Анн-Лу Стайнингер - С трех языков. Антология малой прозы Швейцарии

• Название: С трех языков. Антология малой прозы Швейцарии
• Автор: Анн-Лу Стайнингер
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013

Поэтичные миниатюры с философским подтекстом Анн-Лу Стайнингер (1963) в переводе с французского Натальи Мавлевич.

«Коллекционер иллюзий» Роз-Мари Пеньяр (1943) в переводе с французского Нины Кулиш. «Герой рассказа, — говорится во вступлении, — распродает свои ненаглядные картины, но находит способ остаться их обладателем».

Три рассказа Корин Дезарзанс (1952) из сборника «Глагол „быть“ и секреты карамели» в переводе с французского Марии Липко. Чувственность этой прозы чревата неожиданными умозаключениями — так кулинарно-медицинский этюд об отварах превращается в эссе о психологии литературного творчества: «Нет, писатель не извлекает эссенцию, суть. Он только фильтр, который распределяет и отбирает, отводит и копит, медлит, раздумывая. Он ужимает или доводит водой».

Два рассказа Анн-Лиз Гробети (1949–2010). «Сдохни, мерзкая тварь» — о психически нездоровой девочке и ее матери, мечтающей «сплавить» дочь в какую-нибудь лечебницу. Перевод с французского Марии Аннинской. И «Нилли в ночи» — исполненный черного юмора этюд о храпе. Перевод с французского Михаила Яснова.

Моник Швиттер (1972) с рассказом «А если снег, у крокодила…» Одиночество и надежда на любовь — вот немудрящая тема этой с виду интригующей истории. Перевод с немецкого Марии Зоркой.

«Книга Лукаса» Жана-Франсуа Соннэ (1954) в переводе Нины Хотинской. Рассказ о греке, врале-островитянине, и о «неудобном сродстве» его выдумок и темперамента с трудом и темпераментом автора новеллы, как, впрочем, и вообще писателей.

«Короткие рассказы» Аурелио Булетти (1946). Миниатюры, сочетающие скепсис с добродушием. Перевод с итальянского Анны Ямпольской.

Франц Холер (1943), живой классик швейцарской литературы. Рассказ «Камень» — происхождение Земли и зарождение жизни, европейская история и нынешний день глазами камня. Перевод с немецкого Вячеслава Куприянова.

И завершают краткую антологию современного швейцарского рассказа «Тополя» Жоржа Пируэ (1920–2005) в переводе с французского Аси Петровой. Вереница лирических ассоциаций, связанных для автора с этими городскими деревьями: «Потому что каждый человек несет, прижав к груди, свое невидимое деревце…»

---

И вспоминались мне те ночи, что я провела здесь, в своей кровати. Бессонные, как сегодня. И полные сновидений. Бесчисленных сновидений, из которых ни одно мне не запомнилось.

Я встала далеко за полдень и поливала себя душем, пока не кончилась горячая вода.

Уже смеркалось, когда я за двадцать два франка купила у кассирши входной билет.

У входа меня подстерегали воспоминания об учительнице.

Я пошла быстрее, чтобы их опередить, но и они ускорили шаг — не отвяжешься. Училка преследовала меня, как я преследовала ее в тот весенний день, когда замышляла убийство.

Училка наступала мне на пятки, стоит обернуться — вот она, тут как тут, лицо суровое, прямая морщина посреди лба, ее глаза, и тонкие брови, и густо накрашенные ресницы. «Хватит меня преследовать!» — мысленно произнесла я, но тут же услышала ее голос: «Прекрати ходить за мной по пятам…» Второпях я едва не проскочила мимо верблюда. Остановилась, переводя дух, закрыла глаза. А когда открыла снова и обернулась — училки как не бывало. Я уселась на большой камень у ограды и принялась разглядывать верблюда.

Обернувшись, заметила сзади смотрителя зоопарка с красным пластмассовым ведром. Но это был не мой смотритель. И резиновые сапоги не те, за которыми я шла несколько дней назад. «Как жаль!» — подумала я. И на миг удивилась этой своей мысли. А в следующий миг снова увидела морщину на лбу учительницы.

«Произошло несчастье», — услышала я голос директора школы.

