Артем Анфиногенов - Мгновение – вечность

• Название: Мгновение – вечность
• Автор: Артем Анфиногенов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: О войне
• Год: 1994

Как писатель А. Анфиногенов сложился в послевоенные годы, выпустив «Земная вахта», «Космики», «А внизу была земля…»

Предлагаемый роман – о боевых, исполненных высокого драматизма буднях летчиков в один из самых острых периодов Великой Отечественной – битвы за Сталинград. В годы минувшей войны автор служил в штурмовой авиации. Это и придает его повествованию особую убедительность и достоверность.

---

Чувствуя, что его как бы оставляют, что, проще говоря, в нем не нуждаются, Гранищев тронул машину с места, покатил на взлет.

Он покатил на взлет, с первого шага, с первого метра маршрута, поневоле совместного, решив для себя: не выставляться. Ни при каких условиях вперед не вылезать. Следовать за группой автономно. Взирать на происходящее со стороны, если уж полковнику Челюскину угодно переправлять лейтенанта Гранищева в Ростов в одной компании с дальневосточниками. Способ нагона избрал простой, надежный, на фронте обкатанный: вначале пойти низом, разгоняя скорость, потом «горкой» подняться в хвост кавалькады.

Он рулил к старту, когда выпорхнула откуда-то и встала перед ним черная «эмка». «Стой!» — показывал ему руками долговязый офицер. Павел скинул газ, пискнул тормозами. «Эх, не успел!» — кричал ему капитан интендантской службы, придерживая рукой тугую полевую сумку и вскарабкиваясь на крыло, обдуваемое жарким воздухом от мотора. «Телеграфное распоряжение Москвы, — кричал капитан, провожая глазами сорванную струёй фуражку, — выдать денежное довольствие эскадрилье Горова!» — «Могу передать!» — «Без расписки?» — «Вот карандаш, пожалуйста!» Павел подцепил огрызок, болтавшийся перед ним на нитке. «Одна расписка, получателей много…» — «Один за всех, все за одного!» — «Не имею права… Успокойте капитана, перешлю телеграфом!» — «Не те деньги, что получены, а те, которые предстоит получить!..»

Интендант съехал вниз по крылу за фуражкой, перекати-полем бежавшей по земле, Гранищев начал разбег.

«Угомонится, — думал Павел о флагмане, диктовавшем новичкам свои условия сбора, Лены, однако, не притеснявшем. Напротив… — Это он здесь, над Р., кобенится, учит „маленьких“ жить: спесь почет любит. На маршруте куролесить некогда, работать надо. Задал дальневосточникам острастку, теперь отпустит вожжи, облегчит пристраивание…»

Флагман как будто так и поступил – уменьшил скорость. Но не прибрал ее плавно, а резко, внезапно сбросил. «ЯКи», не успевшие перевести от погони дух, чтобы не столкнуться, не налезть друг на друга, как лошади, начали вспухать, громоздиться этажеркой, в небе заиграла «гармонь». Тут держи ухо востро, не зевай. Или хвост кому-нибудь обрубишь, или какая-нибудь разиня на тебя сядет. Сто потов сольет летчик в сходящихся и расходящихся мехах такой «гармоники», пока строй понемногу успокоится, затихнет, чтобы затем по прихоти или нерадивости головного экипажа снова прийти в опасное движение…

— Что же ты над людьми измываешься? — взъелся на лидера Гранищев. Держась особняком, в безопасности, он читал скрытую жизнь строя, как по книге, и не мог не вступиться за дальневосточников. — Что же ты людьми помыкаешь?!

Инструктор Дралкин, понял Павел, именинник, — повстречал свою прославленную ученицу. Рад свиданию, тут же подсобил ей занять лучшее в строю местечко – справа. Место, предназначенное, строго говоря, не ей, а Горову. Капитан, рванувший со старта, туда гнал, к правому борту, но «гармонь», сыгранная лидером, вывела вправо, на удобную позицию, Лену. Две пары вошли в головку воздушной флотилии: одну составляла «пешка» и Лена, другую – Горов и его ведомый. Конечно, Лене мотаться два часа слева тяжело, утомительно, но джентльменский жест лидера в ее сторону, вывод Бахаревой на место, по праву принадлежавшее капитану Горову, Павел не одобрил. То, что Дралкин так открыто потрафляет Лене, поступаясь интересами других, вызвало у него протест. «Не тем занялись, братцы, не тем! — осуждал он Дралкина, бывшего инструктора. — Маршрут надо строить, путь счислять!» Известно, хорошо известно, чем кончаются подобные игры. «Вот посмотрим, чего вы стоите, — распалялся он против „пешки“, принимая сторону безропотных дальневосточников. — Посмотрим, кто проходит маршрут по струнке, а кто петли плетет, вальсирует…» Выявить и огласить, причем огласить сразу после посадки в Ростове, пока не остыл, не отошел, не раздумал, предать гласности все профессиональные ляпы лидера – вот что он предпримет! Начиная с этого маневра скоростью, с «гармони». Да, все пойдет в счет, каждое лыко в строку…

Солнце било в глаза, горизонт то прояснялся, как бывает над морем, тонкой слепящей полоской, неведомо, морю или небу принадлежащей, то исчезал совсем, черно-белая зебристая земля играла слабыми блестками слежавшегося в низинах снега, очертания путевых ориентиров были размыты.

