Юрий Поляков - Гипсовый трубач

• Название: Гипсовый трубач
• Автор: Юрий Поляков
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077487-6

Роман Юрия Полякова «Гипсовый трубач», уже ставший бестселлером, соединяет в себе черты детектива, социальной сатиры и любовной истории. Фабула романа заставляет вспомнить «Декамерон», а стиль, насыщенный иронией, метафорами и парадоксальными афоризмами загадочного Сен-Жон Перса, способен покорить самого требовательного читателя.

В новой авторской редакции собраны все части романа, а также искрометный рассказ писателя о его создании.

---

Едва отвечая на скорбные приветствия встречных ветеранов, автор «Кандалов страсти» полетел на завтрак. Он даже не расспросил радостного доктора Владимира Борисовича о ходе воздушных боев над Понырями, наотрез отказался помочь вдове внебрачного сына Блока разобраться в новом мобильном телефоне и грубо отверг просьбу комсомольского поэта Бездынько выслушать свежую эпиграмму на антинародное телевидение.

Столовая давно опустела. Лишь в дальнем углу виднелся понурый поедатель чужих деликатесов Проценко. «Лучший Фальстаф эпохи» под влиянием вчерашней проработки с видимым отвращением приучал себя к казенным харчам. Да еще на своем месте одиноко сидел терпеливый Ян Казимирович. Появлению Кокотова старый фельетонист обрадовался настолько, насколько сам писатель возликовал, не обнаружив Жарынина и Обоярову за совместным питанием.

— Где же Дмитрий Антонович? — спросил он, повеселев.

— Не видел, — удивленно всплеснул ручками старичок. — А вы знаете, Проценко хочет объявить голодовку!

— Неужели?! Странно, странно… — Андрей Львович поглядел в окно и не обнаружил на стоянке ни режиссерского «вольво», ни красного «крайслера» Натальи Павловны.

В сердце снова заскреблись мыши подозрений.

— Уехала красотка ваша. К адвокату полетела! — доложила Татьяна, бухая на стол тарелки с сиротской снедью. — Раньше-то ведь как? Раз — и развели. Потому как делить было нечего. Если мужик забаловал, алименты из зарплаты вычитали. Обкобелись! А теперь? До самой смерти можно судиться, если деньги есть…

— А Жарынин?

— А салтан наш Дмитрий Антонович чуть свет умчался. Только чаю и хлебнул, даже кашку дожидаться не стал. Злой, красный… Регина с Валькой уговаривали: «Не езди!» Нет, ускакал…

— Куда?

— Сказал, кого-то в «Останкино» поехал убивать. А я б ему помогла! Наглый телевизор стал. Невозможно! За стеклом теперь что хотят, то и делают. По мне-то, запри дверь и бесись как хочется. Вон Жарынин чудит с бухгалтерией — да и бог с ним. Но чтоб всем показывать, как девки-дуры с парнями сучкуют? Стыдобища! Приятного аппетита!

— А что, порции снова уменьшились? — поинтересовался Кокотов.

— Ага, Огуревич все утро нос в котлы совал — проверял. Жадный, черт! Но если не наешься, могу добавки принести, — предложила официантка и, сверкнув золотым зубом, укатила свою тележку.

Автор «Полыньи счастья» подцепил кончиком ножа кубик масла величиной с игральную кость, но тут Болтянский, подобно старой мудрой птице, встрепенулся и, хищно глянув на жующего писателя, спросил:

— На чем я остановился в прошлый раз?

— На том, как ваш батюшка перед смертью напутствовал сыновей… — неохотно подсказал Кокотов.

— А как Мечислав пробрался на Дон, я вам еще не рассказывал?

— Нет…

— О, это удивительная история! Вообразите, осенью семнадцатого ехал он поездом в Ростов, тащился неделю и подружился от скуки с дезертирами, потому как с детства владел картами и никогда не проигрывал, разве что нарочно. Один из продувшихся матросиков, явно «психический», как тогда выражались, стал искать, на ком сорвать злость, и увидел: на третьей полке, лицом к стене, затаился человек в исправной форме без погон. Тогда погоны носить нельзя было — сразу в расход пустят. Достал морячок маузер и заорал, мол, это не кто иной, как Сашка Керенский от гнева народных масс спасается. Солдатня заволновалась. Сдернули с полки подозрительного пассажира. Немолодой, пухленький, с бородкой. Одно слово: из бывших! Стал он, конечно, оправдываться, мол, «никакой я вам не Керенский, а помощник начальника перевязочного отряда Домбровский! Вот мои документы!» Какое там! Бесполезно! Матрос-то сразу приметил: на бородатом не только китель с галифе исправные, но и сапоги новехонькие. Сколько в Гражданскую войну из-за обуви народу перебили, страшно подумать! В общем, потащили беднягу в тамбур — кончать. А у моего Мечислава сердце на части разрывается: на его глазах единокровного поляка убивают! Но вмешиваться нельзя — самого сгоряча могут пристрелить. Вооруженные дезертиры — это кошмар! И тут его осенило: «Давай, — говорит он, — братишка, на этого помощника в картишки перекинемся! Вдруг отыграешься?» Матрос-то азартный оказался, поставил на кон «Керенского» — и, конечно же, продул. После этого Мечислав спасенного поляка уже от себя не отпускал, опекал, защищал, хотя Домбровский был в два раза старше. Так они всю оставшуюся дорогу вместе и держались, пили кипяточек с сахарком вприглядку и шептались по-польски. А как добрались до Ростова, где советской власти в помине не было, выяснилось: никакой он не помощник начальника перевязочного отряда Домбровский. Волей судеб, мой брат спас начальника штаба Верховного Главнокомандующего Русской армии генерал-лейтенанта Деникина. Мать-то у него — полька, урожденная Вржесинская, и язык предков Антон Иванович знал недурственно. Оказалось, бежал герой Карпат от большевиков из Быховской тюрьмы и пробирался с чужими документами на Дон, к генералу Корнилову. В благодарность взял он к себе Мечислава адъютантом и поехал в Новочеркасск формировать Первую Добровольческую дивизию. Каково?

