Андрей Измайлов - Белый ферзь

• Название: Белый ферзь
• Автор: Андрей Измайлов
• Издательство: Азбука — Терра
• Жанр: Детектив
• Год: 1997
• ISBN: 5-7684-0411-2

Мы живем в такое время и в такой стране, где с человеком может случиться абсолютно все. Идешь по улице — и тебя цепляет шальная пуля, залетевшая с разборки тут же неподалеку. Живешь по соседству с бизнесменом, ему подкладывают бомбу — и ты вываливаешься вместе со стенкой.

Роман «Белый ферзь» — очень конкретная и правдивая книга, отражающая нашу жизнь, где триллер — норма жизни.

---

Да, разумеется, да! Громыхающе сипел Штейншрайбер. Разумеется, евреи загубили русский генофонд! Разумеется, русские вырождаются! А евреи — наоборот! Да вот, пожалуйста! Вы посмотрите на себя и посмотрите на меня!..

На патриотических междусобойчиках почему-то преобладают действительно какие-то… больные — не душевно, так телесно. На этом фоне Давид Енохович Штейншрайбер весьма выигрышно смотрелся. Да на любом фоне!

Но характерно, что Давид Енохович произносил аргумент без малейшего допуска издевки в тон, утешающим-поддакивающим манером. И гугнивые массы терялись; то ли навалиться всем скопом на ненавистного-характерного, косвенно обозвавшего весь скоп дебилами, то ли нижайше просить «основоположника» приобщиться к скопу и каждому не проникшемуся разъяснять справедливость очевидного: евреи загубили русский генофонд, да хоть у него спросите, он знает, он подтвердит!

Судьба Штейншрайбера хранила — за ним никто не являлся в годы недавние, никто не слал повесток, никто не приглашал по телефону явиться туда-то и тогда-то. И ныне тоже хранила — никто из сумасшедших не плевал в лицо, не бросал в него калом, не обещал с искрой в буркалах: «Ты уже да-авно в наших списках, да-авно!» А также чернорубашечники не трогали Давида Еноховича, те самые, которые не грозятся, но могут подловить — и в подъезде, и по дороге на работу, с работы: милиция классифицирует инцидент как пьяную драку, НЕМОТИВИРОВАННУЮ, и сам же Штейншрайбер будет отдуваться в суде по иску пострадавших от руко- и ногоприкладства (а пострадавшие — это непременно, учитывая габариты хулигана). Немотивированно напал на группу пай-граждан. Кто на кого напал — ясно и ежу. Мотивы — тоже. Но…

Может быть, слава о профессии Давида Еноховича бежала впереди него? Патологоанатом — тот, кто несколько раз на дню режет людей! И не в ярости, не в запале, а хладнокровно и с интересом. Хирург тоже режет, но потом зашивает — лечит, одним словом. А этот… На кусочки раскромсает и не поморщится. И не зашьет! Какие нервы надо иметь?!

Нервы надо иметь железные. Или вовсе их не иметь. Колчин проверял на самом себе.

Давид Енохович как-то легкомысленно, от большого расположения к ЮК, предложил! «А хотите, покажу, что у нас есть?!»

И Колчин легкомысленно, от большого расположения к Давиду Еноховичу, согласился: «Хочу!»

Штейншрайбер, соблюдая ритуал, накапал в мензурку спирта и протянул Колчину.

ЮК, соблюдая режим, отказался. А зря.

Давид Енохович водил Колчина по подвальным коридорам, по холодильным камерам, по… хм… разделочным и пояснял с вдохновением гида Третьяковки: «Тут у нас расчленёнка!.. Здесь кончушка (то есть сгоревший на пожаре, на жаргоне пожарных: кончушка), соседи сказали: алкаш. А кто-то из тушивших огонь и первым обнаруживших тело поцокал: „Гляди-ка! Алкаш-алкаш, а носки чистые, белые…“ Не носки это, он так обгорел. А действительно, похоже на носки, да?! Так… А это кто у нас?! Вроде бы вас тут не лежало, любезный. Утопленник явный. Неделю проплавал. Лида! Ли-ида! Где она, прах ее побери!.. Вы тут постойте на минуточку, ладно? Я выясню…»

Ко всему прочему, Штейншрайбер сулил тоном нечто и вовсе уникальное, мол, это еще не самое интересное, это еще не самое-самое! Точь-в-точь совпадая с третьяковским гидом, мол, бурлаки бурлаками, Репин Репиным, а вот мы сейчас подойдем к тако-ому… вот оно, вот оно — «Явление Христа народу»!..

Колчин укрощал разыгравшееся воображение, но оно было неукротимо, пока Штейншрайбер влек ЮК за собой и сулил, сулил: «Сейчас тако-о-ое покажу!» Наконец тот привел к маловместительной подсобке и закопошился с ключом и висячим замком: «Сейчас, сейча-ас!»

Воображение мгновенно намалевало упырей, теснящихся стоймя в помещении, чей объем не больше шкафа… упырей, которые, в отличие от предыдущих экспонатов, настолько живые такие, веселые, что их приходится запирать на висячий замок.

А дважды еврею хоть бы хны! Патологоанатом, прах его побери! Дважды еврей управился с замком, распахнул дверцы и с неподдельным (с неподдельным, прах его побери!) восторгом показал: «Во! Доски от гроба! Нравится? Нет, вы пощупайте, пощупайте! Оцените! Во такие книжные полки из них получаются!»

Кто запамятовал период застоя? И негласный девиз трудящихся: «Волоки с работы в дом все, что пригодится!»