«Ну-с!» — сдерживая подступавшую радость, Павел на глаз прикидывал, выверял очередную промашку лидера. Не столь значительную, но все же заметную… Забрал в сторону лидер, лучший фронтовой разведчик, мать твою за ногу! Жилой массив впереди, распланированный, как хозяйской рукой нарезанный торт, — прет мимо жилого массива, оставляет его в стороне. Чего и следовало ожидать, когда в воздухе затевают флирт!

Он освободил руку, нацелил болтавшийся на нитке карандашик в точку на карте, изобличавшую лидера в промахе, принесшую ему очко, первый выигрышный балл. До Ростова таких огрехов наберется куча, он и преподнесет ее «бомберу». И выложит при всех, при Лене… Чего стесняться? Пусть и она знает. И он, чтобы впредь дурью не мучился, не заносился. Вел себя скромнее.

Павел перевел взгляд на землю, чтобы сличить подробности, да так на какое-то время и остался с занесенным карандашиком в руках…

Темное пятно внизу, с ясным контуром и строгой планировкой жилого поселка, в быстрой игре света и воображения исчезло, растворилось. Перестало существовать. А контрольную точку лидер проследовал безукоризненно, по всем правилам навигационного искусства.

Не флагман оказался посрамленным, а он, Гранищев! Он, обличитель, глашатай истины, шлепнулся в лужу.

Павел отрезвел.

На чем споткнулся, ясно: весенний ландшафт.

Забытый за зиму, давно не стоявший перед глазами весенний ландшафт, игра света и теней. Дальше к югу местность еще пестрее. Реки в половодье не реки, они заливы искаженных, не отвечающих карте очертаний; карта – одно, местность под крылом – другое… Нитка железной дороги пропадает на таком фоне, как иголка в стоге сена.

Лидер свое дело знает.

Выступить за справедливость не удалось.

Гранищев пристыженно оглядел строй.

Лена о его провале, естественно, не подозревает.

Глаз с лидера не спускать! На юге все разлилось, зацепиться не за что…

И все-таки «ЯКи», тянущиеся за лидером, взывают к состраданию.

Солдат-сталинградец, прошедший школу Баранова, знал не только могущество, но и неизреченную прелесть, поэзию строя, когда согласным, смычковым трудом сотворяют летчики в небе боевой порядок, отвечающий интересам боя и вместе несущий в себе красоту и силу взаимопонимания.

«Маленькие» же, поднятые лидером, были обречены на галерный труд.

Флагман то уводил их влево, принуждая одних вспухать, а других заваливаться и потом припускать за вожаком, то без сигнала брал вправо, и снова тянул на левое крыло… «Или ее экзаменует, Лену? На предмет владения строем? — подумал Павел. — Дескать, ну-ка, бывший учлет Бахарева, продемонстрируй нам свое искусство, свою фронтовую выучку! Покажи работу боевого летчика-истребителя в строю! А она и рада…» «Справа встанет – никаких забот, — вспомнил он Баранова. — Орлица…» Инструктор Дралкин, должно быть, это понял, почувствовал, какую хватку выработал у Лены фронт, и мог, мигнув своему штурману, — нет, ты полюбуйся, какова привязанность! — скользнуть, легонько вспухнуть, придавить нос «пешки»: что бы флагман ни предпринимал, самолетик Бахаревой оставался с ним рядом. Нитяной просвет между ними не изменялся… В Чепурниках, уже распрощавшись с Леной, он увязался проводить ее до машины.

«Всех помню, все прекрасные ребята», — говорила ему Лена о бывших своих сослуживцах, и – в утешение, чтобы позолотить пилюлю? — взяла его за руку, и тридцать-сорок метров, на виду стоянки двух полков, прилетевшего и уходящего, они шли, помахивая сплетенными – кисть в кисть – руками: он ждал, ловил возникавшее в такт шагам прикосновение ее плеча, заволжский окопчик, родник его радости, источник страданий, всплывал перед ним, примолкшая Лена, казалось ему, думала о том же; повзрослев на целую жизнь, Павел и теперь чувствовал, знал: обмануть ее доверие не посмел бы… «Говорят, в Котельникове – клуб, по вечерам бывают танцы», — говорила Лена. «Я танцор неважнецкий… А ты?» — «Ух! — улыбнулась Лена. — И тебя вытащу, и тебя растрясу!..» Не вытащила. В Котельникове они не встретились. В Котельникове погиб Баранов… Те тридцать-сорок шагов рука об руку вспоминались Павлу, когда он смотрел на самолетик, преданно державшийся «пешки», как она ни колбасила.

Страстотерпец Гранищев, не сводивший с головы колонны глаз, знал ее состав лучше, чем экипаж флагмана, но догадки, рисовавшиеся его воображению, были верны лишь отчасти.

— Чтобы не рыпались, спесь свою поуняли, — сказал Степан Кулев, удобней усаживаясь на тарелке штурманского сиденьица, поглаживая ладонью, расправляя бортжурнал. — Им только волю дай, на шею сядут. Командир справа – до того настырный, не знаю, как за консоль не заденет. Так в форточку и лезет…