Жиль Мартен-Шоффье - Однажды в Париже

• Название: Однажды в Париже
• Автор: Жиль Мартен-Шоффье
• Издательство: Рипол Классик
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-386-01973-0

Она убеждена, что только настоящий мужчина заслуживает настоящей парижанки — этого экзотического создания, немного легкомысленного, но скромного, расточительного, но разумного, насмешливого, но осторожного. И при этом хорошо знающего себе цену.

Она готова сыграть эту роль для того, кто готов заплатить. Но только это будет очень дорого стоить.

Изящная фигурка, ухоженное лицо, отработанная улыбка, проникновенная нежность в голосе, отточенные движения, тонкое обхождение — и все это в роскошном обрамлении отлично сидящего маленького черного платья и тонкого аромата шедевра незабвенной Коко под номером пять.

Итак, она готова… Она вступает в игру… Она не может проиграть…

---

— То, что он снимает шляпу перед отказом Тьерри от мелких определений, которые убивают и ничего не предлагают, — это скрытая ссылка на Поля Морана, который сравнивал Пуанкаре с караваном общих мест в пустыне идей…

И дальше в том же духе. Был процитирован Сен-Симон, Шатобриан также получил слово, и Невэтуалю было дано Анн-Мари следующее определение: ничтожество, удобное, потому что от него можно не ожидать сюрпризов. Стоявшая рядом с нами Режина повернулась к нам с широко раскрытыми глазами. Ее удивление не обеспокоило Анн-Мари:

— Без паники, она конечно же ничего не слышала. Из-за операции по подтягиванию век у нее всегда такой ошеломленный вид.

Сказав это, она вернулась к своей жертве. У нее было свое представление о статьях Тьерри от имени редакции. Анн-Мари разложила на посылки всю эту писанину. Первый пункт: эта ситуация невыносима, так не может больше продолжаться, политическому классу должно быть стыдно. Второй пункт: ничего нового в этом нет, так было всегда. Третий пункт: демагогия принесет больше вреда, чем пользы, нам не следует ничего упрощать. Последний пункт: все плохо, и мне стыдно за наше поколение, но ничего нельзя поделать…

Франц-Оливье Жисбер[92] расхохотался. Он одобрял сказанное. В своей манере, всегда больше или меньше подхлестнутой тестостероном орангутанга.

— Действительно, у Тьерри не яйца, а какой-то сок кашу вместо них. А за твоими губками, Анн-Мари, скрывается не язык, а настоящая электропила.

С этими словами он подставил ей щеку для того, чтобы она его чмокнула. Все целовались, все любили друг друга, день шел к концу, а скоро и вся неделя, и в пятницу вечером никто не спешил возвращаться скучать домой. Лучше немного виски и светского разговора со своими дорогими врагами. Анн-Мари, например, обязательно вписала меня во главу списка своих врагов. Только в прошлом месяце я добился удовлетворения двух исков к ней. Суд обязал журнал «Гала» выплатить большую сумму бывшей жене Алена Делона за публикацию без ее согласия фотографий ее детей и их отца, которые вместе позировали перед камерой по случаю участия в съемках вместе со старшим Делоном. Мало того, я добился выплаты 20 000 евро принцессе Монако Каролине и ее мужу, которые были недовольны тем, что журнал упомянул о выздоровлении последнего. Заявляю (чтобы подчеркнуть свои персональные заслуги), что указанный принц до этого сам говорил об этом по телевидению и что его врач также давал до этого интервью. В стране, которая отрубала головы своим королям, моя победа была скандалом. Нужен был действительно суд, состоящий из мелких буржуа парижского пригорода, чтобы защитить право на неприкосновенность частной жизни этой пары гуляк, которых целый год называют «Ваша светлость». Уверяю вас, я не впадаю в гротеск, я не бываю в Монако, я не принимаю принцев и принцесс у себя в кабинете, и никогда в жизни я не называл кого-либо иначе, чем просто «мадам» и «месье». Людовик XVI был славным парнем, но я проголосовал бы за его казнь без минутного колебания: я не люблю королей, но принимаю у них деньги. И герцогство Монако не пренебрегает теми небольшими субсидиями, которых я добиваюсь для него от наших славных судов. Мы все созданы договариваться друг с другом. Достаточно лишь отказаться от излишней обидчивости — это наихудший бич, мешающий сделать карьеру в Париже, потому что это все запутывает. В этом отношении с Анн-Мари я ничем не рисковал. Никакое самолюбие никогда не могло помешать ее расчетам. Она заносила мои победы в левый столбик баланса, а свои отличные доходы от проданного тиража в правый столбик, вот и все. Однажды вечером когда-то мы с ней даже чуть не переспали. Эта возможность продолжала витать между нами. Месяцем раньше Анн-Мари попросила меня сопроводить ее на вечер, который устраивала страховая компания АКСА по случаю вернисажа собрания картин Энгра в Лувре. Одна из ее прапрабабушек послужила моделью художнику, когда тот жил в Риме. За ужином Анн-Мари свела счеты с актрисами, которым ее журнал посвящал целые страницы:

— К счастью, я никогда не встречаюсь с людьми, о которых пишет мой журнал. От самой мысли, что мне надо будет говорить с актерами, я умираю от скуки. Что я им сказала бы? У нас нет никаких общих точек соприкосновения, имена, о которых я грежу, им ничего не говорят. Когда я случайно с ними сталкиваюсь, я чувствую себя пришельцем с того света. Говорить с ними — значит доказывать всем, что мой мир ушел в небытие. Как цитировать Дрие, Поля Морана или Дидро людям, которые снимаются в телевизионном сериале «Кемпинг»?

