Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

• Название: Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы
• Автор: Арсений Несмелов
• Издательство: Рубеж
• Жанр: Поэзия
• Год: 2006
• ISBN: 5-85538-026-7, 5-85538-027-5

Собрание сочинений крупнейшего поэта и прозаика русского Китая Арсения Несмелова (псевдоним Арсения Ивановича Митропольского; 1889–1945) издается впервые. Это не случайно происходит во Владивостоке: именно здесь в 1920–1924 гг. Несмелов выпустил три первых зрелых поэтических книги и именно отсюда в начале июня 1924 года ушел пешком через границу в Китай, где прожил более двадцати лет.

В первый том собрания сочинений вошли почти все выявленные к настоящему времени поэтические произведения Несмелова, подписанные основным псевдонимом (произведения, подписанные псевдонимом «Николай Дозоров», даются только в образцах), причем многие из них увидели свет лишь много лет спустя после гибели поэта осенью 1945 года. Помимо прижизненных поэтических книг Несмелова, в настоящем издании собраны — впервые в таком объеме — стихотворения и поэмы, не вошедшие в сборники.

---

ДОСТОЕВСКИЙ («В углах души шуршит немало змей…»)[169]

В углах души шуршит немало змей,
От тонких жал в какую щель забиться?
Но Бог сказал: «Страдай, ищи… сумей
Найти меж них орла и голубицу».

Вот — Идиот. Не мудр ли он, когда,
Подняв свой страх, стоит, тоской пылая?
Но обрекла на страшные года
Свой бледный бред мятежная Аглая.

Вот «пьяненький»… И он в луче небес,
В щетине щек свою слезу размазав,
Но яростен, когда терзает бес,
Логически-безумный Карамазов.

Все близкие… Идут, идут, идут
По русской окровавленной дороге.
И между них, как злой и мертвый Дух, —
Опустошенный сумрачный Ставрогин.

И умер ты, и прожил жизнь, ища,
И видел мрак и свет невыносимый:
То нигилист глядел из-под плаща,
То в истину поверивший Зосима.

Люблю тебя, измученный пророк,
Ты то горел, то гас, то сердце застил,
И всё ж ты пел (хотя бы между строк)
О нежности, о жалости, о счастье.

ЕВРЕЙКА («В вас — вечное. Вы знали Вавилон…»)[170]

А.К.

В вас — вечное. Вы знали Вавилон
И рек его певучие печали,
Вам Ханаан вознес цветущий склон,
За вами львы сирийские рычали.

И образ ваш в былом неопалим:
Для вас Давид играл на вечной арфе,
Вы защищали с ним Иерусалим,
Христос — для вас — зашел к мещанке Марфе.

Не вами ли сраженный Олоферн,
Скользнув в крови, упал на плащ парчовый?
В вас быстрота антиливанских серн,
Влюбляетесь и мстите горячо вы.

Единая под тысячью личин
(Ревекки, Лии, Сарры и Юдифи),
Ведь это вы, одушевив мужчин,
Бросали их гореть в бессмертном мифе!

И тайна глаз горящих глубока,
Черней, чем плод и кожура маслины.
Не вы ли в Рим послали рыбака,
Сверкнув пред ним в хитоне Магдалины?

В вас женственности творческий экстаз
И пламенность могучей вашей расы,
Для вас и Дант, и восхищенный Тасс
Бросали стих — как сталь — о медь кирасы.

И в пальцах ваших, вырвавших из нот
Величие томящего Шопена,
Текут века, и в ночь не ускользнет
Былых племен омлеченная пена.

«Я живу в обветшалом доме…»[171]

Я живу в обветшалом доме
У залива. Залив замерз.
А за ним, в голубой истоме,
Снеговой лиловатый торс.

Та вершина уже в Китае,
До нее восемнадцать миль.
Золотящаяся, золотая
Рассыпающаяся пыль!

Я у проруби, в полушубке,
На уступах ледяных глыб —
Вынимаю из темной глуби
Узкомордых крыластых рыб.

А под вечер, когда иголки
В щеки вкалываются остро,
Я уйду: у меня на полке,
Как Евангелие — «Костер».

Вечер длится, и рдеет книга.
Я — старательная пчела.
И огромная капля мига
Металлически тяжела.

А наутро, когда мне надо
Разметать занесенный двор,
На востоке горы громада —
Разгорающийся костер.

Я гляжу: золотая глыба,
Великанова голова.
И редеет, и плещет рыбой
Розовеющая синева.

И опять я иду на льдины,
И разметываю в лесу,
И гляжу на огни вершины,
На нетлеющую красу…

Если сердце тоска затянет
Под ленивый наважий клев —
Словно оклик вершины грянет
Грозным именем: Гумилев!

