Борис Фрезинский - Мозаика еврейских судеб. XX век

• Название: Мозаика еврейских судеб. XX век
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Книжники
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9953-0009-0

Книга историка литературы Бориса Фрезинского содержит 31 сюжет. Их герои — люди как общеизвестные (Соломон Михоэлс, Натан Альтман, Илья Ильф или Василий Гроссман), так и куда менее знаменитые. Все они жили в XX веке — веке мировых катастроф — и работали преимущественно на территории Российской империи или СССР. Книга не случайно начинается с повествования об убийстве Соломона Михоэлса — знакового для советской эпохи преступления, обнажившего начало нового политического курса Сталина…

---

В 1937 году это случилось, и Петр Павленко прямо с политического процесса Радека, Пятакова и Сокольникова дружески советовал Слонимскому: «Несколько раз вспоминал твой роман об оппозиции. Надо тебе вернуться к нему. Обязательно. Тема пограничников хороша, но не остра». Не знаю, что остановило Слонимского — благоразумие или недостаток сил, но он продолжал сочинять про пограничников.

Репутация Слонимского-писателя была бы угроблена окончательно, выйди его роман об оппозиции в свет тогда или потом. Впрочем, в том же 1937 году Тынянов с грустью заметил о Слонимском: «Ничего у него не выйдет. Даже родственники любого писателя пишут лучше».

Войну Слонимский провел в эвакуации в Перми.

В 1946 году референты, готовившие текст постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» (вернее, о Зощенко и Ахматовой), просматривая комплект «Звезды», заметили невинный рассказ Слонимского «На заставе». Поскольку в справке МГБ на Зощенко, представленной в ЦК, указывалось: «По Ленинграду близок с писателями Слонимским, Кавериным, Никитиным (бывшими членами литературной группировки „Серапионовы братья“)», рассказ Слонимского включили в текст постановления как «ошибочный». Это надолго лишило его автора прежнего положения в Питере.

В 1966 году Слонимский напечатал книгу воспоминаний. Она написана человеком добрым, но очень осторожным; и все равно ему попало от Федина за страницы о Пильняке — пришлось многословно объясняться. Переписка Слонимского и Федина послесталинских лет поражает тщательностью, с которой старые Серапионы обходят все, чем жила тогда интеллигенция, все острые литературные и политические события.

В самые последние свои годы, уже неизлечимо больной, Слонимский нашел силы начать записки о пережитом не для печати; среди заметок, опубликованных посмертно, в пору перестройки, есть весьма впечатляющие (например, о Горьком — заложнике ГПУ).

М. Л. Слонимский (шарж)

М. Л. Слонимский

Вениамин Каверин в Северной столице

Вениамина Каверина можно считать самым счастливым из Серапионовых братьев. И не столько потому, что он прожил 87 лет (скажем, прожившего 85 лет Серапиона Федина трудно назвать счастливым — под старость он напрочь лишился уважения порядочных людей). Каверин дожил до конца режима, до романтической «перестройки». Подводя итоги жизни, ему не нужно было испытывать чувство стыда, крутиться и оправдываться перед своей совестью: за ним не было дурных дел и поступков, предательств, равнодушия и малодушия. И, в отличие от многих братьев, он не совершил преступления по отношению к своему дару — после Каверина остались книги разного литературного достоинства, но среди них нет нечестных и пустых.

Уже под занавес жизни он написал одну из лучших своих книг — воспоминания «Эпилог». Неизменный оптимист, Каверин впервые подумал, что может не дождаться ее издания, и работал «в стол» — бескомпромиссно, резко, даже запальчиво подводя итог прожитым десятилетиям, споря с бывшими друзьями, пытаясь понять, как и когда, с каких мелочей начался тот путь измен — себе и литературе, который привел многих из них к сделкам с совестью. Книга писалась в беспросветные 1970-е годы, но и здесь — в последний раз! — судьба улыбнулась Каверину: хотя он и не дожил до выхода книги из печати, но запуск ее в производство застал.

Псевдоним «Каверин» писатель избрал в 1922 году. Его настоящая фамилия Зильбер; ее прославил старший брат Каверина — Лев, выдающийся вирусолог. Братья Зильбер родились в Пскове в семье капельмейстера духового оркестра. Город Энск, изображенный в «Двух капитанах», — это, конечно, Псков, где будущий писатель прожил первые 16 лет. Потом была Москва, где он заканчивал школу и поступил в университет, а в 1920-м он перебрался в Питер. Это случилось благодаря Юрию Тынянову, другу его старшего брата, — заметив несомненный гуманитарный талант мальчика, он взял его под свое крыло, и первые питерские годы Каверин жил у Тынянова. Женитьба на сестрах друг друга придала их дружбе почти родственный характер. Для Каверина эта дружба оказалась, может быть, самой важной в жизни, и благодарность старшему другу, блистательному писателю и ученому, очарование его личностью он сохранил до конца своих дней.