Ни малейшего представления. Конечно, есть разница между образованными людьми и всеми остальными, вот только не помню какая. Комиксы, джаз, скульптура модерн, персидская живопись, современный танец, телесериалы, японское кино, рэп… Есть столько культур, о которых Анн-Мари не имеет ни малейшего представления, так что я не собирался принимать участия в ее игре. Я тоже прочитал тридцать раз «Племянника Рамо» Дидро, но не думаю, что говорил об этом произведении после выпускного класса школы. Зачем ей было нужно говорить с Патриком Брюэлем о Дидро? Если Анн-Мари мне нравилась, то из-за ее злого языка, а не из-за цитат. Стоит пробыть с ней пять минут, и вам приходило в голову, что слово «парижанка» в шараде может состоять из слов «Париж» и «гиена»[93]. Как и гиена, Анн-Мари предпочитала раненых зверей: например, президента Ширака или премьер-министра Доминика де Вильпена. Она высказала большой комплимент Жисберу по поводу когтей, которые в его новой книге вонзались в эти две жертвы. Поскольку Жисбер предпочитал прятать свои клыки, когда переваривал добычу, он отправился в сторону Доннедье де Фабра и его коллег-министров, возможных будущих жертв его эссе. Анн-Мари проводила его нежным взглядом, сказав при этом:

— Он мне нравится. Он сексуальный. К тому же он напоминает политическим деятелям, что маленького топорика может быть достаточно, чтобы срубить большой дуб.

Кому она это говорила? В этом также заключается и миссия адвокатов. И кое-кто как раз пришел, чтобы напомнить мне об этом. Сам Эдуар Бреда, главный редактор «Сенсаций». Сначала я думал, что он подходит, чтобы поприветствовать Анн-Мари. Некоторые страницы «Сенсаций» посвящены охоте на тех же угодьях, где промышляет и «Гала», а большие соперники часто бывают лучшими друзьями. В данном случае моя догадка оказалась неверной. Эдуар вежливо приветствовал Анн-Мари, но попросил извинения: он хотел поговорить со мной наедине. Он хотел ангажировать меня, чтобы вести процесс против кого-то другого! Я не мог поверить, что Эдуар Бреда выбрал меня, постоянного противника «Сенсаций» на протяжении последних десяти лет. А он находил это вполне естественным:

— Это всегда так. Обращаются к тем, кого знают. А в случае с адвокатами, это обязательно те, кто нас больше всего достает. Вспомните Шарлотту Корде. Первым, о ком подумала убийца Марата в качестве своего возможного защитника, был Робеспьер!

Надо же! Это от меня как-то ускользнуло. Надо будет, однако, проверить. Но позднее. Я был нужен Эдуару прямо сейчас. Когда я предложил, чтобы он зашел ко мне в офис на следующей неделе, он уточнил: нужно, чтобы мы с ним отправились туда сейчас же. К моей будущей клиентке! Они собирались объявить войну мастодонту шоу-бизнеса Брюсу Фэйрфилду и, следовательно, «Континентал Мьюзик». Даже у меня, хотя я люблю только Баха и Моцарта, есть пара компакт-дисков американского певца. И я никогда не работал на его рекорд-компанию. Короче говоря, дело обещало быть доходным, и для меня не было риска конфликта интересов. Я быстро взял пальто в раздевальне, и Эдуар втолкнул меня в такси. Мы спешили как на пожар. Я люблю это. Спустя десять минут мы уже были близ Трокадеро, у моей новой клиентки Аньес де Курруа.

Несмотря на подпухший глаз и руку на перевязи, ей достаточно было произнести пару слов, сделать пару шагов, указать мне на кресло, предлагая сесть, предложить мне немного виски, чтобы я оказался связанным по рукам и ногам путами этой обольстительницы. Полминуты общения с мадам де Курруа оказалось достаточно, чтобы понять: в ее обществе солнце заблестит у вас под ногами. Не то чтобы у нее была такая внешность, но здесь, у нее дома, ее наряд, ее квартира, ее духи, ее нежный голос, выбранные ею гравюры, висевшие на стенах, — все говорило о том, что вино, которое, может быть, удастся попробовать, будет восхитительным. Да, по десятибалльной шкале шарма она заслуживала, как минимум, 11 баллов. При этом не прилагая для этого никаких особых усилий. Дом, где она жила, был красивым, но квартира — маленькой. Входя, вы сразу попадали в гостиную. Единственного двойного окна было достаточно для освещения, но создавалось впечатление, что вы попали в библиотеку. За исключением одной стены, отделанной дымчатым стеклом, чтобы придать комнате глубины и улучшить вид ее обитателей, глаза останавливались только на полках из светлого дуба, заполненных альбомами по искусству, заново переплетенными книгами, часто перечитываемыми романами, судя по растрепанным обложкам. Обиталище женщины, которая живет одна, обедает с подносом на коленях напротив телеэкрана, потому что два дивана-канапе, низкий столик, красивые лампы из посеребренного металла и внушительных размеров телевизор составляли основную обстановку комнаты. Ковер, застилавший весь пол, небольшие коврики и вся эта масса бумаги заглушали звуки. Складывалось впечатление, что находишься внутри кокона, обшитого золотом, без следа уже увиденной где-то роскоши. Что касается Аньес, она напоминала ту обстановку, в которой любила уединяться: классика без какой-либо липы. Она раскрыла свои карты спокойным тоном: