Андрей Балабуха - Люди кораблей

• Название: Люди кораблей
• Автор: Андрей Балабуха
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1983

---

— Вероятно, поможет, — сказал Речистер. — Но пока вы, Юра, говорили только о технике эксперимента. А теория? Какие-нибудь гипотезы у вашей группы возникли?

— Как же иначе? Правда, это относится не столько к геологии, сколько к биологии…

— Подробнее, Юра, — попросил Стайн.

— В широком смысле — это один из аспектов взаимоотношений человека со средой, которую он воспринимает, я бы сказал, очень выборочно: видим мы в узком диапазоне от инфракрасного до ультрафиолета, слышим от инфра- до ультразвука и так далее. Конечно, все эти недостатки мы восполняем техникой — ноктовизорами, радарами, сонарами и иже с ними. Только не слишком ли мы ими увлеклись? Человек намного сложнее, богаче возможностями, чем нам порой кажется. Так, мы считаем в порядке вещей, что настоящим поэтом может быть один на миллион, потому что для этого нужен талант, гений, вдохновение, а геологоразведка — дело обыденное. Оно требует лишь знаний и умения обращаться с техникой. Так ли? Пожалуй, нет. И лозоходцы — лучшее тому подтверждение. Это — еще один, пока неизвестный нам, канал связи человека со средой. И как поэтический дар, это умение свойственно не всем. Я вижу два пути — развивать его у всех или построить прибор, которым может пользоваться каждый.

— Что, безусловно, удобнее, — заметил Лойковский.

— И вероятнее всего, так и будет. — Болл говорил медленно и раздумчиво. — Вероятнее всего. Потому что будь у нас прибор, мы сделали бы еще один, еще десять, и нашли бы воду гораздо быстрее. С прибором смог бы работать после некоторой тренировки даже я. А ведь вас, Юра, могло среди нас и не оказаться… Так что эту проблему мы обязательно поставим перед Исследовательским отделом, как только вернемся на Базу.

— Тем более что решение ее — решение будущего Песчанки, — добавил Лойковский.

— А может быть, и больше. — Наан впервые вмешался в разговор. — Есть слишком много знаний, которые мы утратили, увлекшись техникой. Лозоходство — частность. Вспомните: ментообменники были созданы лишь благодаря исследованию спонтанных случаев телепатии; проблему анабиоза помогла решить древняя йога… Но и это — частности. А за ними — новая наука. Хомотехнология, что ли…

— Сдается мне, этой идеей заинтересуется не только Совет Базы, но и Совет Миров, — протянул Речистер. — Это здорово задумано, Айвор… С размахом.

* * *

Спасатель прибыл на сто девятнадцатые сутки. Его огромное тело медленно, беззвучно и странно легко опустилось на песок в полукилометре от «Сёгуна». Болл смотрел на громаду этого живого корабля, и где-то там, внутри, поднималось ликующее чувство от сознания мощи человечества, сумевшего построить, поднять в космос, перебросить через десятки парсеков эту махину в сотни тысяч тонн…

Но на фоне корабля Болл почему-то все время видел совсем другое: тоненькую человеческую фигурку с раздвоенной ореховой ветвью в вытянутых руках, медленно бредущую через раскаленную пустыню.

Балласт

С экранов плеснул в рубку ровный серый свет — крейсер вышел в аутспайс. Теперь он с каждой секундой будет приближаться к Базе. А База — это Земля. Зеленая Земля… Двести семьдесят парсеков, почти месяц хода — и, вытормозившись из аутспайса в районе Плутона, крейсер подойдет к ней. Боллу вдруг немыслимо захотелось, чтобы это было не через месяц, а сейчас, немедленно, сию же минуту… Он еще раз взглянул на экраны: везде одинаковое серое свечение, и только на одном двоится звездная карта. По мере приближения к Базе изображения будут сближаться и при входе в Солнечную совместятся полностью. При входе в Солнечную — через месяц. «Схожу к Марсию, — подумал Болл. — Так нельзя».

Бард жил на второй палубе, и Болл решил пройтись пешком. Странное имя — Марсий. Двойственное. Как звездная карта на экране. Есть в нем что-то архидревнее, античное. Но что? Ведь выбрано это имя было только потому, что родился он в Монтане-на-Марсе. И во всем облике Барда есть какая-то неуловимая первозданность, — недаром он любит повторять, что происходит от пигмеев лесов Итури. Интересно, что это такое и где — леса Итури? «Надо будет запросить „эрудита”», — подумал Болл. Впрочем, он думал так уже не раз…

В Синей лоджии он остановился. Это было здесь. Тогда, полгода назад, после концерта Мусагета…