Что бы такое уволочь патологоанатому с ЕГО р-работы для дома, для семьи? Ан вот…

Книжные же стеллажи Давиду Еноховичу и впрямь были необходимы — он частенько говаривал: «Есть профессиональные писатели, а я — профессиональный читатель!»

Он читал ВСЁ, когда-либо напечатанное. И, разумеется, тексты, имеющие отношение к сынам Израилевым, не в последнюю, а то и в первую очередь. Не подлинники (где их выпросишь?), но каждую публикацию, комментарий, репринт. И кумранские рукописи, и каирскую генизу (аналог тэр-ма, то есть книгам из кладов, но не тибетским, а… сами понимаете. Российский подданный, караим Фиркович в прошлом веке отобрал на родине предков всё, что считал ценным, и во многих ящиках привез… Остальное подобрал Запад, издал каталоги. Но все эти каталоги несопоставимы с коллекцией Фирковича).

Такой вот разноплановый человек — Давид Енохович Штейншрайбер: трупы потрошит, книжки читает, ВСЕ книжки читает. Даже теперь, когда в глазах пестрит от печатного изобилия. Исключая, впрочем, хорор, иначе говоря, романы ужасов. Не от природной пугливости, а: «Ну ни вот на столько эти профанаторы анатомию не знают! Фонтан крови у них! После такого разреза сначала вообще ничего, если даже пополам! Пришли бы они ко мне, проконсультировались… Нет, правильно я — профессиональный читатель, а не профессиональный писатель, правильно!»

Дважды еврей, может быть, и профессиональный читатель, но в первую очередь — профессиональный (ведущий!) патологоанатом. Он и возник в поле зрения, когда на Маяковке только-только начиналась Центральная школа, тот самый клуб «Фрунзенец», за аргентинским посольством.

Чем привлекло каратэ-до ведущего патологоанатома? Сам Штейншрайбер на татами не рвался, всё больше наблюдал. Вероятно, сыграли свою роль мифы и легенды типа: один удар и — человек труп. Что мы тогда, в середине семидесятых, знали о каратэ-до? Разве «Гений дзю-до»? (И то — гений, но — дзю-до!) А трупов по Москве в ту пору было не в пример меньше, нежели нынче, и все какие-то банальные — ДТП, алкогольная поножовщина. Вдруг на Маяковке удастся застать нечто нетривиальное?

Зряшная надежда, увы (то есть ура!). Первый и единственный тогда авторитет, Алексей Борисыч Коршнин, он больше идеолог каратэ-до, прежде всего давал форму, он больше не файтер, не боец, он академик каратэ. Вот колчинская секция, остоженская, тех времен — да, биндюжного порядка, плющились до мелких увечий, пока не прослышали о школе Коршнина…

Хотя…

…вполне и вполне мог бы стать клиентом Давида Еноховича тот же парубок с Херсонщины — перелом позвоночника и ушиб коры головного мозга, как он сам небрежно пояснил, мол, ма-аленькая травмочка у меня…

М-да-а, прав Егор Брадастый, отстаивая отечественную избранность и непохожесть на что-либо: «Через пару-тройку лет наши доморощенные бойцы вообще всех зарубежников с татами и с рингов повышвыривают — с их доморощенным трудолюбием и жаждой побить КОГО-НИБУДЬ ОДНОГО! Это ж классное развлечение, да еще какие-то пояса за него дают!»

Оно бы и так (так, так, судя по результатам токийского чемпионата!), но — заставь дурака богу молиться, он себе лоб расшибет. Ага!

Ну и вот… Колчин как раз сидел-следил за коршнинскими занятиями на Маяковке — молодой еще! сиди-следи! рано тебе на татами!.. Тогда много кого набегало, не только со всей Москвы, но и с периферии — молва ведь пошла: Центральная группа! Каратэ! Настоящее! Ну и вот… Глядит Колчин — рядом с ним присел парнишка, корявенький, с синим поясом, отдыхает.

— Что, закончил тренировку?

— Да я размялся… Уже хватит. Пока тяжело заниматься, у меня травмочка одна была небольшая.

— Какая? (Здесь, кстати, при упоминании о травмочке и присоседился громоздкий, обильно обволошенный субъект, впоследствии назвавшийся и оказавшийся Давидом Еноховичем Штейншрайбером.)

— Да ерунда!.. Перелом позвоночника. В двух местах. И ушиб коры головного мозга.

— Что ж такое с тобой приключилось, милый?! Под КамАЗ попал?!

— Да ерунда! Это ж моя коронка у нас на Херсонщине. С криком «киай!» вбегаю по стенке на потолок, делаю обратное сальто и встаю в дзенкутца-дачи. Так я однажды пришелся на голову… Так я ж теперь утром встаю спозаранку и три часа делаю гимнастику, иначе голова весь день трещит.

— Зачем по потолку-то бегал?!

— А ты что, не бегаешь?

— Зачем?!

— Ну-у… Не получится из тебя каратист.

Громоздкий, обильно обволошенный субъект, в дальнейшем именуемый Давидом Еноховичем, тогда же приник к херсонскому самородку: «Интере-есный случай! Не хотите ли к нам? Я — доктор…» Знали бы вы тогда: какой (КАКОЙ) доктор… Хотя у нас все доктора одинаковы, с точки зрения-заблуждения потенциальных пациентов: «Вы доктор? У меня как раз вот тут отдает, тут что — печень или селезенка? — Я окулист. — Угу. Но доктор? Вот и объясняю — как раз вот тут отдает…»