькие топорики.

Смена направления означала, что луч фонарика уже не мог нас поймать. Я видела, как он бестолково заметался по сторонам. Нас защищало от него слишком много деревьев. Я на секунду остановилась, ухватившись за ствол. Топот, треск утрамбовываемых листьев, безумные выкрики, безумная стрельба сзади. Я понеслась дальше. Впереди я различала Яна, он с заметным трудом бежал футах в тридцати от меня. Почему-то колотье в боку прошло, сил у меня прибавилось. Я стала его нагонять.

Потом нога у меня подвернулась, я свалилась. Падая и катясь по листьям, я выкрикивала его имя, орала: «ЯН, СТОЙТЕ». Лежа на земле, я искала его глазами, стопа меня не слушалась, болталась сама по себе, голеностопный сустав словно налился водой. «ЯН, ПОМОГИТЕ, ЯН!» По-моему, он остановился. По-моему, двинулся ко мне. Но тут луч фонарика накрыл его. Мгновение я видела только его незрячие, ослепшие от света глаза. Когда я закричала, снова началась стрельба. В воздух взлетели обломки дерева размером с полкирпича, Ян нырнул из луча в темноту и исчез. Я услышала, как хруст его шагов потерялся в нарастающем шуме погони.

Я стала зарываться в листья, похожие на огромные чипсы, подныривая под них, разгребая их слой за слоем, силясь нащупать прохладную почву внизу. Я знала, что если не буду двигаться, они меня не найдут. Чтобы найти, им придется на меня встать.

Я ткнулась носом в землю, вобрала ноздрями ее сырой, затхлый запах. Я схватилась за нее, словно цепляясь за поверхность скалы, чтобы не упасть. Я не поднимала головы, не делала никаких движений.

Через несколько секунд я услышала, что они почти надо мной, бегут, топая, окликая друг друга, в погоне за Яном. Я слышала, как их крики, гиканье и стрельба стихли вдалеке. Все успокоилось, и вскоре мои уши заполнились звуками самого лиственного слоя, множеством тихих шорохову стрекотов, потрескиваний. По лицу у меня ползали муравьи и личинки, и кто-то крошечный, четвероногий, пробежал рядом. Я начала считать про себя, когда дошла до двух тысяч, услышала, что они возвращаются. Но они обошли меня стороной. Они по-прежнему орали и перекликались друг с другом, голоса у них были рассерженные. Что это значило: поймали они Яна или упустили? А если поймали, хотелось бы знать, что они с ним сделали?

Через несколько долгих минут после того, как они ушли и шум наверху затих, я села. Только сейчас я почувствовала пульсацию и боль в лодыжке. Не вставая, отталкиваясь здоровой ногой, я стала передвигаться назад, пока не наткнулась на ствол. Я откинулась на него, потерлась головой о грубую кору. Я устроилась на ночлег в лесу, в непроходимом мраке, и стала ждать рассвета.

НЕЙРОННЫЕ ЧАСЫ

Лежа одна, в темноте, в своем пляжном домике, Хоуп часто вспоминает эту ночь. Когда воспоминания грозят превратиться в галлюцинации, она встает с постели и идет в свою крошечную кухню выпить. Она включает повсюду свет и настраивает приемник на международную службу Би-Би-Си или на какую-нибудь местную музыкальную станцию.

Ее чувство личного, субъективного времени говорило ей, что та ночь в лесу ползла невообразимо медленно. Нежелание Земли вращаться быстрее, подставить солнечным лучам этот уголок Африки, начать сначала отсчет календарного времени Хоуп воспринимала почти как личное оскорбление.

И в густой черноте этой нескончаемой ночи она особенно внимательно прислушивалась ко всем ритмичным, напоминающим ход часов, процессам в своем теле. К биению сердца, к наполнению и опустошению легких. Но теперь она знает, что наше чувство личного времени определяется не сердечными ритмами и не частотой дыхания, но импульсами, проходящими по нейронам.

Нейрон передает от мозга примерно пятьдесят импульсов в секунду, импульсы движутся по разветвлениям нервной системы со скоростью примерно пятьдесят метров в секунду. Нейронный хронометр не знает отдыха: на протяжении всей нашей жизни прохождение импульсов не становится ни быстрее, ни медленнее. Его размеренность и постоянство удовлетворяют всем требованиям, входящим в определение часов.

Но если наше чувство личного времени действительно определяется ходом нейронных часов, их пятьюдесятью пульсациями в секунду, то у этой теории есть одно любопытное следствие: другие приматы, у которых нервные импульсы передаются с той же скоростью, должны обладать таким же чувством личного времени, что и мы.

Хоуп сидит в своем ярко освещенном, наполненном звуками доме и смотрит в темноту, откуда доносится шум волн. Да, это странно, но мыслимо: то, что у Кловиса чувство проходящей жизни — конечной последовательности моментов, которые называются «сейчас», — было таким же, как у нее.

Когда мрак немного рассеялся, я увидела, что мы мчались через большую плантацию тиковых деревьев. Высотой они были футов по тридцать, их огромные, плоские, покрытые морщинами листья размером с теннисную ракетку неподвижно висели в холодном утреннем воздухе. Подлеска здесь не было. Подстилка из опавших листьев была толщиной в шесть дюймов — под деревьями ничего не росло. Я поднялась на ноги и снова тяжело прислонилась к стволу, сухие листья надо мной захлопали и затрещали. Я стояла лицом в ту сторону, откуда мы прибежали. Вокруг меня, но поодаль, подстилка была вздыблена и примята сапогами бегущих солдат. Ко мне ни один из них не приблизился.

Я попробовала осторожно встать на больную ногу. Она выдерживала мой вес, лодыжка слегка распухла. Стало быть, растяжение. Я почистилась, вытряхнула веточки, кусочки листьев и какую-то живность из волос и одежды и захромала вперед, посмотреть, что находится за тиковой плантацией.

Я прошла ее за пять минут. Все это время я ковыляла по следам, оставленным солдатами. Затем я уперлась в густые заросли кустов. Удалось ли Яну скрыться от представителей, или на границе плантации они его все-таки схватили? Если бы он добрался до буша, им было бы его не найти.

Справа от меня поднималось солнце. Я повернулась лицом к нему и побрела вдоль края плантации. Ярдов через четыреста-пятьсот я дошла до просеки в окружавших ее деревьях. От просеки в буш уходила заросшая дорога. Я двинулась по ней, отметив для себя, что после прошлого сезона дождей по ней не ездили. Обе колеи покрылись стеблями ползучих растений, а центральная полоска дерна поросла сорняками и высокой, по колено, травой. Время от времени я останавливалась и прислушивалась, но не слышала ничего, кроме птичьих голосов, громких и отчетливых: иволги, голубя, птицы-носорога.

Проселок пересекала тропа, пыльная, сильно исхоженная, вроде той, по которой мы ночью бежали. Я решила пойти по ней, по-прежнему на восток, навстречу восходящему солнцу.

Через полмили или около того лес начал редеть. Я миновала один или два мутных, гадких, заросших пруда. Меня уже мучила жажда, но я ни за что не рискнула бы пить из такого болотца с илистыми краями. И я продолжала свой путь, хромая, почесывая следы укусов, стараясь не замечать вопросов, которые назойливо вертелись у меня в голове, стараясь не вспоминать, каким было лицо Яна, когда я видела его в последний раз, за секунду до того, как он убежал и меня бросил.

Пейзаж вокруг меня постепенно менялся. Растительность становилась более разнообразной и пышной. Попадались островки зеленой, похожей на осоку травы, густые заросли тростника и бамбука. Казалось, грунтовые воды находятся в нескольких дюймах от щедро пропитанной влагой поверхности земли. По обе стороны дороги группами росли пальмы, пальметто и странные, ободранные деревья с бледной, словно подвергнутой пыткам, корой и жесткими сине-зелеными, точно вырезанными из блестящего линолеума листьями. Мы находились на Примюсавских Территориях.

Примерно в полдень, уже очень усталая, с пересохшим и саднящим горлом, я услышала внизу какое-то странное квохтанье. Я наклонилась и подняла свисавшую до земли ветку. Я увидела тощую перепуганную курицу с тремя цыплятами. Курицу. Я отпустила ветку. Значит, поблизости есть деревня. Я снова побрела по тропинке.

Впереди, примерно в двухстах ярдах я увидела покосившиеся крыши из пальмовых листьев. Но в деревне было подозрительно тихо, хотя несколько струек дыма поднималось от костров, на которых, наверное, готовили пищу. Я пошла дальше, настороженно глядя по сторонам. Тропа вела к голой, вытоптанной, огороженной площадке. Это место нельзя было назвать даже деревней, просто группка хижин под большим тенистым деревом. Домашних животных не было видно, и я решила, что деревня брошенная, но в ней пахло дымом, и этот запах мешался с какой-то слабой ореховой вонью, с которой я прежде не сталкивалась.