Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

• Название: В тайге стреляют
• Автор: Юрий Шамшурин
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1969

Повесть Ю. Шамшурина посвящена событиям гражданской войны в Якутии. Коренное население — якуты-охотники, обманутые местными богатеями-тойонами, — вступает в белоповстанческие отряды. Неграмотные, забитые бедняки, опутанные религиозными и родовыми предрассудками, первое время не понимают, что борются против власти трудового народа. О постепенном пробуждении их классового самосознания и повествует книга «В тайге стреляют».

Ю. Шамшурин много лет прожил в Якутии и хорошо знает жизнь и обычаи этого края.

Первая часть повести под тем же названием выходила в 1967 году в издательстве «Советский писатель».

---

Чухломин встал, протянул Синицыну сухую горячую руку и пошел к выходу. Назарка послушно пошагал сзади, внимательно рассматривая высокую нескладную фигуру комиссара. Тот усиленно размахивал руками, и худые лопатки попеременно остро выпирали из-под суконной гимнастерки. В дырки, образовавшиеся на локтях, проглядывала нижняя рубашка. На брюках- галифе виднелись большие, неуклюже пристроенные заплаты.

— Вам бы тоже новую форму, товарищ комиссар, — поравнявшись на улице с Чухломиным, вполголоса заметил Назарка. — У вас тоже порвалось.

— А? Заплаты, говоришь?.. Успеется, — рассеянно ответил Чухломин. После продолжительного молчания он сказал, опустив ладонь на плечо парня: — Хотя... Мало мне жизни осталось, Никифоров. Совсем мало — с заячий хвостик! Лично мне ничего уже не надо... Для Советской власти, большевистской партии успеть бы сделать как можно больше полезного! Возможно больше! — И такая тоска послышалась в голосе этого человека, что Назарке стало не по себе.

— Лечиться надо, товарищ комиссар! — искренне желая Чухломину самого наилучшего, посоветовал Назарка.

— Милый мой мальчик! — Чухломин привлек к себе Назарку и горько усмехнулся. — В мире нет лекарства, которое совладало бы с этой проклятой болезнью... Вы, молодые, создадите новую жизнь, построите коммунизм, тогда и с чахоткой научатся бороться. Да и сама болезнь, пожалуй, к тому времени исчезнет: не станет условий для ее возникновения. И будут о ней вспоминать, как о кошмарном прошлом, как о многом плохом, порожденном неравенством, отчего вы навсегда избавитесь.

Солнце приятно пригревало спины. Они неторопливо шли вдоль тихой пустынной улицы, направляясь к реке.

Природа стряхнула с себя зимний покров. Вдоль берега, под крутым обрывом, зеленели тальники, увешанные нарядными сережками. В березах и лиственницах забродили живительные соки. Почки набухали и становились клейкими. Лес наполнился волнующими запахами и звуками. Лишь широкая река сверкающей белой подковой охватывала город. На голубом фоне неба утесы, отвесно падающие в воду, как бы передвинулись ближе к окраинным домишкам. В пронизанной солнечными лучами вышине распластал крылья неподвижный коршун.

Чухломин и Назарка вышли к обрыву, остановились, залюбовавшись величественной панорамой закованной в лед реки, от которой наносило свежестью и прохладой. В сморщенных ветром заберегах, словно опавшие листья, осин, купались солнечные блики-серпики. Вытаявшие из-под снега торосы горели холодным рубиновым пламенем. Острые грани их ореолом окружало сияние. Издалека можно было подумать, что вся долина реки наполнена разноцветными огоньками, которые, затухая в одном месте, с новой силой вспыхивали в другом.

— Ну, пошагали, Никифоров. Теперь эти красоты навсегда наши. О них еще напишут поэты!

Чека разместилась в конторе бывшего острога. На пригреве вдоль стены трава уже выкинула из земли изумрудную щетинку. По площади, позвякивая боталами, бродили отощавшие за зиму коровы, жадно выщипывали первую зелень. Тут же лениво бродила собака. С боков ее клочьями свисала шерсть.

В кабинете Чухломина было светло и пусто. Ничем не прикрытый стол, несколько скамеек, табуреток — вот и вся обстановка. В окне между рамами жужжала и билась о запыленные стекла проснувшаяся муха. На противоположной от окна стене лежали дрожащие прямоугольники солнечного света.

— Раздевайся, Никифоров, и садись! — сказал Чухломин и выложил на стол трубку, кисет, спички. — Разговор у нас предстоит большой и серьезный,

Назарка сел в простенке между окнами, где было попрохладнее, свернул папиросу и притих. Не такой человек комиссар, чтобы заниматься праздной болтовней. Чухломин, волоча ноги, ходил по комнате и попыхивал трубкой. Руки он сложил на пояснице и безостановочно шевелил пальцами.

— Это факт: Советская власть прочно утвердилась по всей стране, — покашливая, говорил Чухломин. — Лишь в закутках, вроде нашего, остатки белогвардейщины еще огрызаются и делают попытки причинить нам вред. Впрочем, и в глухомани Красная Армия допевает отщепенцам отходную. Товарищ Ленин уже новую внутреннюю политику объявил. Поэтому войну можно считать законченной. Однако враг, Никифоров, не замирился. Нет! — Чухломин взмахнул трубкой, из которой серой струйкой посыпался пепел. — Он затаился, притих, замаскировался до поры до времени. По-моему, они способны выжидать годами, десятилетиями подходящий момент, чтобы внезапно нанести предательский удар и свергнуть Советы. Враги будут прикидываться нашими искренними друзьями. Они переменят свое обличье подобно хамелеонам, запасутся фальшивыми документами и, где только представится возможным, станут пакостить нам. Недруги наши всеми способами будут пробираться в большевистскую партию, в эркасээм, в органы государственного управления, с тем чтобы взорвать нас изнутри.

Назарка слушал Чухломина, и ему становилось страшно — сколько же у власти рабочих и крестьян явных и скрытых противников! Удастся ли справиться с ними?.. Как бороться с контрой, что ей противопоставить? Чухломин сел рядом с Назаркой, намял в трубку очередную порцию табака. Взмокшее от пота лицо его было точно смазанное маслом.

— Только беспощадностью к врагам мы сбережем советский строй, за который заплатили очень дорого. Лишь при этом условии наша революция устоит и не будет растоптана, как другие революции. Ты понимаешь мои мысли, Никифоров?

Назарка кивнул, хотя, если честно признаться, мало что уразумел из рассуждений председателя Чека. А частое упоминание слов «беспощадность», «безжалостность» было неприятно само по себе. Чухломин вскочил, будто вспомнил что-то неотложное, и снова размашисто зашагал по комнате. Он был взволнован и не пытался скрыть этого.

— Некоторые милосердные, слезливые товарищи склонны обвинять меня в излишней жестокости. Напрасно! Я тоже испытываю жалость, сострадание, горечь, обиду. За жизнь я не зарезал ни одной курицы, не стрелял ни зверя, ни птицу. Но настоящий революционер обязан связать свои чувства в узелок и выбросить их к чертовой матери! Он все должен подчинить одному — достижению поставленной цели. Ни на йоту не отступать с завоеванных позиций. Стоит лишь чуточку сдать — и ты уже способен пойти на сделку с совестью. В итоге — свернешь с намеченного пути. Повседневность засосет тебя, затуманит мозг, притупит бдительность и принципиальность... Старый мир пустил столь глубокие, прочные корни, что их необходимо перерубить все до последнего, выкорчевать все отростки. Для этого нужно на некоторое время стать жестоким. Да, да, именно жестоким! Ради счастья будущих поколений. Только при этом условии мы выдержим натиск неприятельских сил, окрепнем и построим социалистическое общество.

Приступ кашля остановил Чухломина. Он схватился руками за грудь. На висках вздулись синие жгуты вен. Пот мелкой сыпью покрыл лоб. В изнеможении он привалился к столу и уронил на него голову. Несколько минут прошли в безмолвии. Назарка отчетливо слышал, как надсадно, со свистом втягивал в себя воздух Чухломин. В груди его что-то переливалось и булькало.

— В Ачинской пересылке легкие мне отбили, — прошептал он, сплевывая в платок. — С того и началось.

Отдышавшись, Чухломин поднял голову и, приглаживая растопыренной пятерней волосы, улыбнулся.

— Вот и отпустило, — сказал Чухломин и распрямил спину. Он нашарил трубку и с излишним старанием принялся уминать в нее табак. — О чем мы толковали?.. Так вот, Никифоров, главнейшая задача органов Чрезвычайной Комиссии — выявлять явных и тайных противников рабоче-крестьянского государства и обезвреживать их. Сам знаешь, бандиты редко сдаются по доброй воле. Мы будем выявлять и разоблачать сознательных врагов диктатуры пролетариата, которые никогда по-честному не примирятся с нами. Таких необходимо отделять от сомневающихся, заблуждающихся и обманутых. Это особенно сложно у нас, в Якутии... Тебе, Никифоров, не по годам много привелось испытать в жизни. Уверен, что у тебя развилось классовое чутье, классовая непримиримость и ненависть... Будешь помогать мне. Я ведь не забыл твое путешествие в Бордон и как ловко обвел ты вокруг пальца Цыпунова. Не будь тебя, еще неизвестно, чем бы кончилась осада...

Вечером Назарка опять был в кабинете председателя Чека. Чухломин зажег лампу, прикрыл ее жестяным колпаком так, чтобы лицо оставалось в тени. Пришпилил на окна листы серой оберточной бумаги. С наступлением темноты в просторном нежилом здании затаилась особенная тишина. В караульной гулко раздавались шаги.

— В последней стычке с бокаревской бандой наши захватили несколько человек. Вот и будем выяснять, что это за рябчики... На цыпуновский след бы напасть. По слухам, он опять свое отребье собирает, — сказал Чухломин.

Он ходил по комнате. Потом сел на табурет и крикнул дежурному, чтобы привели пойманного бандита. Немного погодя в кабинет вошел плечистый мужчина в распахнутой оленьей дошке, на груди угольником отвисла разорванная рубашка. Волосы у него были раскосмачены, подбородок зарос щетиной. На щеке выделялась черная подсохшая корка — когда-то сильно поморозил. Он угрюмо, исподлобья осмотрел Чухломина и Назарку. Взгляд его был насторожен и колюч. Пленный поддернул плечом сползавшую дошку и в нерешительности остановился у порога.