Надежда Лухманова - Свет и тени женского сердца

• Название: Свет и тени женского сердца
• Автор: Надежда Лухманова
• Жанр: Русская классическая проза

Лухманова, Надежда Александровна (урожденная Байкова) — писательница (1840–1907). Девичья фамилия — Байкова. С 1880 г по 1885 г жила в Тюмени, где вторично вышла замуж за инженера Колмогорова, сына Тюменского капиталиста, участника строительства железной дороги Екатеринбург — Тюмень. Лухманова — фамилия третьего мужа (полковника А. Лухманова).

Напечатано: «Двадцать лет назад», рассказы институтки («Русское Богатство», 1894 и отдельно, СПб., 1895) и «В глухих местах», очерки сибирской жизни (ib., 1895 и отдельно, СПб., 1896, вместе с рассказом «Белокриницкий архимандрит Афанасий») и др. Переделала с французского несколько репертуарных пьес: «Мадам Сан-Жен» (Сарду), «Нож моей жены», «Наполеон I» и др.

---

— Послушайте, кто бы вы не были… — залепетала она, бросаясь к нему навстречу. — Подите сюда, помогите мне, мой муж умирает!..

— Ваш муж? — чёрные глаза вошедшего с испугом впились в лицо стоявшей перед ним женщины.

— Да, мой муж, Веженцов, я жена его — Наталья Алексеевна, я только что сейчас приехала. Кто вы такой?

— Я — здешний доктор, Бородин.

— Доктор? Ради Бога, скорей помогите ему.

Но Бородин глядел как безумный на говорившую. В эту минуту замок щёлкнул, дверь второй комнаты с шумом раскрылась, в комнату вошла Нина Фёдоровна; в руках её был туго набитый, большой сак.

— Прощайте, доктор! — злобой и насмешкой зазвенел её голос. — Что вы так странно на меня смотрите? Да, эта госпожа совершенно права: она — жена Веженцова, жена, которую он бросил через месяц после свадьбы, а я — его любовница. Любовница, которую он любил до женитьбы, и которой стоило поманить его, чтоб он снова побежал за нею, — она близко подошла к Наталье Алексеевне. — Я презирала его всегда и презирала бы даже, если бы он женился на мне, за его бесхарактерность, но он должен был оставаться моим рабом… Он бросил меня, женился на вас, — этого я простить ему не могла и отомстила… Теперь берите его, пусть он умрёт на ваших руках… Вы будете оплакивать его как законная жена. Прощайте все!..

И, захохотав, она хотела идти, как ей преградил дорогу доктор Бородин. Выпрямившись, он казался громадного роста, чёрные глаза его были страшны от загоревшейся в них злобы.

— Так это так, — хрипло начал он, — ты была любовницей презираемого тобой человека, спаивала его, обобрала, убила и думаешь теперь, насмеявшись над всеми, спокойно уйти?

Схватив, он как безумный тряс её за плечи.

— Оставьте меня, оставьте, это — сумасшедший! — кричала, отбиваясь, Нина Фёдоровна.

Тяжёлый сак выскользнул из её рук и со стуком упал на пол.

— Нет, я не сумасшедший, но я задушу тебя, если ты сейчас же не вымолишь себе у этого человека прощения.

Он тащил её к кровати Веженцова.

Заметив, что больной шевелится, как бы силясь приподняться, Наталья Алексеевна зашла за его кровать.

Веженцов открыл глаза; он слышал последние слова и, хотя мысль медленно работала в его голове, последняя сцена встала перед ним. Взор его сознательно остановился на Нине Фёдоровне, голос его был слаб, но внятен:

— Отпустите её… доктор… тяжело её видеть, она украла мою шкатулку с деньгами…

Нина Фёдоровна рванулась, но доктор как клещами продолжал держать её на коленях, пригнутую к самой кровати.

