Наиль Измайлов - Убырлы

• Название: Убырлы
• Автор: Наиль Измайлов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Мистический триллер, основанный на татарском фольклоре: семья подростка во власти древнего ужаса из забытых преданий. Продолжение романа «Убыр».

Подходит читателям 13–16 лет.

(Специальная сокращенная версия для «Книгуру»).

---

Лажанулся, с кем не бывает-то. У нас тут не биология, а география, в конце концов. Давайте еще грамматические ошибки править или про деление столбиком спрашивать.

— Измайлов, мы ждем.

Я оглядел класс. Все так и сидели как истуканы, даже Катька замерла. И Кир, гад, пялился, не на меня, а за левое мое ухо, на одну из карт России. Хоть бы для приличия учебник открыл и мне попытался показать. Фиг бы я отсюда что высмотрел, но всё развлечение.

Я тоже повернулся к карте биоресурсов, уставился в украшенные зверушками неровные ленты салатного и защитного цвета, которые перекрывали Татарстан с соседними республиками, и деловито спросил:

— Что, просто рассказывать?

Людсанна что-то ответила с ехидцей, а я и не услышал. Болотная полоса упала под ноги, забрызгав меня крупчатыми черными каплями, салатная лента порвалась в клочья, окруженные бурой подушкой падших листьев и черными корявыми ветками, за которыми мелькнули быстрые тени — пятерка волков гнала лосиху и восьмимесячного лосенка, недолго гнала, но шансов у них не было. Я кашлянул и спросил:

— Своими словами можно?

— Хоть какими хотелось бы уже.

— Звери бывают трех видов: одних ест человек, другие едят человека, третьи пытаются не вмешиваться.

Чужой голос чеканил чужие слова, и остановить его я не мог, и загорелая женщина за столом не могла, хоть и попыталась сперва, и странные дети за партами тем более не могли — и, на их счастье, не пробовали. А я говорил, как бурную речку переплывал, каждый гребок — фраза, и пока берега не достигнешь, остановиться нельзя — унесет и ко дну прилепит. И я досказал все, что не хотел, но должен был, и завершил словами:

— И если ты повернешься спиной к зверю, или оставишь след хищнику, или не добьешь раненого — ты умрешь и будешь проклят.

После этого говорить было нечего. Да у меня и сил не было почему-то. Хотелось есть. Или хотя бы сесть. Можно на пол.

Я потоптался на месте. Класс смотрел на меня — все смотрели, странно смотрели. И Людсанна смотрела тоже. Молча.

Я хотел уйти на место или отпроситься в туалет — живот резко скрутило. Но тут Людсанна хлопнула губами и глазами, совсем на себя не похоже, и сказала, тоже не по-своему, растерянно:

— Интересно. Это что, Измайлов, ты трактат старинный выучил? Похвально. И отдельное спасибо, что семейство кошачьих на сей раз не вспомнил.

Раздалось несколько смешков. Я исподлобья глянул, чтобы запомнить, кто такой отзывчивый, но в глаз мне словно прожектор ударил и ослепил на секунду. Кто-то зеркальцем балуется, что ли. Во уроды, подумал я и неожиданно захихикал сам — в основном, кажется, от боли в животе. Видимо, бывает такое.

Смешки затихли, но тут же разгорелись за другими партами. Зеркальца я ни у кого не увидел. Значит, из окна зайчик прыгнул. От соседнего дома, например. Могучий такой зайчик — школу и соседнюю девятиэтажку разделяло футбольное поле, да и солнца в небе было чуть. Класс гоготал, Людсанна, вместо того, чтобы, как обычно, пресечь, подхихикивала, а у меня уже мочи терпеть не было.

— Людмил Санна, — начал я.

И тут грянул звонок — прямо над ухом. У меня надобность выходить едва не отпала — вернее, едва не вывалилась. По случаю первого учебного дня уроки короче сделали, что ли? Сроду не было такого.

Я открыл рот, чтобы быстренько поныть и выскочить — без спросу выскакивать нельзя, звонок для учителя и все такое. Но не успел: полкласса, вот честно, если не больше, одним движением снялось с места и двинулось к двери. Размеренным, но быстрым шагом, почти в ногу.

Людсанна бедная никакой учительской народной поговоркой выстрелить не успела, протянула ошарашено и возмущенно:

— Ку-уда!..

— В столовую, Людсанна, нам сказали! — пискнул кто-то из самой гущи.

Гуща подхватила меня и поволокла на выход. А я дурной сопротивляться, что ли. Мне бы побыстрее в коридорчик. К доске вышел, на вопрос ответил, народ развеселил, а дальше все само как-то, и графичка видела, что я не виноват.

Толпа выдавилась из класса и с дробным щелканьем унеслась на первый этаж, к столовой. Я бы и сам рад подзаправиться, между прочим, но пока актуальней обратная процедура. Опа. Уже нет.

Я прислушался к себе и осторожно даванул живот кулаком. Хм. Не взывает и не прет. Наоборот, ноет — да-ай чего. Тоненько, но с растущей силой. Вырастет и меня всосет. Нетушки. Успею первым, до урока еще времени вагон.