Однажды она не явилась в класс. Перед тем мне несколько ночей подряд снилось убийство. Во сне я наконец добилась своего. Я проламывала училке голову. Снова и снова. Отделала ее по полной.

Со звонком в класс вошел директор школы:

— Произошло несчастье. Госпожа Либманн находится в больнице. Несчастный случай.

Учительница так и не вернулась.

Она сгинула, а я много дней лежала в жару и бредила. Мама до сих пор вспоминает про ту мою горячку. «Как снег на голову, ни с того ни с сего», — повторяет она.

Потом все наладилось. Горячка прошла. ОНА сгинула. Поблагодарив Бога, я про нее забыла, про училку. Сгинула. Не было ее. «Уходи прочь», — думала я теперь, сидя на своем камне.

Маленький мальчик, запыхавшись, остановился рядом со мной.

— Козимо, не бегай! — крикнула ему мать.

— Вот это — босс! — произнес мальчик на диалекте моего родного города, указывая на одного из верблюдов и глядя на меня. Я не ответила.

— Нет, вон тот, вон тот босс! — и показал на другого верблюда. Родители наконец подошли.

— Вон тот — босс! — торжествующе сообщил он родителям.

Врезать бы этому мальчику. Да сказать на протяжном местном диалекте: «Отваливай со своими боссами, ты, маленький идиот!» Мать погладила его по головке:

— Какие у них морды смешные, да, Козимо?

А она не местная. Пытается подражать нашему диалекту, но спотыкается на каждом слоге. Я поднялась с камня и ушла. А то вдруг скажу им: «Родину в замужестве не обретешь, а Козимо — омерзительное имя». Так что лучше сразу уйти. И я ушла неведомо куда.

Четыре дня назад я сидела в ресторане напротив и изучала меню. Я прекратила наблюдение за входом. Пасмурно, и дождик моросит. Посетители зоопарка надвинули шапки и капюшоны пониже, лиц не видно.

Заказала чашку кофе. Официант, фыркнув, хотел было забрать меню, но я не отдала:

— Мне еще понадобится!

— Да пожалуйста, — презрительно ответил он.

Есть совсем не хотелось, но я стала подсчитывать, что бы такое заказать на двадцать два франка. Например, ньокки с горгонцолой и кофе? Нет, дорого.

«У верблюда, а если снег, у крокодила» — повторила я. Может, начальные буквы, «в» и «к», указывают на отправителя? Но в моем списке нет ни одного имени на «в» или на «к». В чем же смысл послания?

Крокодил… Льет крокодиловы слезы. Крокодил… Вялый такой на вид, а сам начеку, того и гляди вцепится всей пастью. И что? Не знаю никого, кто напоминал бы мне крокодила. Верблюд… А тут уж вообще никаких идей. Двугорбого верблюда называют также домашним. Чудесно. Половина человечества состоит из мужчин, считающих себя вполне домашними. Не меньше половины. А толку что?

Официант принес кофе и вызывающе посмотрел на меня.

— Минуточку, — сказала я и нарочно углубилась в меню.

«Пальто из верблюжьей шерсти» — вдруг вспомнилось мне. И я увидела отца в пальто из верблюжьей шерсти. Однажды в магазине — мне было лет пять — я потеряла отца в предрождественской толпе. И плакала навзрыд, пока не обнаружила прямо перед собой подол его пальто. С облегчением я ухватилась за этот подол. Пошла вместе с пальто. Пальто остановилось. Совершенно незнакомый человек наклонился ко мне, разжал мои пальцы. Меня охватил неописуемый ужас. Оказывается, я держалась за чужого человека. А ведь готова была пойти за этим пальто хоть на край света.

Я захлопнула меню. Официант тоже сделал какое-то движение со скучающим видом.

— Так что же? — спросил он и протянул руку за меню.

Я по-дурацки улыбнулась, попросила счет и слишком щедро дала лишнего ему на чай.