— Напрасно украла… я дал бы больше, гораздо больше… если б знал, что за деньги освобожусь от неё… Отпустите…

Доктор разжал руку, и Нина Фёдоровна с бешенством, безмолвно, подняла свой сак и… вышла. В коридоре ей пришлось проходить мимо столпившейся прислуги. Не выпуская сака из рук, дрожа от бессильной злобы, она сошла вниз. Ей пришлось пересечь широкую, светлую полосу, вырывавшуюся из раскрытых настежь дверей столовой. Мельком, невольно, она видела Рождественскую ель, сияющую огнями; она слышала весёлые голоса, и первый раз сознание великого, торжественного праздника шевельнулось в её сердце.

В швейцарской, где она только что думала послать за лошадьми, она услышала перезвон колокольчиков и поспешно вышла на крыльцо.

— Ты с кем, ямщик? Занят?

— А вот привёз барыню, обратно пустой еду до города.

Обрадованная Нина Фёдоровна, не торгуясь, села в тот самый экипаж, из которого только что вышла Наталья Алексеевна, и лошади помчались обратно.

Воздух был свежий, но без мороза. Ярко сияли южные звёзды, слышался прибой морских волн, где-то близко, глухо-глухо, невидимая за прибрежными кустами, немолчно говорила грозная стихия. Экипаж повернул; направо стояли зубчатой стеной чёрные кипарисы, налево, на высоком, горном склоне лежали затихшие виноградные поля. Нине Фёдоровне стало страшно, ей хотелось человеческого голоса.

— Что, ямщик, невесело сидеть в Рождественскую ночь на козлах?

— Пошто невесело? Не худое дело делаю, службу правлю… Вот, кабы выпил я али зло на кого в такую ночь замыслил, вот бы беда приключилась…

— Какая же беда приключится именно в эту ночь?

— Как какая? Да, ведь, ноне Рождественская ночь! Сочельная!

— Ну, так что ж, не всё ли равно?

— Как всё равно? — ямщик даже сел вполуоборот на козлах. — Да, ведь, в эту ночь ангелы трубят по всей земле мир… Волк овцы не зарежет… А знаешь ли ты, барыня, что бывает такому человеку, кто в этакую ночь зло замыслит?

— А что?

— Не знаешь? А вот татарин, нехристь, и тот знает! У них на деревне в эту ночь хозяйки на порог хлеб кладут, молоко ставят, а кто и денег не жалеет, и коли наутро съедено, выпито, взято — радуются, собака ль то съела, вор ли, побродяга взял, всё едино, потому в эту ночь и скот, и лихой человек, все — братья. Недаром же вокруг колыбели Христовой быков да овец рисуют, а коли кто в этакую ночь зло сделал, так змея ему в сердце заползает…

— Как змея?

— Так, змея, невидимая… И совьётся она в нутре у него, и ходит человек, и ест, и пьёт, и будто живой, а внутри его гад сидит, жрёт его внутренности, гноит его и нежданно, негаданно, не дав по-христиански покаяться, ведёт его к смертному часу. И труп-то такого человека чернеет, смердит так, что людям подойти не можно.

— Какие глупости! Какие глупости! — почти кричала Нина Фёдоровна, не слушая дальнейших рассуждений ямщика, а в груди её было холодно, сердце ныло, точно действительно туда заползла змея злого дела и начинала свою страшную, разрушительную работу.

* * *

Около кровати Веженцова теперь стояла его жена. Доктор клялся в душе, что он употребит все силы, всё знание, чтобы только спасти умирающего.

— Неужели ты простила меня? Могла простить меня?

— Простила…

— Неужели ты можешь любить меня?

— Ты не научил меня этому, но я жалею тебя и… я — твоя жена.

— Боже мой, Боже! Как хотелось бы теперь мне жить!

— Бог милостив, он сделал для тебя чудо Рождественской ночи. Письмо, брошенное мне злобной рукой, с расчётом навсегда разорвать нас, наполнило жалостью моё сердце, потому что я поняла, в каких ты руках… Мало того, оно пришло вовремя, и, может быть, мы ещё спасём тебя. Доктор, спасём?

И милое, почти детское личико Натальи Алексеевны с такою кроткой мольбой обратилось к Бородину, что у того навернулись на глазах слёзы.

— Я верю, что для вас Бог довершит своё чудо Рождественской ночи.

1901