Н. Северин - Перед разгромом

• Название: Перед разгромом
• Автор: Н. Северин
• Издательство: TEPPA
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00607-6, 5-300-00606-8

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839–1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В третий том Собрания сочинений вошли романы «В поисках истины» и «Перед разгромом».

---

— Я сказал ему, что у нас есть важные причины не желать этого брака и что вам легче видеть Юльянию мертвой или в монастыре, чем женой Аратова.

— И что же он?

— Князь вам вполне сочувствует.

— То есть он находит нужным притворяться сочувствующим. Ну, да что с вами толковать! Ступайте к нему и скажите, что я его приму.

Обрадованный успехом своей миссии, воевода поспешил в кабинет. Не ожидал он такой удачи. Борьба с любимицей сломила железную волю пани Анны; впервые с тех пор как они были обвенчаны, граф видел жену в таком удрученном настроении и надивиться не мог происшедшей в ней перемене.

Не подозревал граф Салезий, что супруга лучше его понимала безвыходность положения, в которое ставила ее, с одной стороны, привязанность к Юльянии, а с другой — невольный страх перед Аратовым. Как нельзя лучше знала гордая пани, что если можно заставить молодую женщину ехать в монастырь, то удержать ее там немыслимо, и эта мысль так угнетала ее, что у нее не хватало сил отказаться от услуг даже такого ненавистного человека, каким был для нее русский посол, да еще в разгар борьбы с ним патриотов, решившихся отстаивать первенство своей церкви от посягательств схизматиков, представителем которых являлся Репнин, поддерживаемый русскими штыками. Просить о помощи этого человека, раскрывать перед ним семейные тайны!

Глупый Салезий даже и представить себе не может, до чего доходит она в своих опасениях и подозрениях! Она не только не сомневается, что влюбленные переписываются между собою, но воображение уносит ее еще дальше. Ночью, прислушиваясь в лихорадочном волнении к малейшему шороху за стеной и в саду, она слышит шаги по гравию, сдержанный шепот, прерываемый долгими поцелуями, и так явственно, что третьего дня она сорвалась с постели, созвала своих женщин и приказала осмотреть с фонарями весь сад. А вчера, после бессонной ночи все с теми же мучительными мыслями о бегстве Юльянии, о венчании ее с схизматиком, она опять не вытерпела, чтобы не удостовериться, насколько справедливы ее опасения, и прокралась к спальне Розальской. Правда, она нашла ее спящей, но ведь, что не случилось вчера, могло случиться сегодня.

Каждый день доходили до графини слухи о ненавистном москале, его ловкости и пронырстве, умении открывать все двери, каждому понравиться, каждому услужить и всякому сделаться необходимым. Рассказывали, что он — свой человек во дворце короля через фаворитку-иноземку, которая, ненавидя поляков, разумеется, ни перед чем не остановится, чтобы унизить знатную польскую фамилию. Эта женщина вертела королем, как хотела, и надо только удивляться, что Станислав Август до сих пор медлит открыто вмешаться в амуры своего нового любимца-москаля с бывшей резиденткой киевского воеводы.

Да, как ни восстановлена была пани Анна против русского посла, как ни тяжело ей было унижаться перед ним, однако она не могла не сознаться, что его предложение услуг явилось весьма кстати. Решившись на нравственную пытку, она не стала откладывать ее, и не прошло десяти минут, как один из ее пажей явился в кабинет графа с докладом от ясновельможной: она извинялась за невозможность по нездоровью выйти в большую гостиную и просила князя пожаловать к ней в будуар.

Воевода поспешно поднялся с места и пригласил своего гостя последовать за ним на половину его супруги.

Пройдя несколько разубранных покоев, они вошли в будуар, где на кушетке, в дальнем углу, у камина с тлеющими угольями, лежала графиня Анна в белом кружевном капоте, кутаясь в турецкую шаль.

В комнате пахло эфиром и царил таинственный полумрак от голубой ширмочки, заслонявшей восковые свечи, горевшие в высоком бронзовом канделябре в самом дальнем углу. Но хозяйка, по-видимому, тяготилась и этим скудным светом и отворачивала от него бледное лицо с распухшими от слез глазами. Ее била лихорадка, если судить по тому, как она куталась в шаль и как дрожала холодная, как лед, рука, которую она протянула посетителю, когда тот подошел к ней и с поклоном поблагодарил ее за то, что, невзирая на нездоровье, она сделала ему честь принять его.

— Поверьте, графиня, что только желание сообщить вам приятное известие заставило меня злоупотребить вашей любезностью, — с чувством прибавил Репнин.

