Альберто Васкес-Фигероа - Марадентро

• Название: Марадентро
• Автор: Альберто Васкес-Фигероа
• Жанр: Морские приключения
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-386-06212-5

Опаленный солнцем негостеприимный остров Лансароте был домом для многих поколений отчаянных моряков из семьи Пердомо, пока на свет не появилась Айза, наделенная даром укрощать животных, призывать рыб, усмирять боль и утешать умерших. Ее таинственная сила стала для жителей острова благословением, а поразительная красота – проклятием. Спасая честь Айзы, ее брат убивает сына самого влиятельного человека на острове. Ослепленный горем отец жаждет крови, и семья Пердомо спасается бегством через океан. После трагической одиссеи семья Пердомо достигает берегов Венесуэлы и обретает надежду обрести там новую родину.

Однако Айзу по-прежнему преследует злой рок, из-за нее вновь гибнут люди, и семья вновь вынуждена бежать, скитаться, спасаясь от преступников, и завоевывать себе право на жизнь. К морю, и только к морю влечет зов предков и стремление самого семейства Пердомо «Марадтентро», а также желание вернуться на родные острова, к своему древнему очагу. Но Айза, устав от несчастий, которые она приносит своей семье, страстно желает избавиться от своего дара. Для этого она должна найти «Мать всех алмазов» и поклониться ей.

«Марадентро» – третья, заключительная книга цикла «Океан», непредсказуемого и завораживающего, как сама морская стихия. История семьи Пердомо, рассказанная одним из самых популярных в мире испаноязычных авторов, уже покорила сердца миллионов. Теперь омытый штормами мир Альберто Васкеса-Фигероа открывается и для российского читателя.

---

Альберто Васкес-Фигероа Океан-3. Марадентро

Джимми Эйнджел, Эл Вильямс, МакКрэкен, Дик Карри, Густаво Генри и Хайме Хадсон «Варавва» существовали в действительности; кое-кто из них еще жив или, по крайней мере, был жив в то время, к которому относятся описанные события.

Альберто Васкес-Фигероа

Правый берег был высокий, неприветливый, покрытый густой растительностью. Здесь царил зеленый цвет всех оттенков и переливов, какие только могла выдумать природа. Лишь иногда господство одного цвета нарушали яркие пятна огромных разноцветных орхидей. Время от времени высокие деревья расступались, и через образовавшийся просвет открывался вид на черневшие вдали каменные громады, казавшиеся исполинскими замками, с зубцов которых низвергались мощные струи воды, похожие на красивые белые конские хвосты.

Зато левый берег был просто тишь да гладь: ни тебе возвышенностей, ни оврагов, лишь там да сям небольшие рощицы сейб[1], каоб[2], парагуатанов[3] и королевских пальм. А все потому, что Ориноко, бескрайняя, темная и многоводная Ориноко, отделяла – почти с математической точностью – дикие горы и многострадальные каменные нагромождения Гвианского щита[4] от плавной, бескрайней и усыпляющей монотонности венесуэльских равнин.

Река, словно затягиваемый пояс, стремилась очертить круг, ограждая плоскогорья от равнин. Поэтому, плывя посередине полноводного потока, можно было сказать, что левый борт судна относится к миру лошадей и коров, а правый – ягуаров и обезьян: ну где еще на планете какие-нибудь несколько сотен метров воды служат четкой границей между такими несхожими мирами?

Сельва и гребни гор – с одной стороны, бескрайние пастбища – с другой, а впереди – глубокий и грязный поток, проворно рассекаемый носом лодки, благодаря шумному и мощному мотору, с силой толкавшему широкую и перегруженную куриару.

Весь ее экипаж составлял рослый, худощавый мужчина с загорелым лицом, на котором выделялись необычайно светлые прозрачно-голубые глаза. Казалось, он дремал, надвинув шляпу на лоб, а на самом деле – цеплялся взглядом за любую деталь. Как-никак «мусью»[5] Золтан Каррас провел в здешних краях большую часть жизни, и ему по опыту было известно, что при всем своем кажущемся спокойствии Ориноко – река коварная и может играючи перевернуть лодку, как раз когда ты уверен, что беспокоиться не о чем.

Опасность заключалась не в стремнинах в верхних слоях воды: опытный лодочник знал, как их избежать, – и не в запутанной сети ведущих в никуда проток огромной дельты, населенной кайманами, анакондами и пираньями. Самую серьезную и грозную опасность великой реки представляли собой предательские подводные камни, притаившиеся почти у самой поверхности: корпуса судов разбивались о них, точно яичная скорлупа. А то вдруг непонятно откуда возникало течение: не успеешь опомниться – а оно уже подхватило судно и потащило за собой, чтобы со всей силы швырнуть на толстые деревья или на крутой правый берег.

Гвианские реки уже трижды оставляли венгра ни с чем, когда, мокрый с головы до ног, он яростным взглядом провожал свое имущество, уходящее на илистое дно или в брюхо кайманам. И, хотя ему было не привыкать начинать все с нуля, он чувствовал, что силы у него уже не те, чтобы пережить новое крушение. Вот поэтому он старался ничего не упустить, чтобы вовремя угадать намерение переменчивой Ориноко.

– Шалишь, не возьмешь, старушка! – приговаривал он с улыбкой, опуская руку в воду; вокруг нее тут же образовался небольшой бурун. – Я не позволю тебе снова сыграть со мной одну из твоих дурацких шуточек.

