Константин Сергиенко - Дом на горе

• Название: Дом на горе
• Автор: Константин Сергиенко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Детская проза
• Год: 1986

Повесть посвящена детям с трудной судьбой. Они живут в интернате. Одни ребята совсем не знают своих родителей, другие встречаются с ними редко.

---

— Пошел в… — коротко и злобно сказал Калошин.

— Калоша! — громко произнес Лупатов. — Я вызываю тебя на дуэль. Это моя последняя воля!

Он распахнул куртку и вытащил два одинаковых поджигных пистолета.

— Стреляться с десяти шагов. До смерти!

Калошин в онемении смотрел на Лупатова. Он знал, что такое поджигной пистолет, сам мастерил его в прошлом году и стрелял галок. Тогда целая эпидемия поджигных прошла по интернату. Собирали трубки, проволоку. Доделать остальное в слесарке было делом несложным. Появились даже пистолеты-красавцы. С резными ручками, никелированными стволами. После того как шестикласснику Мешкову оторвало палец и опалило лицо при взрыве, прошла облава с обыском. Все поджигные отняли, наказали умельцев, к тому же мода на самоделки угасла сама собой.

— Стреляться, и прямо сейчас! — повторил Лупатов. — До смерти!

— Да пошел ты! — сказал Калошин. — Чтоб из-за тебя погнали?

— А не придется, — Лупатов медленно приблизился к Калошину. — Я сказал: до смерти.

Калошин качнулся назад.

— Если не будешь, — тихо сказал Лупатов, — так пристрелю, — и достал спички.

Калошин побелел.

— Сволочь… — пробормотал он, отступая назад. — Сволочь…

Лупатов шел на него. Он сунул один поджигной под мышку, другой сжал в руке вместе с коробком и чиркнул спичкой. Она сломалась. Он вытянул вторую.

— Сволочь! — взвизгнул Калошин и вдруг кинулся в мелкий бег, смешно тряся своим грузным, неуклюжим телом. — Сволочь! — вопил он. — Сволочь!

— Куда ты, Калоша! — насмешливо крикнул Лупатов и кинул пистолеты в кусты. — Это же покупка! Они не стреляют!

Он сунул руки в карманы и, насвистывая, пошел к третьему корпусу, не подарив нам с Голубовским даже взгляда.

Через две недели в дымчато-зеленой тоге явился на нашу Гору месяц Майус, названный так в Древнем Риме в честь богини земли Майи. Месяц Майус достал деревянную дудочку со множеством отверстий, сел на склоне Горы под изменившим цвет дубом и заиграл свою нежную тихую песню, слова которой едва различались в переливах мелодий:

Под майским солнцем
майский жук золотист.
Как нежен и доверчив лист!
Возьми его трепещущей рукой…

Рядом с тихо играющим Майусом присели и мы с Раей Кротовой. Комбинат стыдливо прятал свои дымы в прозрачных воздушных сосудах. Он не хотел отравлять майского благоухания.

— Мама хорошая, — рассказывала Рая. — Она красивая. Знаешь, почему она стала пить? Ее папа бросил. Я его никогда не видела, только фотографию. Он тоже красивый. Ты не смотри, что я дурная. Они у меня красивые.

— Ты тоже красивая, — сказал я. — Подрастешь, и будешь красивой.

— Нет, я не буду. Я хромая. Левая нога короче. Я никому не нужна.

— Все мы никому не нужны. Но станем взрослыми, и все переменится. Ты в кого-нибудь влюбишься.

— Любви нет. Есть только привычка.

— А как же твоя мама? Она ведь любила отца.

— Не знаю. Какая это любовь, если бросают…

Под майским небом
жизнь прозрачна и легка.
Как стрекоза, летящая под облака,
мани ее трепещущей рукой…

— Я тоже не нравлюсь девочкам. Я маленький ростом.

— Что ты, Митя! Ты очень хороший. Ты многим нравишься.

— Интересно, кому.

— Есть такая игра. Называется «Иней». Там говорится: «Перепиши это письмо три раза и отдай трем девочкам. Напиши имя мальчика и зачеркни его. Через 13 дней он предложит тебе свою дружбу или признается в любви»… — Она помолчала. — Я знаю одну девочку, которая написала твое имя… Митя…

Я засмеялся.

— Это был другой Митя. Повыше ростом и посильнее.

— Нет, это был ты…

А месяц Майус все играл свою тихую песню.

Под майской сенью
Нет усталых и больных.
Цветы в руках любимых и родных,
Возьми цветы трепещущей рукой…

Саня Евсеенко совсем другая. Она меня спросила:

— Царевич, ты умеешь целоваться?

— Вот еще!

— Хоть раз целовался?

— Очень мне нужно.

— Хочешь научу?

Она сорвала стебелек с беленьким майским цветком и стала жевать. На ярких губах блуждала улыбка.

— Кислый. Хочешь попробовать? — Она протянула изжеванный стебель.

