Жильбер Сесброн - Елисейские поля

• Название: Елисейские поля
• Автор: Жильбер Сесброн
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Рассказы известного писателя Жильбера Сесброна (1913–1979) обращены к простым людям, к таким же, как и он, которых он любит и которым хочет помочь. Сесброна тревожит безликость, запрограммированность среднего француза, его готовность смириться с собственной судьбой.

Жильбер Сесброн (1913–1979) известный французский писатель. Литературную деятельность начал в 1934 г. с выпуска сборника стихов «Поток»‚ но впоследствии перешел к прозе. Первый роман «Парижские юродивые» опубликовал в 1944 г. Затем последовали романы «Наша темница — это царство божие» (1947) ‚ «Святые идут в ад» (1952), «Потерявшиеся собаки без ошейника» (1954), «Сумерки» (1962)‚ «Пчела бьется о стекло» (1964), «Убивают Моцарта» (1966) и другие. Всего Сесброн написал семнадцать романов и несколько сборников рассказов и эссе. В некоторых романах он выступает с левокатолических позиций, ратуя за объединение самых различных сил в борьбе с миром зла и насилия.

Сесброн пользуется большой популярностью среди французских читателей особенно среди молодежи.

В 1978 г. он получил одну из наиболее почетных литературных премии Франции — Большую литературную премию города Парижа.

Рассказы Сесброна отличает интерес к жизни простого человека, тонкий психологизм, неприятие духа наживы.

---

«Трое ребятишек, сколько же им теперь? — подсчитывал Дюкре. — Двадцать семь, двадцать пять и двадцать два. Женились, наверно. У самих, может, дети. Да… — И он вдруг почувствовал себя стариком. — Сейчас я бы уже не смог пережить Верден, — сказал он себе, — не хватило бы сил… и главное… не терпения, а как бы это сказать…»

— Веры, — слово как бы само сорвалось с его губ.

Скорбь наполнила сердце. Но раздавшийся вдалеке резкий ослиный крик, как ни странно, приободрил его: «А впрочем, что Верден… Жизнь все равно возьмет свое. Она сильнее нас. — Он окинул взглядом поля, деревья, низкие строения, к которым вела его дорога. — Все это и есть жизнь…»

Тевенену тоже пришлось останавливаться, и даже два раза: учащенное биение сердца отдавалось по всей груди, он с трудом дышал.

— Тельда, — сказал он вслух, потом повторил громче, как бы стараясь свыкнуться с именем, которое таил в душе все эти годы. — Тельда, Тельда…

«А если она снова вышла замуж? И у нее куча детишек?» Много раз Тевенен, которого прозвали Нелюдимом, задавал себе этот вопрос, ну что ж, теперь он получит на него ответ, как только пройдет вот эту рощу, в которой когда-то он простился с Тельдой и бросил последний взгляд на все, что ему так и не удалось забыть. Как раздались с тех пор деревья, наверно, и Тельда раздалась… «Она изменилась, конечно же, изменилась. Все-таки двадцать лет прошло. Я и сам поседел…» Он повторял себе это снова и снова, словно пытаясь привыкнуть к этой мысли, но ничего не получалось. Нет, он увидит прежнюю Тельду — светловолосую, с уверенными движениями, с упругой и податливой грудью, округлыми бедрами…

— Ну что, Тевенен, надумал наконец жениться?

Давно уже перестали его об этом спрашивать и обсуждать его редкие похождения; вся деревня считала теперь Тевенена законченным холостяком, привыкла к его скорбному виду, к его худобе, к тому, что он никогда не бахвалится своими победами и стареет себе на свой собственный лад. Никому он так и не доверил этого имени — Тельда.

Ее муж умер почти сразу после того, как был заключен мир, и она написала о его смерти Тевенену, не добавив больше ни слова. «А что, если мне вернуться к ней?» — тут же подумал он. Эта мысль точила его много дней и особенно мучила по ночам. «А что, если вернуться?» Но в те времена в деревне ни за что не простили бы ему такого предательства и, уж конечно, не приняли бы Телду, вздумай он привезти ее к себе. «Но если она напишет мне еще…» Как это часто делают слабые люди, он связал свое решение с обстоятельством, которое никак от него не зависело. Тельда прислала еще одно письмо, такое же короткое, как и первое, где сообщала о рождении сына, Георга-Эмиля, Почему Тевенен тогда решил, что это сразу ставит крест на всем? Почему появление на свет этого нового существа он с мрачным удовлетворением счел оправданием своей нерешительности? Может, просто сержант Тевенен, сняв шинель и вещмешок, заодно снял с себя и ответственность за все происшедшее? Никому больше не было дела до этого изнуренного войной человека, и он остался наедине с собой и со своей потерянной жизнью — худой скуластый крестьянин с высоким лбом, появившейся раньше времени сединой и серыми глазами, в которых почти всегда сквозила грусть.

Тельде он больше ничего не писал и только на прошлой неделе послал весточку; письмо он переписывал раз десять, пока наконец оно не свелось к коротким до неприличия строкам: «Путешествую с товарищами по Германии, загляну в такой-то день, надеюсь застать». Ответа не было, но Тевенену ни на секунду не приходило в голову, что Тельда могла переехать в другое место или даже…

Только сейчас эта мысль ошеломила его, он замер на месте, замерло и сердце.

«Ведь она могла умереть». И он, словно оглянувшись на свою никчемную жизнь, почувствовал отвращение к самому себе. На мгновение Тевенен испытал полную опустошенность, потеряв даже то уважение к себе, которое обычно поддерживает человека в жизни. И тут с другого конца рощи послышался собачий лай.

— Криллер, — прошептал Тевенен, — это он лает, точно, он. Если Криллер здесь…

Он бросился к дому. Собака увидела его первой, перестала лаять и, натянув цепь, радостно завиляла хвостом. Но Тевенен уже не обращал на нее внимания; теперь он высматривал светлый силуэт в сумраке хлева.

— Тельда!

Она обернулась. Все такая же! Нет, расстояние между ними сокращалось, и он все яснее видел, как она изменилась, но это и порождало в нем надежду. «Тельда поймет, что и я уже не тот…» Но при этом с каждым шагом они все более походили на мужчину и женщину, так любивших друг друга двадцать лет назад. Она назвала его по имени, и у него из глаз брызнули слезы: он заплакал не сдерживаясь, как ребенок. Тельда бросилась ему в объятия. И Тевенен снова ощутил тяжесть родного тела, о котором грезил столько ночей, вдохнул знакомый запах, казалось забытый им навсегда, и почувствовал себя таким счастливым, что ему вдруг захотелось умереть.

Когда они оказались в состоянии заговорить о чем-то другом, кроме самих себя, Тевенен спросил:

— Я вижу, это Криллер?

— Да что ты! — Из глубин ее памяти французские слова поднимались медленно, словно со скрипом. — Ведь двадцать лет прошло, Поль! Криллер умер, а это его сын, правда, его я тоже назвала Криллером.

— Но он меня узнал…

Потом, отведя глаза, Тевенен с некоторым напряжением в голосе спросил:

— А Георг-Эмиль живет не тут?

Она тоже отвела взгляд.

— Тут, но… Он куда-то уехал с утра. Пошли!

Она провела его по ферме, с гордостью показывая все новое, что здесь появилось; Тевенен же с какой-то нежностью выискивал как раз то, что осталось прежним. Время словно остановилось, и Тевенен, казалось, забыл, где он находится и что с ним, — так часто бывает со счастливыми людьми. Тевенен вошел в дом, в комнату, где в нише поблескивала аккуратно застеленная кровать, и такой домашний запах натертого воском пола потряс его (запах всегда сильнее звука и образа). И тут ноги его подкосились, к горлу подступил комок. Тевенен понял, что сам испортил себе жизнь, что счастье с бесконечным терпением ждало его здесь; но уж теперь-то прощай, жалкое прозябание, трусливое благоразумие.

— Тельда, — сказал он, резко притянув ее к себе, прости меня. Я боялся… Ждал… А чего ждал? Все казалось, молодость никогда не кончится. Но, Тельда, ведь не все еще потеряно, правда? Вот мы с тобой и вместе. Зачем же нам разлучаться? Я не могу без тебя жить, — вдруг закричал он, — не могу без тебя жить!

Тельда осторожно отстранилась, подошла к шкафу, достала откуда-то из потайного места старую фотографию: сержант Поль Тевенен в 1917 году — и протянула ему. Руки у нее дрожали. Теперешний, поседевший уже Тевенен лишь мельком взглянул на фотографию.

— Ну и что, — глухо сказал он, — что из того? Да, наша молодость прошла, но зато теперь мы знаем, что такое жизнь и что нельзя терять ни одного дня. Ответь же мне, Тельда, ответь, — взмолился он.

Две бесхитростные слезинки потекли из голубых глаз, и Тельда вдруг стала похожа на беззащитную девочку. Она показала на фото, где Тевенен стоял, одетый в форму старого образца.

— Слишком поздно, Поль. Зачем было столько ждать? Ведь не могла же я напрашиваться сама! Надо было позвать нас к себе, обоих. Теперь это уже невозможно. — И так как он, казалось, не понимал, тихо добавила: — Война.

— Что? — жалобно переспросил он. — Нельзя же принимать на веру все, что пишут в газетах…

— Война, Поль, — повторила Тельда.

— Но…

— Ты просто не знаешь!

Возвращался он той же дорогой, ноги слушались плохо. Их разговор, который превратился в нескончаемое прощание, нежность, разрывавшая душу, слезы лишили его сил. «Я еще вернусь!» — были его последние слова, он снова выкрикнул их, обернувшись уже у самой рощи. Криллер переводил взгляд с одного на другую и жалобно скулил, прижимая уши. «Я еще вернусь!» Он не сомневался в этом, иначе бы не ушел. Война? Поглядим! Ему казалось, что теперь он сможет превозмочь и войну, и время. «Я ждал двадцать лет, выдержу и еще немного. Я… Я…»

Самонадеянность новобранца покинула Тевенена на первом же повороте, и к нему вернулась вся тяжесть прожитых лет, припомнились и долгие вечера, и однообразно тянущиеся годы. Он хотел было повернуть назад, но здравый смысл снова заговорил в нем: «Это было бы неразумно». Неразумно?

— Я еще вернусь, — повторил он громко, словно бросая вызов, но кому?

Небольшая просека отделяла его от перекрестка, где должны были ждать друзья. «Рано ушел», — подумал Тевенен, и ему стало жаль потерянных минут. Но возвращаться было поздно, да и что еще он мог сказать Тельде? Как это на него похоже — нерешительность, опустошенность, растерянность… Как он ненавидел самого себя!

Он вдруг понял: единственное, что как-то поддерживало в нем чувство собственного достоинства и позволяло выносить одиночество, — это была мысль о том, что его любят, Тельда…