Я рванул в столовку и чуть не сбил с ног Дильку.

Она вывернулась с лестничной площадки прямо мне под ноги, как в регби — я еле успел сложно изогнуться и мимо пролететь. Развернулся, чтобы объяснить сумасшедшему ребенку правила поведения на взрослом этаже — и замер.

Дилька смотрела на меня и сияла.

Я тоже, наверное, засиял.

Посияли так друг в друга, потом она сделала шаг, хотя меж нами было полшага, и влипла в меня, пузо щекой продавила.

— Диль, очки сломаешь, — пробормотал ее, растопырив руки.

Подумал и бережно погладил ее по голове. По косичке, вычурной такой. Гуля-апа дорвалась до девочки, теперь все, что в Самира не вмещается, на Дильку упадет. Бедная Дилька.

Дилька задрала лицо, посияла, вдруг нахмурилась и спросила требовательно:

— Ты у мамы был?

— О, — сказал я. — Еще как.

— Был?

— Был, был. И у мамы, и у папы, и у däw äti. Тебе Гуля-апа разве не сказала?

Дилька пожала плечом, и я понял, что она вообще-то хочет про маму с папой не от классной, но посторонней тетки, а от родного братца послушать. Который подбросил ее классным, но посторонним, и не звонит даже, казёль.

Я стыдливо поморщился и торопливо рассказал, как все хорошо у мамы, какой прикольный папа, про деда тоже приврал что-то, ну и про себя чуть-чуть. Сочинил мегабитву с котом, увлекся яркими деталями вроде ведра с песком, таящего в себе бронебойную и носоломную мощь, спохватился и спросил:

— Диль, а ты-то как?

Дилька дернула плечом, не сводя с меня восторженного взгляда. Неинтересно ей было про себя. Ей хотелось про меня послушать. Любила она меня, что ли. Или считала, что вся движуха сейчас вокруг меня творится. А движуха-то и впрямь творилась вокруг меня — с обидным таким избытком. Вытерплю. Лишь бы на моих больше не падало.

— Диль, а däw äni не приходила, не звонила? — вспомнил я.

— Она же в Арске, — удивилась Дилька.

— Да не, она приехала и никак… А, елки, она ж ни адреса Гули-апы, ни телефона… Сейчас ей позвоним.

Школьный звонок успел первым.

— Ладно, — сказал я. — Потом. Или, может, опоздаешь ненадолго?

Дилька испуганно помотала головой, аж косичкой по щекам себе надавала. Я взял ее за руку и быстро повел на первый этаж, к салажатам, приговаривая:

— Не боись, нарываться не бум. Пошли к тебе, пошли-пошли. Я после урока прибегу, мы с тобой вместе позвоним и… И все будет ок, да ведь?

Дилька кивнула, улыбнулась и юркнула в класс.

Я постоял, улыбаясь ей вслед и неторопливо пошел за сумкой. Я правда думал, что торопиться некуда. Что я прибегу к сестре после этого урока. И что все будет ок.

3

— Измайлов, ты решил на бис выступить?

Графичка смотрела на меня с неудовольствием, а старшаки из десятого вроде класса — с ехидным интересом. Вот это я называю правильной реакцией на явление школьника в начале чужого урока. Правда, пялились не все — некоторые переговаривались, скривив физиономии.

— Людмил Санна, простите, я, кажется, сумку у вас оставил, можно заберу? — выпалил я, вдохнул и понял, чего народ кривится.

В классе стоял запах, чужой, тревожный и странно знакомый. На залитом пепелище так пахнет, а в школе-то откуда. Ну, пусть сами с этим разбираются, мне спешить надо.

По недовольному кивку Людсанны я влетел в класс, осмотрелся, подцепил сумку, которую придурки старшаки успели отпинать к задней стенке, поблагодарил, быстро выскочил в коридор и только там вдохнул. Надо было постоять и подумать над тем, как странно и ловко складываются запахи, взгляды и слова. Но мне ж не до того. Я ж старательный школьник, думать не приучен. Приучен учиться, слушаться и не опаздывать. Вот и помчался на пятый этаж.

— Можно, Венера Эдуардовна?

Вошел и отшатнулся.

На алгебру я смело захожу. Матичка тетка не вредная, и ко мне относится неплохо. Я к ней тоже, между прочим, хотя она меня вечно на всякие олимпиады посылает, а они по воскресеньям и, что обидно, без мазы: там насыпается куча прыщавых гениев с циферблатами вместо глаз, с ними посоревнуешься. Зато схожу на олимпиаду — и неделю меня не трогает ни завуч, ни директриса по поводу прически и вызывающего смеха. А неделя — это немало.

Классом я не ошибся и кошмарный прием не встретил, а отшатнулся от запаха — примерно такого же, какой остался на географии. Техничка тетя Оля на переменах по классам с горелым пылесосом бегает, что ли? И как поспевает. С такой прытью ее можно в олимпийскую сборную включать. Странно, что наши запаха не чуют. А, вон Димон с Михасем кривятся и на меня глядят тревожно, а остальные опять — по струночке и зрачки в доску. Или на матичку.