Я взял его и понюхал цветок. Он пах свежей травой и еще чем-то сухим, слегка горьковатым.

— Глупый ты, Суханов, — сказала Санька.

— А зачем тебе? — спросил я.

— Что зачем?

— Со мной целоваться?

Она засмеялась, упала на траву и раскинула руки.

— Какой же ты дурачок!

— Почему это дурачок? — Я придвинулся ближе. Она смотрела на меня серьезным взором ореховых глаз. Рядом с рыжей ее головой прополз жучок, такой же рыжий. Он деловито раздвинул мешавшие пряди и исчез в путанице зеленых травинок.

— Ну ладно. — Санька приподнялась и мягким движением руки поправила волосы на затылке. — Учись, Суханов. Будешь еще умнее.

Она вскочила и легко побежала по склону Горы, напевая мотив своей любимой песни о полевых цветах.

В этот день Петр Васильевич был необычайно оживлен. Он потирал руки и весело расхаживал по кабинету.

— Дело на мази, дело на мази, ребятки!

Посреди директорского ковра была расставлена новая аппаратура, подаренная шефами. Мощные динамики, усилитель и дорогая вертушка с импортной головкой. Бормоча несвязные речи, счастливый Голубовский ползал среди невиданной техники и поспешно листал инструкции.

— А какой спортзал! — воскликнул Петр Васильевич. — Не то что наш сарай с глухими стенами!

Вчера Петр Васильевич ездил смотреть новое здание для интерната. Его обещали закончить к осени. Осенью мы будем жить в новом доме. Вдали от комбината, посреди березовой рощи с маленьким прудом.

— Пруд почистим, — говорил Петр Васильевич, — устроим бассейн. Будем плавать, соревноваться. Вы понимаете, что такое вода под боком? Это не загаженный ручей.

— Выходная мощность… тембры звучания… — бормотал Голубовский.

— У тебя будет целая аппаратная, — говорил Петр Васильевич. — Я мечтаю сделать радиогазету.

— А танцы? — спросил Голубовский.

— Одни танцы у вас на уме. Актовый зал на четыреста мест, киноустановка. Можно приглашать в гости артистов.

Петр Васильевич взял гитару и заиграл громкую радостную музыку. Мы с Голубовским потащили колонку на склад.

— Двести ватт! — гордо сказал Голубовский.

На улице подбежал Вдовиченко и пытался помочь, хватая то с одной, то с другой стороны.

— Ну что, переходишь? — спросил я.

— Да, — ответил он.

Вдовиченко переводили в другой интернат. То ли это было место для особо нервных детей, то ли еще что. Во всяком случае, он не хотел оставаться рядом с Калошиным. Все это понимали, но обсуждать не хотелось.

— Музон с такой мощностью рубанет по ушам, оглохнешь, — радовался Голубовский.

— А тебе не жалко уезжать? — спросил я.

— Чего жалеть? Там потолок не придавит, А в Дубовом зале, видал, под лестницей даже пол оседает. Не ровен час рухнешь в преисподнюю.

Но мне не хотелось расставаться с Горой. Значит, остался всего лишь месяц? На лето нас раскидают в разные стороны, а в сентябре мы окажемся в новом доме.

Но как же старый? Что будет с ним? Заброшенный, необитаемый, он быстро придет в негодность. Рухнут балки дубового зала, провалится пол. Надломится тело подкосившейся башни, и тонкая струна оси мира, взлетающая от ее вершины, напряжется и вздрогнет перед тем, как лопнуть, свернуться в клубок и лишить нас надежды хоть взглядом достичь надзвездной звезды «stella maria maris».

Лупатов отнесся к новости равнодушно.

— Где бы ни учиться, лишь бы не учиться, — сказал он.

Я решил польстить своему суровому другу:

— А ведь ты способный. Ты мог бы получать пятерки и четверки.

— Зачем? — Он поднял на меня глаза. — Много вас развелось, ученых, а толку.

— Ученье свет, а неученье тьма, — сказал я наставительно.

— Вот ты ученый, — он усмехнулся, — а в привидение веришь. А привидений ведь нет. По науке.

— Кто говорит, что есть…

— Чего же ты врешь?

— Не вру.

— А видел?

— Это было не привидение. — А кто же?

— Не знаю… — Лупатов сплюнул.

— Учиться, говоришь? А зачем учиться, когда кругом привидения бродят. Ты знаешь, что у меня не бывает снов?

— Знаю. Но это неправильно. Сны бывают у всех. Я читал. Только ты их не помнишь. Крепко спишь.

— Помню, не помню. Не бывает — и все. А этой ночью я видел. И Голубок видел, и Вдовиченко. Все видели райские сны. Я спрашивал. Для интереса. И Кулачок видел сон, а он дефективный. И Санька видела про родителей. Все скопом смотрели картину. Я думаю, потому Калоша и проспал. Это что, по науке? Учись, Царевич, один, а я кино буду смотреть…