Наиль Измайлов - Убырлы

• Название: Убырлы
• Автор: Наиль Измайлов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Мистический триллер, основанный на татарском фольклоре: семья подростка во власти древнего ужаса из забытых преданий. Продолжение романа «Убыр».

Подходит читателям 13–16 лет.

(Специальная сокращенная версия для «Книгуру»).

---

Я немножко повоевал — в основном для порядка, ну и чтобы клоунов из цирка не изображать, которые ходят друг за другом вокруг будки и встретиться не могут. Посижу пока в игре, может, пацаны вернутся. Время-то не позднее, десяти еще нет. Вряд ли всех так рано спать погнали, пусть и накануне школы.

Я дошел бы до первого этажа и очистил бы площадь перед зданием, потеряв максимум процентов тридцать здоровья. Но на втором этаже дернулся всем телом, не добил одного паразита и еле успел спрятаться от ответного огневого шквала. Пламенная стена кипятила экран, злобно шипя в наушниках даже сквозь финальный инструментал, а я, скривившись, соображал, показалось мне, или действительно Локиз Нивью, солист Laser Assassins, в последней фразе проныл «Наи-иль!»

Понял, что показалось, и приготовился мощно вернуться — и тут мой герой неловко брякнулся на пол, как сбитая граблями садовая лягушка. Это у меня рука дернулась — оттого, что Нивью теперь совершенно четко прошелестел мне в уши «Наи-иль Изма-айлё-ов».

Я сорвал наушники с головы и чуть не зашвырнул подальше, но остановился. Все равно на проводе обратно прилетят, да еще гнездо штекером повредить могут. И вообще — наушники-то тут при чем? При чем, конечно — пугают, блин, аж руки дрожат. Это что, я впрямь так испугался? Музыки и собственного имени?

Щаз.

Я нахлобучил наушники, закрыл игру, где меня все равно убили, и принялся искать напугавшее место песни, понимая уже, что там просто слова созвучные, типа «Nail is my love» (Гвоздь (коготь) — моя любовь (англ.)). Песня-то про мрак, который сорвался с цепи — так что любовь к гвоздю или там когтю вполне логична. А что читается фраза немножко не так, как я услышал — норвежцы же поют, у них произношение довольно всякое.

Так я себя успокаивал, гоняя туда-сюда последний трек, потом предпоследний, потом следующий. Нигде не было ничего похожего ни на имя мое злосчастное, ни на гвоздик любви. Пришлось найти и прочесать все тексты альбома, который я слушал. Я половину строк вслух проговорил, прикидывая, мог ли мой утомленный мозг вот это сочетание за оклик принять. Не мог по идее. Но смог же. Могучая кучка заслуженно серого вещества. Завязывать надо с музыками этими.

Я закрыл плеер. Музыка притихла и смолкла. Хотя должна была смолкнуть сразу, как всегда — а не так, будто одновременно звучала в наушниках и в каком-то внешнем динамике, который вырубился с секундной заминкой.

Я снял наушник, прислушался и огляделся — который раз за день. Если телика не считать, не было у нас динамиков. Колонки от компа в новогодние каникулы сломались, и папа сказал, что новые покупать не будет из жалости к семейному покою и во имя добрососедских отношений.

Я открыл плеер, несколько раз поставил и тормознул ту же композицию, вслушиваясь. Звук доносился из наушников еле-еле, глухой и мятый.

Физичка Александра Митрофановна учила нас доводить всякий опыт до конца.

Я напялил динамики, включил, выждал полкуплета, нажал стоп и сбил левый наушник. И вроде четко услышал гаснущий стон гитары. И вздрогнул, услышав совсем четкий стук. Стучали по батарее. Видимо, недобрые соседи. Обнаглели, времени-то всего — опа. Ну, одиннадцати еще нет. Но эксперимент свернем, и пусть мне Митрофановна трояк ставит — если узнает, естественно. Четверть только начинается, исправлю.

Я отложил наушники, бегло глянув, не сшибаю ли роутер, и крупно вздрогнул. На костяшке большого пальца у меня тускло сверкнул ноготь. Недлинный такой. Подрезанный. Мой, в общем — но на пару сантиметров выше положенного.

Nail is my love.

Я с ужасом уставился на пальцы. Нормальные, малость ссаженные и распухшие, но с ногтями в положенных местах. Показалось. Уф. Сердце грохотало, что те барабаны. Ладони упали на коленки, и тот же тусклый отблеск мигнул на боевой костяшке левой кисти. Сползает все сильнее, понимаешь. Теперь я не вздрогнул. Утомленно приподнял руку, убедился, что все с ней нормально и сказал вслух:

— Переутомился. Спать пойду.

5

Первый раз в жизни я ночевал дома один. Лежал в темноте и старался не выпускать из себя страх и злобу. Вернутся — самому хуже будет. А вернутся обязательно.