Там, впереди, километрах в трех, уже показался самый скверный аттракцион Ориноко, самый страшный, поглотивший за всю свою историю не счесть сколько людей и лодок: проход между двумя островками, напоминавшими спящих игуан, узкий и коварный канал, который во время паводка превращался в настоящий кошмар для тех, кто отваживался отправиться вниз по течению.

«Пожиратель куриар» – так называли его в этих краях. Не секрет, что обитатели прибрежной деревеньки, расположенной на следующем повороте, пробавлялись в основном тем, что давала им река, которая выносила к их лачугам остатки бесчисленных кораблекрушений. Уверяли даже, будто излюбленным развлечением местных жителей было заключать пари: пройдет или потонет? – относительно любого судна, появлявшегося выше по течению.

– Придется вам подождать! – проговорил венгр. – Если желаете поспорить по поводу моей шкуры, погодите, пока я набью утробу и передохну.

Он обвел взглядом левый берег, заметил группу сейб, которые росли на берегу крохотной бухты, и, решив, что это отличное сестеадеро[6], медленно развернул куриару влево, описав широкую дугу, чтобы подойти к нему против течения и причалить носом.

Соскочил на землю, крепко-накрепко привязал цепь к ближайшей сейбе, затем, бросив последний взгляд на островки: отсюда они совсем не напоминали спящих игуан, – подхватил свое короткое ружье и, чутко прислушиваясь, крадучись исчез в леске.

Вскоре он вновь появился на берегу, неся за хвост маримонду[7]. Он одним взмахом отсек ей голову, потому что, проведя столько лет в сельве, так и не приучился жарить обезьяну вместе с головой. А все дело в том, что всякий раз ему начинало казаться, будто он собирается съесть своего кузена Александра: у того взорвалась в руках канистра с бензином; вид у бедняги и выражение лица были точно такими же, как у запеченной обезьяны.

Полвека уже прошло, а эта картина все еще стояла у него перед глазами, а в ушах звучали крики несчастного мальчишки, рыдания его матери и рев боли и отчаяния, с которым отец бросился к живому факелу в тщетной попытке вырвать единственного сына из лап самой жуткой из смертей.

Начиная с того далекого утра в конце первого лета нового века, ему довелось повидать немало смертей и не поддающихся описанию страданий. Но даже гибель товарищей, разорванных снарядом в траншее, или живые мощи, смахивающие на привидения, которые представали перед ним в концентрационных лагерях, не потрясли его до такой степени, как эта жуткая сцена, на которой словно оборвалось счастливое детство.

Он тяжело вздохнул и стал мурлыкать под нос мотив старой песенки – словно лишь так можно отогнать от себя печальные воспоминания, – и только хотел положить на угли несколько бананов на гарнир к обезьяне, как, подняв голову, увидел выше по течению необычное судно с высокими бортами, плывущее прямо посередине реки.

Ни разу, насколько он помнил, ему не приходилось видеть ничего подобного: вроде как парусник, только без мачты, а киль, судя по всему, сидит так глубоко, что его просто чудом не разворотило подводным камнем или топляком.

– По-моему, сегодня кайманам будет чем поживиться, – сказал он сам себе. – Дурень разобьется о скалу, или не зваться мне Золтаном.

Когда до того места, где он находился, оставалось около пятисот метров, корабль начал разгоняться, и это повергло венгра в еще большее изумление.

– Умерь прыть, не то расшибешься! – воскликнул он, словно неведомый кормчий мог его услышать. – На таких парах тебе вовремя не увернуться даже с двумя моторами.

Неожиданно в голове у него мелькнула абсурдная мысль, и, вскочив с места, он пошарил в куриаре и достал старый бинокль, с помощью которого сумел разглядеть, что шалое судно, которое быстро приближалось, вовсе не было оснащено мотором. Ни двигателем, ни парусами – вообще ничем, с помощью чего можно было бы им управлять. Разве что штурвалом, который сжимал в руках богатырского вида парень: грудь колесом да черные как смоль кудри, – он вперил взгляд в мутные воды, расступающиеся перед носом корабля.

– Надеюсь, ты умеешь плавать! – воскликнул венгр и почти тут же замахал руками, желая привлечь внимание парня и предупредить о подстерегающей опасности, но тот лишь дружески помахал в ответ, что разозлило венгра.

– Вот лопух! Дело пахнет керосином, а он мне ручкой машет.

Венгр уже хотел было плюнуть: мол, туда ему, дураку, и дорога, – как тут на палубе появились еще три человеческие фигуры, и он с ужасом увидел, что две из них – женщины, которые в ответ на его знаки тоже дружески помахали рукой.

– Безумцы! – вырвалось у него. – Какие-то сумасшедшие – не ведают, что творят.

Он вернулся к огню, заметив, что маримонда начинает подгорать, перевернул ее и, не удержавшись, снова схватил бинокль и навел на женщин, которые, в свою очередь, смотрели в его сторону.

У одной из них было спокойное и красивое лицо, хотя выглядела она усталой и печальной. Другая – очень юная, высокая, с величественной осанкой – показалась ему просто сказочно красивой, он даже решил, что это какой-то оптический обман: все-таки линзам уже много лет – или же у него разыгралось воображение.

«Мараденто»!

Название корабля было начертано на корме огромными буквами. Чувствовалось, что кто-то вывел их с любовью: видно, для кого-то это название и этот корабль имели особое значение.