Три дня назад я вышла из дома в семь утра. На улице, отливавшей утренним влажным блеском, было еще темно. Я решила преодолеть весь путь пешком. Напялила шерстяную шапку, натянула ее до бровей. Родная мама не узнала бы меня в этой шапке. Бодро потопала вперед, радуясь облачкам пара изо рта. И рассвет шел вперед вместе со мною. Путь в зоопарк вел через весь город. Родной мой город не изменился. Меня не обманешь одним-другим новым магазинчиком, новым домом. Город какой был, такой и есть. Знаю я его, меня не проведешь. Качество жизни! Безопасность! Чистота! Порядок! Вот что выставлено тут напоказ, но уж мое сердце не дрогнет. Вижу тебя насквозь. Ты меня не проймешь, жестокосердый образец мелочности, посредственности и порицания. Знаю я тебя. Спустя все эти годы знаю, и воспоминания липнут тут к каждому камню. Даже в сегодняшней утренней мгле куда ни глянь — воспоминание. Каменная груда из неприятных воспоминаний. Только плохие, неприятные, горькие, скверные, постыдные, гадкие воспоминания возвращаются вновь. Такие, как воспоминание о моей учительнице. С каждым шагом на улице светлело, с каждым шагом я видела все яснее, с каждым шагом росло мое отвращение к собственному прошлому.

К зоопарку я подошла ровно в половине девятого. Точно как рассчитывала. Хоть бы тут мой город меня удивил, но нет. Ровно в половине девятого я стояла перед пустой кассой.

Уселась на ступеньки у входа, жду. В девять часов мамочка с двумя нарядными детишками, купив первые билеты, прошла мимо меня к входу. Какая же я нелепая в этой маскировочной шапке.

Через сорок минут, насчитав тринадцать незнакомых лиц, я встала и ушла. Поехала назад на такси за двадцать франков, не разбирая дороги и ни разу не взглянув в окно. Мне вдруг стало безразлично, кто послал письмо. Мне вдруг расхотелось идти по следу, разонравилась тропа, ведущая в мое прошлое.

Вполне хватит и полученного пакета воспоминаний.

Два дня назад, в предпоследний день года, я собрала чемодан, приготовила деньги, паспорт, обратный билет. Села на кровать и задумалась, что сказать маме на прощанье. Тут мама постучала в дверь, спросила:

— Выпьешь со мной чаю?

— Нет, мне пора.

Мама открыла дверь, посмотрела на меня удивленно. Я взяла куртку, у порога поцеловала ее в щеку:

— У меня назначена встреча.

Мама глядела на запакованный чемодан. Я вышла.

Кассирша произнесла: «Двадцать два, пожалуйста», и тут я сообразила, что не взяла с собой денег. Извинившись, я в нерешительности постояла у входа. Находиться тут без маскировочной шапки мне было неуютно. Куда теперь? Кофе не выпьешь, в такси не сядешь. Даже трамвайный проездной на две недели, и тот я забыла. Сюда приехала зайцем, сама того не зная. Смешно, конечно, но сесть в обратный трамвай у меня не хватило смелости.

Вчера наступил Новый год. Я так и не уехала. Пила шампанское, чокаясь с мамой. Вдруг она рассмеялась и сказала, что уже пьяна. Обняла меня. Обняла и не хотела отпускать. Тяжело дышала мне в ухо. Я освободилась из ее объятий под предлогом, что надо открыть новую бутылку.

— Не хочется больше, — сказала мама.

Не знаю, что она имела в виду: шампанское или все остальное. Вскоре она пошла спать.

Новый год, 4.30 утра. Не знаю, пойду ли я в зоопарк. Думаю, скорее нет. Наверное, лучше не ходить. Но у меня еще много времени для окончательного решения. Больше двухсот минут. Снег, между прочим, не идет.

Жан-Франсуа Соннэ Перевод с французского Н. Хотинская

Жан-Франсуа Соннэ [Jean-François Sonnay; p. 1934] пробовал свои силы едва ли не во всех литературных жанрах: пьесы для театра, детские сказки, рассказы, эссе, многочисленные романы, один из которых — «Вторая смерть Хуана де Хесуса» [ «La Seconde mort de Juan de Jésus», 1997] — удостоился сразу двух почетных наград, премий Рамбера и Шиллера. По собственному признанию, больше всего Соннэ занимает природа художественного вымысла. Где тонкая грань между красноречием и краснобайством? Может ли писатель, переврав все на свете, сказать тем не менее правду? И где та крупица, та песчинка подлинного, обрастающая по воле автора перламутром словес? Словом, было или не было? Подскажем читателю, что в последующем рассказе вралей как минимум три…