Квартира притворялась пустой — старательно, но не очень успешно. То холодильник с ножки на ножку переступит, то труба в ванной откашляется, то какие-то звуки из вентиляции донесутся — ну, будем считать, не из вентиляции, а через вентиляцию. А что, может быть — время не слишком позднее, полуночи еще нет. Соседи по дому блукают — дядя Рома с тетей Ларисой, например, — или телик смотрят. И никто не притаился под запыленной пластиковой решеточкой или за латунным крестиком слива в ванне, перебирая когтистыми ножками и прикидывая, пора уже вылезать, или подождать, пока одинокий хозяин вырубится.

Не было у меня такого, чтобы ночь, а я дома один. Всегда более-менее полный комплект. Ну, папа в командировки ездил, но остальные-то всегда рядом. Нас с Дилькой раз всего и оставили, когда всё, ну, началось. Дилька обуза, конечно, и доставала та еще, но и польза от нее была, оказывается, заметной. Отвлекаешься, и не страшно.

Да и сейчас не страшно. Пусто как-то. И снаружи, и внутри. Будто огромные нужные куски рядом с тобой и из тебя вырезали, а оставили пустоту и ощущение, как в первый день после того, как зуб вырвут. Назавтра привыкаешь, а сперва все время лазишь проверить и удивиться, какая дырка большая. Она затянется. Зуб вырастет. Мои вернутся. Чего тосковать. А все равно.

Пустота, если подумать, не была совсем свистящей. За стенками соседи, ближе — еще кто-то, о ком думать не хотелось. Ну и кот, само собой.

По уму надо было däw äni позвонить. Но папин телефон так и не включился, а плясать вокруг него или хвататься за мамин было поздно. С утра плотно возьмусь.

Еще имело смысл до отбоя разобраться с тенями и прочей мистикой. Так себе смысл, честно говоря. Напрашивались два способа: искать объяснения или охотиться. Но дом — не место для охоты. Нельзя здесь охотиться, выслеживать или с оружием ходить. Я это с опозданием вспомнил, но жестко и навсегда. Так что зря я с ножиком-то. Где он, кстати? Ладно, надо будет — найдется.

А объяснения сами не найдутся. Как говорит половина учителей, не надо гадать, надо знать. А я про городские чудеса, канализационных страшилищ и тени выключенных камер не знал ничего. И подсказать было некому — я думаю, в принципе. В лесу хоть Карлыгачбикя-аби была, которая могла объяснить и научить. Так и сделала, наверное, хотя я по-прежнему не помнил, когда, как и что произошло. Здесь бабки не было. Кот был — приперся и сел на пороге зала. Молча жмурился и зевал так, что голова на две части разваливалась.

А других знающих нет, никого. Не верил я в специальных людей, которые сидят где-нибудь на третьем этаже под кондиционерами, пьют воду из кулера и пишут методички про мелкую нечисть из водопровода и канализации.

Я проснулся от надоедливого звякивания сдвинутого по октаве дверного звонка. Не дверного, с трудом сообразил я, ощупывая тьму вокруг. Телефонного. Папина мобила, про которую я почти забыл, аукала колокольчиком эсэмэски. Я, пошатываясь, настиг трубку и потянулся отцепить ее от провода, и тут она завелась. Сигналы текстовых сообщений пошли подряд, влипая друг в друга — дыньк-дынь-кдынь-ньк! Безобразие, между прочим. Порядочные мобилы так себя не ведут, особенно отключенные.

Раз сама включилась, поглядим, что за куча сообщений насыпалась. Дзыньк. И продолжает сыпаться.

Сообщений была и впрямь куча — двенадцать штук. Уже тринадцать. Первые пять от деда — «Где дети», «Рустам срочно позвони», «Диля наиль не приехали не отвечают срочно позвони». «Почему молчите вы в порядке срочно позвони». «Я в казани буду через полчаса не уходите». Несколько от дядек со смутно знакомыми фамилиями: «Рустик выезжаем 16.00», «Ты где позвони», «Измайлов, срочно позвоните. Нужны объяснения» — ну и в таком духе, все недовольнее и злее. Начальство. Я поежился — читать такое было неудобно, а еще неудобнее представлять, что теперь у папы с работой. И у мамы, кстати. И вообще, что теперь с ними и с нами всеми будет — в смысле, где работать и на что жить. В первый раз я об этом подумал. И тут же забыл.

Последняя эсэмэска с работы, от дяди Андрея, пришла позавчера — безнадежная совсем. Еще были два послания, подписанные «мама» — «рустик где вы где папа позвони скорей» и «не могу еду завтра буду». Не наша мама, а папина. Жалко мне ее что-то стало опять. С чего бы, казалось. Она переживала от незнания, а мы просто пережить пытались — и никто нас не спрашивал, знаем ли мы и хотим ли это знать. Все равно däw äni было жалко.

После дяди Андрея и бабули про папу все забыли, а теперь вспомнили. Вот сейчас, пять минут назад. Сообщения падали размеренно и с одного номера — коротенькие, разные, но одинаково бессмысленные. В первом было так: «.ад имр фшь», во втором среди абракадабры выделялось слово «бей», но я почти сразу понял, что это случайность. Кто-то жмакал кнопки телефона один раз, потом два раза, потом три — и так далее. То ли ребенок балуется, то ли чокнутый взрослый пытается понять, что у него в руках, как Митрофановна говорит, методом научного тыка.