Владимир Ерохин - Вожделенное отечество

• Название: Вожделенное отечество
• Автор: Владимир Ерохин
• Издательство: Laterna Magica
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

Роман-хроника о судьбе России ХХ века, о личном опыте автора и общении с отцом Александром Менем и другими знаменательными людьми.

---

Настя плакала, курила, а по ночам, при свете настольной лампы, левкасила доски, писала, олифила и вновь писала глянцевые, сияющие на тёмном фоне, румяноликие иконы. Пятеро детей спали, кто спокойно, кто нервно разбрасывая руки, в тёмных, скраденных пологом ночи углах. Стёпа корпел при ярчайшей лампочке на кухне, вырисовывая беглым физтеховским почерком шеренги формул, похожих на орнаментальную графику египетских, в пирамидах найденных пиктограмм, порождая ужасающую мощь режущего луча, завязывающегося из этих латинских и греческих букв и арабских цифр, выписанных блестящей сталью шариковой ручки на кухонном столе с подстеленной газетой. Временами на стол вскарабкивалась мышь. Стёпа кормил её сыром. Он засыпал, улыбаясь своим мыслям, безмятежный, чуть лысеющий, с пушистой рыжей бородой, аккуратно сложив под подушку очки с золотистыми дужками.

ВАГОН

Я понял, что эти, играющие за моей спиной в Подкидного дурака, и этот, со странным усердием тренькающий на гитаре, — мой надёжный тыл.

Это моя страна и это мой народ, несмотря на все пошлости Чернышевского. Забывший Бога народ.

НА ПЕТУШИНСКОИ ВЕТКЕ

Напротив меня сидели два щетинистых субъекта в драповых пальто с оторванными пуговицами и долгое время молчали, уткнув носы в затёртые шарфы. Наконец один из них повернул к другому голову и сказал:

— Но зато все же мы — интересные люди!

Да, ты уж запасся удостоверениями — что ты и тигр, и волк, и медведь, — сказал мой друг, удивлённо взирая на мои корреспондентские регалии.

— Мы не умеем различать духов, — говорил он. ("Я был тогда молод, — вспоминал о тех временах мой приятель-переплётчик — создатель романса "Поручик Голицын", — и не имел никакого опыта, кроме опыта подпольной борьбы".)

— Меня тут напугали, — продолжал забредший в редакцию друг, — говорят, что Москву скоро переведут на третью категорию снабжения. А она давно уже на пятой категории!

— Напугали, выходит, ежа голым задом.

— Эти все события показали, что можно все, что угодно. Это был прекрасный социальный эксперимент. И все эти социологи, экономисты и прочие, которые кормятся вокруг науки, должны только радоваться. Правда, до конца эксперимент довести, как в Кампучии, не удалось. Там ведь только чиновники имели право есть рыбу и мясо.

— Да, как в Кампучии — отстрел ненужных сограждан.

— Нас внешние обстоятельства немного сдерживают. Если б не они, все было бы о'кей.

— Ой, не знаем, что завтра будет.

— Что завтра? Тут не знаешь, что сегодня-то было.

— Народ пуганый, потому и не бунтует.

— Понятно, что все хотят выбиться в начальство, чтобы жить не по законам коммунизма.

— Американцы говорят: "Вам не нравится правительство? Так смените его".

— Они не понимают того, что такое коммунизм, и пример с Кампучией их ничему не научил.

Гонорары были разными: от трёх до семи лет.

А мой друг, быв спрошен о том, что ждёт нас в будущем, отвечал со всей определённостью:

— Три по пять. И разъяснял:

— Пять лет тюрем, пять — лагерей и пять — по рогам.

("По рогам" означало ссылку без права переписки.)

— Страна юридическая, — утешал он. — В других бы голову оторвали.

Это была страшная зима — с дикими морозами, пустыми прилавками магазинов.

В отделе юмора "Литературной газеты" — "клубе рогов и копыт" — выдавали продукты по талонам. Я для юмора спросил: — Что, рога и копыта дают?

А оказалось — действительно, копыта — говяжьи — на холодец.

Мой друг все твердил о Кампучии, об убийствах масс людей мотыгами — экономили патроны: — Если Россия и не погибнет, то исключительно благодаря своей расхлябанности... На нас ещё Запад давит. Не в том смысле, что морально давит, а тем, что он вообще существует.

И о связях наших в этом вымороченном мире: — Мы должны — как два чукчи среди льдов...

КОМСОРГ

Владик Пафнутьев съездил в Испанию. Он был секретарём комитета комсомола в редакции. Вернувшись, рассказывал о классовой борьбе.

Амиров, имея в виду отдел национальных литератур, которым заведовал наш комсорг, ехидно называл его "курбаши Пафнутьев".