— Садитесь, садитесь, князь, побеседуйте с нею на просторе, я вас оставлю вдвоем, — весело подхватил добродушный Салезий, усаживая гостя в кресло у кушетки. — Вдвоем вы скорее договоритесь до дела, мужья всегда мешают, — и, повинуясь повелительному взгляду жены, он вышел.

Пани Анна первая приступила к объяснению.

— Вы слышали от мужа о нашем семейном горе? — спросила она.

Репнин молча наклонил голову.

— Положение так обострилось, Аратов так овладел сердцем нашей бедной Розальской, что мы не знаем, что и делать, — продолжала графиня с возрастающим воодушевлением. — Я уже решилась на крайнюю меру — отвезти ее в монастырь, чтобы оградить ее от преследования этого наглеца.

— Графиня желает знать мое мнение на этот счет? — с холодной вежливостью спросил Репнин.

— Я вас об этом прошу, князь.

— В таком случае мне ничего больше не остается, как повиноваться, и, со своей стороны, просить снисхождения, если мое мнение расходится с вашим. Насколько мне известно, пани Розальская не только совершеннолетняя и вдова, но и сирота, а потому совершенно свободна в своих действиях, и прав на нее никто не имеет. Каким же образом можете вы заключить ее в монастырь помимо ее воли?

От раздражения пани Анна вспыхнула до ушей, до крови закусила себе губы и с горечью возразила, надменно выпрямляясь:

— О, как ни стеснены мы в своих правах и действиях чужестранцами, захватившими власть в нашей стране, но поместить в святую обитель обезумевшую от недостойной страсти молодую женщину, которая воспитывалась в нашем доме и всем нам обязана, у нас всегда найдется возможность!

— Верю и знаю, что здесь такой способ практикуется с успехом, но мне кажется, что спасти вашу воспитанницу от нелепого брака было бы несравненно лучше как-нибудь иначе, — спокойно заметил Репнин. — В другое время и с другим человеком этим средством вы, может быть, и достигли бы цели — в ваших монастырях умеют укрощать строптивых. Но можете ли вы ручаться, что Аратов не воспользуется этим, чтобы поднять шум на весь город, что он не будет всюду трубить о насилии, о превышении власти, вмешательстве духовенства в светские интриги? Кто помешает ему довести эту историю в преувеличенном виде не только до Лазенок, но и до Петербурга? И если я получу предписание исследовать это дело, то могу ли я быть тогда полезен вам? Как вы думаете, графиня?

Но она молчала, глядя на князя из полутьмы, в которой утопало ее лицо, горящими ненавистью и недоверием глазами и обдумывала создавшееся положение.

Как могла она так неосторожно проговориться про монастырь? Без всякой надобности разрушила собственными руками последний выход из затруднительного положения!

— Нет, графиня, — снова начал ее собеседник, как бы угадывая бурю досады и горечи, клокотавшую в ее груди, и спеша ее успокоить, — о таких рискованных мерах, как монастырь, лучше в настоящее время не думать. Да я и не позволил бы себе беспокоить вас, если бы не видел другого средства помочь беде, кроме этого. Но прежде позвольте мне сообщить вам, что мне удалось исполнить ваше желание относительно военного постоя в вашем имении.

— Какой постой? — с недоумением прервала его графиня.

— Вы изволили забыть о письме, которым удостоили меня недели две тому назад. Но я, собственно, для того и приехал сегодня к моему другу Салезию, чтобы сказать ему, что ваше желание мне удалось исполнить. А когда граф рассказал мне о ваших семейных неприятностях, то я позволил себе просить у вас аудиенции, в уповании, что мне, может быть, посчастливится услужить вам и в этом деле, как и в первом. Мы с вашим супругом в таких приятельских отношениях, что помогать друг другу при каждом удобном случае — не только наш священный долг, но и величайшая приятность, — медленно проговорил князь, не опуская глаз под далеко не дружелюбным взглядом Потоцкой.

«Издевается он надо мною, напирая на дружбу с Салезием именно в то время, когда тот готовится вступить в ряды злейших его врагов? — подумала она. — Но откуда ему известно о новом заговоре? Знают о том лишь главари, а эти не проболтаются. Неужели Изабелла отважилась выдать такую страшную тайну, грозящую гибелью всей „фамилии“?»

Эта мысль показалась графине такой нелепой, что она поспешила отогнать ее от себя, и начала после довольно продолжительного молчания:

— Очень тронута вашими добрыми чувствами к нам, князь. Недаром Салезий считает вас добрым и благородным человеком, которому даже и полякам можно довериться! Поверьте, если бы все ваши соотечественники были похожи на вас, мы не дрожали бы при мысли видеть нашу Юльянию женой русского. Но этот Аратов не внушает нам никакого доверия. У нас есть причины считать его способным на все дурное, даже на преступление. Его жена умерла загадочной смертью, и по всей стране ходили невыгодные для него толки об этом.