На всю жизнь запомнилось Боллу первое столкновение с цереброоптикой. Родившись на маленьком форпосте Сариола, он, тогда еще пятилетний мальчишка, на борту лайнера «Стефан» возвращался на Марс, которого никогда не видел, — далекую планету своих родителей. В один из первый дней полета, до упаду набегавшись по корабельному парку, он увидел воду. Никогда еще он не встречал столько воды сразу: мощная струя низвергалась со скалы, разбивалась о лежащие внизу камни, взрываясь мириадами пронизанных радугой брызг, и журчащим потоком устремлялась в непролазную чащу кустов. Он почувствовал яростную жажду. Во рту мгновенно пересохло; каждая пора его тела, казалось, превратилась в такой же иссушенный рот, — и, не успев даже скинуть одежду, он бросился под безудержно рвущуюся из толщи камня струю. Но вода, искристая и холодная, проходила сквозь него, с грохотом бросалась на камни, — и ни одна капля не смочила его неистово жаждущего тела. Только слезы, горько-соленые, липкие, но зато настоящие, а не созданные усилиями корабельных цереброоптиков, невольно потекли по лицу…

Такое же ощущение Болл испытал и тогда, когда по окончании концерта вместе со Шраммом вышел из салона сюда, в Синюю лоджию, и сел в услужливо сгустившееся под ним кресло. Музыка Мусагета, подобно декоративной воде его детства, была прекрасна, бесконечнопрекрасна, но она протекала сквозь него, проносилась мимо, радугой вспыхивая в миллионах звуков, но не порождала того ощущения соприкосновения, которого он ждал.

Мимо них, разговаривая о чем-то, прошли Мусагет и Марсий. Бортинженер проводил их взглядом, потом сказал, в обычной своей манере, полувопросительно-полуутвердительно:

— Зачем на кораблях Барды? Мусагет — это понятно, ему для творчества нужны впечатления. А Барды? Ведь в мнемотеке каждого корабля хранятся все шедевры человеческого искусства. Я привык во всем искать рациональное зерно. А здесь — не вижу. — И закончил неожиданно резко: — Барды — балласт.

— Балласт? — удивленно переспросил Болл.

— Лишний груз. Обуза. Человек, не приносящий прямой пользы. Примерно так. — Шрамм любил выкапывать какие-то чуть ли не ему одному известные слова и потом объяснять их.

Теперь Болл ответил бы ему. Тогда же — промолчал. Промолчал, думая о Мусагете.

Мусагет появился на борту крейсера во время захода на Пиэрию, одну из первых планет, освоенных Человечеством, и, пожалуй, самую комфортабельную и благодатную из всех, на которые когда-либо ступала нога человека. Имя Мусагета, композитора, основоположника пиэрийской школы в искусстве, было широко известно — не только на самой Пиэрии, но и в других мирах. Несколько лет назад Боллу довелось услышать один из концертов Мусагета для полигармониума — в записи, разумеется. Он не мог не оценить гармоничности замысла и виртуозности исполнения, некоторую же аполлоничность, холодную отстраненность музыки он приписал свойствам записи, — недаром же при всем совершенстве транслирующих и записывающих устройств люди по-прежнему стремятся в концертные залы и филармонии, и достать туда билет сейчас не легче, чем несколько веков назад…

В детстве Мусагет не отличался музыкальными способностями. Но он утверждал, что рождаясь каждый человек равновероятен. Почему, говорил он, инженером-строителем или физиком, историком или астрономом может стать каждый, а поэтом или композитором — нет? Искусство — такой же вид интеллектуальной индустрии, как и все остальное. И убеждал своим примером. Он решил стать композитором — и стал им, хотя для этого ему пришлось мобилизовать все силы. И конечно, гипнопедию. Воля и внушение дали ему мастерство, а непрестанный труд довел это мастерство до нечеловеческого, роботического совершенства. Мусагет хотел отправиться в дальнюю разведку — это было общепризнанным правом художника. Правда, в большинстве случаев они предпочитали корабли Пионеров или Линейной службы, у Разведчиков же были редкими гостями…

Выйдя из лоджии в парк, Болл двинулся напрямик, раздвигая руками кусты и с наслаждением чувствуя, как руки становятся влажными от осевшей на ветвях росы, — в парке был вечер. На поляне еще никого не было, и костер едва теплился, лениво облизывая сучья.

Пять месяцев назад был такой же вечер, только костер уже разгорелся и гудел, выбрасывая похожие на кленовые листья языки. Болл смотрел, как они растворяются в воздухе, и слушал негромкий, чуть хрипловатый голос Марсия.

— Музыка… — говорил Бард. — Музыка… Ее нельзя сочинить или придумать. Она — во всем и везде. В нас и вокруг нас. Щелкните ногтем по стакану и вслушайтесь — это музыка. Ударьте щупом по камню. Слышите? Это тоже музыка. Приложите к уху раковину; сядьте ночью в тишине своей каюты; пойдите в лес, в степь, на море… Вслушайтесь — и вы услышите музыку. Извлеките ее, оплодотворите своей мыслью, чувством, принесите ее людям, — вот искусство! Но чтобы услышать — надо понять, чтобы понять — любить. Любовь — вот суть всего. Без нее не возможны ни искусство, ни сам человек.