КЛАДБИЩЕ НА УЛИССЕ («Подует ветер из проклятых нор…»)[172]

Подует ветер из проклятых нор
Пустынной вулканической Камчатки,
Натянет он туман на зубья гор,
Как замшевые серые перчатки.

Сирена зарыдает на мысу,
Взывая к пароходов каравану;
На кладбище, затерянном в лесу,
Невмоготу покойникам… Восстанут.

Монахиня увидит: поднялись
Могучие защитники «Варяга»,
Завихрились, туманом завились
И носятся белесою ватагой.

И прочитает «Да воскреснет Бог»,
И вновь туман плывет текучей глиной,
Он на кресте пошевелит венок,
Где выцветает имя — Флорентина.

Встает, бледна, светла и холодна,
В светящемся невестином наряде…
Двенадцать лет она уже одна,
Двенадцать лет под мрамором, в ограде.

О, если б оторваться от креста,
Лететь, лететь, как листья те летели,
Стремительным кружением листа,
В уют жилья, в тепло большой постели!

И розоветь, как пар в лучах зари,
И оживать, и наливаться телом,
Но дальние заныли звонари
За сопками, в тумане мутно-белом.

И прячется в истлевшие гроба
Летучая свистящая ватага…
Трубит в трубу — тайфун его труба —
Огромный боцман у креста «Варяга».

Бухта Улисс, 1923 год

«Ветки качались с усталым шумом…»[173]

Ветки качались с усталым шумом,
Веяла сырость из темных чащ…
Вы Вашу лошадь оставили с грумом,
Мальчик дремал, завернувшись в плащ…

Следом за Вами я крался… Орешник
Скрыл меня плотно в свежей глуши.
Здесь подсмотрел я, бродяга-грешник,
Темное горе Вашей души…

Плечи в беззвучном дрожали плаче,
Но оставалась глухой тропа…
Был обезумлен Ваш взор незрячий,
Ваша походка была слепа…

Близким мне сделалось робкое горе,
Но подойти к Вам я не посмел, —
Да и ушли Вы, поплакав, вскоре,
Снова Ваш взор стал презрительно смел…

Стэком коснулись спящего грума,
Выйдя из леса… Ваш лик был строг…
Черное платье вилось угрюмо
И шелестело у Ваших ног…

Вы на меня посмотрели скучно…
И кто бы сказал, что, гордая, Вы
Плакали так безысходно, беззвучно
В тихих шептаньях лесной листвы?

ЛЕГЕНДА О ДРАКОНЕ («Уже утрачено…»)[174]

Уже утрачено
Его название,
Уже никто
Не вспоминает год, —
Вверх по Янцзе
(Так говорит предание)
Шел первый
Океанский пароход.

И в белом шлеме,
В грубой парусине
Им правил
Англичанин-капитан.
И вечерел,
Уже багрово-синий,
Простор Янцзе,
Закатом осиян.

В усталом ветре
Вздрагивали тросы,
Как чьи-то
Золотые волоса…
И пели беззаботные матросы,
Иные
Вспоминая небеса…

А с берегов,
Из тростниковых хижин,
На пароход,
На дыма черный вал
Глядел крестьянин,
Робок и принижен,
И дьяволом
Его именовал.

И… там,
Где солнце
Медно-красным диском
Склонялось в аспид
Острогрудых круч,
Вдруг появились
В отдаленьи близком
Клубящиеся змеи
Черных туч…

Из дыма их
На аспидные кручи,
Окрасив в пурпур
Блеклый небосклон,
Неслышно выполз
Сказочно могучий
Тысячекрылый
Огненный дракон.

И,
Стерегущий реку
Неизменно,
Разбив стекло
Завечеревших вод,
Он,
Пасть раскрывший,
Проглотил мгновенно
Гудком гремевший
Вражий пароход.

И скрылся снова…
Солнце опускалось…
Победно пела
Каждая струя.
И до рассвета
Грозно отражалась
В огне зыбей
Драконья чешуя.

Прошли года,
Прошли десятилетья,
Развеян сказки
Рухнувший уют,
Но,
Как тогда,
И в это лихолетье
Преданье вспоминают
И поют…

Поют…
И вспыхивают фейерверки
Немых зарниц…
Чернеют берега…
И вахта на английской канонерке
Не спит.
Молчит.
И чувствует врага.

Усталый ветер
Треплет парусиной
И ласково лепечет о грозе…
И в блеске молний выгибает спину —
Драконью спину —
Голубой Янцзе.

ЗА 800 ВЕРСТ («Гор обугленные горбы…»)[175]