Обязанный Тынянову переселением в Питер, Каверин прожил в этом городе с 1920-го по 1941 год. Эти 20 лет в его судьбе решили многое.

Он кончил историко-филологический факультет Петербургского университета и был оставлен при кафедре русской литературы. (По окончании университета его пытались забрать в армию — сюжет, как видим, не новый. Более того, недоброжелатели издевательски определили его в ассенизационный обоз, и только мощная защита Горького, обратившегося лично к председателю Совета Труда и Обороны Л. Б. Каменеву, спасла начинавшего писателя и ученого от унизительной участи.) Его диссертация, посвященная Осипу Сенковскому, в 1929 году была издана книжкой — «Барон Брамбеус». Помимо университета и одновременно с ним Каверин закончил еще и Институт восточных языков по специальности «арабский язык»: «Каверин получил диплом араба», — шутил Федин.

В литературу Каверин пришел от литературной науки. Питерской осенью 1920 года он написал свой первый рассказ «Одиннадцатая аксиома» и представил его на конкурс в Дом литераторов. Конкурсантов было 97, премий — 6. Рассказы представлялись под девизами; не зная их авторов, литературная публика была знакома с текстами еще до присуждения премий. Когда Виктор Шкловский привел Каверина в кружок начинающих писателей, он представил его так: «Одиннадцатая аксиома!» Итоги конкурса подвели летом 1921-го, инфляция съела премиальный фонд, и на полученные деньги (формулировка жюри: за странное воображение) Каверин смог купить лишь 6 липких ирисок, чтобы угостить Тынянова. Напечатали рассказ лишь в 1997-м!

Среди шести лауреатов пять оказались Серапионами. Каверин (наряду с Лунцем) оказался самым молодым из них. Он был пылким поклонником Гофмана, и склеротические мемуаристы вспоминали потом, что именно он придумал имя «Серапионовы братья» (по названию романа Гофмана), хотя идея принадлежала Слонимскому, который после атаки Жданова на Серапионов в 1946 году от своего авторства открещивался.

Первая проза Каверина действительно напоминала о Гофмане, и Максим Горький, очень к Каверину благоволивший, написал ему: «Не люблю сравнений, но, думая о вас, всегда невольно вспоминаю Гофмана и — так хочется, чтобы вы встали выше его!.. ваша фантазия может заставить вас написать вещи глубочайшего значения». Эти щедрые горьковские авансы в трудные минуты помогли Каверину не терять веры в свой талант.

Его первая повесть «Конец хазы», его роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», от которых он не отрекался никогда, хотя комортодоксы клеймили их яростно, наконец, книга «Два капитана», принесшая ему общесоюзную известность и подлинную любовь читателей, — все это написано в Питере. Здесь Каверин стал настоящим писателем…

С годами отношения между Серапионами стали очень непростыми. Так, давно испортились взаимоотношения Каверина со Слонимским. Когда композитор Сергей Слонимский, сын М. Л. Слонимского, прочел мою книгу «Судьбы Серапионов» и решил, что в ней суждения о Каверине симпатичнее сказанного о его отце, он пришел в ярость и печатно объявил книгу «черным пиаром», а ее автора — жертвой дурного влияния каверинского «Эпилога». Признаться, кроме истины, меня в судьбах Серапионов ничего не интересовало, и писал я книгу вовсе не для ублажения серапионовских родственников. Читать неприятную правду о близких нелегко, но литература, которой служили Серапионы, — дело суровое, и ожидать от потомков полного признания могут только очень хорошие и очень честные писатели. В случае Серапионов истина проста — каток тоталитарного режима рано и круто прокатился по их спинам, и выдержали это немногие…

Туристам, приезжающим в Северную Пальмиру, среди городских красот и памятников неизменно показывают Петропавловскую крепость — с нее начался город; потом, долгие годы, она была мрачной тюрьмой, через которую прошло немало выдающихся людей России, включая писателей. Но туристам не показывают другой памятник — «Большой дом» на Литейном (памятник архитектуры позднего конструктивизма). Через его казематы прошел цвет питерской интеллигенции советского времени (задача превращения столицы великой литературы в провинциальную дыру решалась основательно и надолго).

Скоропалительный и безвозвратный отъезд Вениамина Каверина из Питера в Москву — одна из «заслуг» «Большого дома» перед городской культурой. Осенью 1941 года Каверина систематически вызывали на Литейный, пытаясь демагогическими уговорами и наглыми угрозами завербовать в стукачи. Чем сильнее он отказывался, тем опаснее становились угрозы. Спасение было в одном — срочно и навсегда уехать из города. И Каверин уехал.