И правда, в кабинет Владика цепочкой тянулись восточные люди, и тогда из-за дверей по коридору плыли запахи коньяков и жареной баранины.

СОВХОЗ

В окна правления билась метель, застывая узорной наледью.

— И я прошу, сажай их скорее, Пётр Иванович, в тюрьму, — закончил директор совхоза.

Румяноликий, улыбающийся с мороза участковый сидел тут же в президиуме.

Нарушители трудовой дисциплины угрюмо молчали, растворясь в телогреечной массе односельчан.

ЕДА

Выступил с краткой речью секретарь партбюро Паша Загорунин.

А что я могу сказать? Что абстрактный рекордный урожай зёрна мало радует меня, потому что в магазинах нет мясных продуктов, а в провинции нет молока, картофеля и круп, за сахаром давка. Мало радует, потому что кур в "Литературной газете" продают по талонам, хранящимся у Пети Полосухина.

Но я промолчу, потому что сказать такое на собрании — совершить бессмысленное самоубийство, да и испортить людям праздник — а для них это действительно праздник, других праздников они не знают. Вот и иду к тёте Лизе за "спец." корейкой и сосисками, да за копчёной колбасой по протекции Елены Игоревны. Сам по себе я ничего не значу, но как сотрудник Елены Игоревны приобретаю косвенное Право на часть причитающихся ей жизненных благ.

Омерзительна, оскорбительна эта суета, давка вокруг простейшего — еды, получаемой как привилегия. Народ этих продуктов сегодня, как и завтра, не увидит. И подумалось мне, что при нашей, при царской, то есть, власти подобного не было и не могло быть в принципе.

Страх сделал из людей обывателей, лишил их гражданского чувства.

— "Народ и партия едины".

— Едины, едины, только отлюбитесь!

Вот и Рита Заменгоф возмущённо требует допуска к закрытому распределителю, вместо того, чтобы поставить вопрос в принципе: почему нет еды? Тоталитарная террористическая система формирует принципиально обывательское мышление. Тем самым деградирует сознание, деградирует нация.

А курица мне все-таки досталась: Полосухин дал талон.

Перед выездом с работы я позвонил домой.

— Теперь ведь за колбасу и убить могут, — предупредила сестра.

— Ничего. Я буду колбасой отмахиваться.

Я нёс её на весу — полученную в льготном литгазетовском буфете, окаменевшую и величественную, как мрамор, колбасу — через морозную Москву, мимо пустых витрин и прилавков с рыбными консервами, сквозь мороз и метельную тьму — для встречи Нового, 1979 года.

На Рождество была большая радость — свергнут коммунизм в Кампучии. Добрый знак для нас.

СЕВЕРНЫЙ РАЙ

Музейная служительница повернула полуметровый ключ сперва по часовой стрелке, а затем, дважды, — в обратном направлении. Лишь после этого сработала пружина, разжавшая бульдожий прикус замка.

По бокам вход охраняли два атлетического сложения ангела, вооружённых огненными мечами. Написаны они были в 1789 году крестьянами Онежского округа Иваном Ивановичем и Иваном Алексеевичем Богдановыми — Курбатовскими.

Внутри мы обнаружили богатый, почти целиком сохранившийся иконостас. Были сорваны только золотые ризы, иконы же остались в неприкосновенности.

Владимирская. Ветхозаветная Троица византийского письма. Спас в силах...

Из-под купола свисало витое чугунное паникадило (то, что в гражданских зданиях именуется люстрой). Кронштейном, на который оно крепилось вверху, служила гигантская, не менее трёх метров в длину, рука Вседержителя, изготовленная искусными и дерзкими на замысел умельцами.

У выхода помещалась икона "Страшный суд" с перечислением грехов, за которые можно попасть в ад: ограбление, разбойство, объядение, скупость, неправда, памятозлобие, гнев.

Одолев бесчисленные пролёты с окошками -бойницами, я взобрался по винтовой кирпичной лестнице на первый ярус колокольни. По краям охраняли звонаря витые чугунные ограды с деревянными перилами. Настил дощатый, напоминавший палубу, был скошен от центра к краям — для стока снега и дождевой воды. Здесь, вероятно, прежде висел большой колокол — может быть, и не один.

Увидев следующую дверь, я отворил её и двинулся дальше, на верхний ярус. Картина, открывшаяся взору с этой высоты, поразила так, что дух захватило.

Ещё по одной, деревянной лестнице с тонким перильцем — к последней, заколоченной двери, ведущей на крышу колокольни. Обернулся, шагнул вниз на одну ступеньку, другую — и мелькнула безумная, тут же подавленная мысль: а махнуть через парапет — будь что будет!