— Потрясающе! — согласился Кокотов, внимательно глядя на часы.

— Но это пустяк по сравнению с тем, что случилось с моим братом Стасем! Вообразите, приезжает он в революционный Петроград, а там… Вы торопитесь?

— Немножко.

— Ну ничего, докончу в другой раз! — Болтянский собрал морщины в улыбку и обнажил юную пластмассу зубов. — А вот морскую капустку зря не едите! Это же эликсир вечной молодости!

Всыпав для приличия в рот ложечку толченой ламинарии и запив ее чаем, Андрей Львович поспешил вон из столовой. По пути в свой номер он нагнал Татьяну, тащившую поднос с множеством тарелок.

«Завтрак на двоих! Кому бы это?» — затомился писатель и предложил:

— Давайте помогу!

— Спасибо, мне привычней. Вот Жукову с Хаитом жрать тащу! — сердито доложила официантка.

— Заболел?

— Ага, больной: сам железный — хрен стальной!

— А почему на двоих? К нему кто-то приехал?

— Да кому он, ненормальный, нужен! Коробится, сволочь! Вот перекоробится — тогда приедут. Настька или Инка.

Миновали оранжерею, где, неподвижно глядя на цветущий кактус, сидела Ласунская. Услышав шум, испуганная черепаха Тортилла скрылась в воде.

— Счастливая! — перехватив поднос поудобнее, вздохнула Татьяна. — Такую жизнь прожила, теперь только сиди и вспоминай! А мне с моим дуроломом и вспомнить нечего. Тьфу!

Достигнув номера Жукова-Хаита, женщина нагнулась и поставила поднос у порога. Из-за двери тем временем донеслись два спорящих голоса. Один, густой, угрожающий бас явно принадлежал Федору Абрамовичу. Второй же, ломкий, трепетный тенорок, был совершенно не знаком.

— А все же к нему кто-то приехал! — улыбнулся Кокотов.

— Сам он к себе и приехал! — зло ответила официантка. — Послушайте!

Андрей Львович напряг слух:

— Нет, ты мне скажи, почему вас нигде не любят? — гневно вопрошал Жуков.

— Завидуют! — отвечал тенорок.

— Чему-у?!

— Сам знаешь чему!

— Не знаю!

— Знаешь-знаешь!

— Убью! — страшно взревел бас.

— Не убьешь… — ехидно возразил тонкоголосый незнакомец.

— Почему-у?!

— Сам знаешь!

— Не знаю!

— Знаешь-знаешь…

— Коробится! — шепотом подтвердила Татьяна, три раза стукнула в дверь и отпрянула.

Голоса в номере затихли, потом послышался скрежет отпираемого замка, и две руки, принадлежавшие, похоже, разным людям (на каждой были часы) быстро утащили поднос в комнату. А едва приоткрытая дверь захлопнулась, спор возобновился с новой силой:

— Сосиски мои! — объявил тенорок.

— Почему-у? — возмутился бас.

— Сам знаешь!

— Не знаю!

— Знаешь-знаешь!

Официантка загадочно сверкнула золотым зубом и ушла, качая бедрами, такими мощными, что их трудно было себе вообразить без покрова.

Возле своего номера писатель увидел Бездынько. Лицо комсомольского старика набрякло той особой обидой, какая бывает лишь у поэтов, которым не с кем поделиться новым сочинением. Понимая, что в этом возрасте задетое авторское самолюбие опасно для здоровья, Андрей Львович кивнул, разрешая. Верлен Тимофеевич расцвел, затрепетал, обида сменилась восторгом — и он прочел, рубя воздух сухоньким кулачком:

От страны достанутся
         останки нам,
Если заморочат Русь
         «Останкино»!
Так скорей,
         в борьбе отвагу выковав,
Свергнем произвол
         ибрагимбыковых!
Скажем
         абрамовичам и авенам:
«Вам бы каннибалить
         в веке каменном!»

И потупился, ожидая оценки. Кокотов помедлил, поморщил лоб, пожевал губами, даже чуть нахмурился, как это делали в свое время его суровые наставники в литобъединении «Исток», и наконец, после долгой паузы, словно нехотя произнес: