Юрий Любопытнов - Мурманский сундук

• Название: Мурманский сундук
• Автор: Юрий Любопытнов
• Издательство: Спутник +
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9973-2362-2

"Мурманский сундук" (2-й том произведений)  —  продолжение книги «Огненный скит».

Роман «Огненный скит» (в первом издании «Золото викингов» (http://hotkovo.net.ru/library_view.php?id=1)), написанный на основе легенды о поисках клада, зарытого на одном из островов Соловецкого архипелага, охватывает целый исторический пласт жизни Российской империи.

Также, издание содержит в себе повесть  "Там, где течет Пажа" и несколько рассказов:

Великий Мощь, Спросите Мухина, BELLA CIAO, Салаги, Ягоды Вишни.

Публикуется на сайте «Хотьково в сети» http://hotkovo.net.ru/library.php

© Юрий Николаевич Любопытнов

© Оформление электронной версии - ПавелЪ

---

Он не помнил, когда отдыхал. Никуда на отдых, кроме единственного раза, не ездил. Во-первых, всегда было некогда. Как только наступало лето, собиралось много дел. Надо вскопать землю под картошку, посадить, окучить. Надо дом покрасить или сарай перекрыть, там, смотришь, где-то подгнило, надо заменить, ремонт в доме сделать, что-то перестроить — когда тут отдыхать! Дров, угля каменного надо заготовить, поросёнку комбикормов, отрубей купить, привезти. Не до отдыха. Правда, однажды старуха его, она не старуха ещё, он её так зовет по-житейски, так она прогнала его как-то летом в дом отдыха по путёвке. Наказала вести себя хорошо и отдыхать за всю прошедшую жизнь. Фунтиков уехал, а через три дня вернулся.

— Ты чего так быстро? — спросила его жена. — Или что случилось?

— Ничего не случилось. Не могу я без делов, — ответил Фунтиков. — Не могу. Дома милей…

С тех пор больше не ездил. И не поедет никогда. Дома лучше. Отдохнуть можно и между дел. Лёжа на одном боку — пролежни можно нажить…

Он опустил ведро в гулкую глубину колодца и загадал, что сегодня надо будет на работе поговорить с Колосовым. Поговорить по поводу этих двух ребят, Лыткарина и Казанкина. Ребята хорошие, а мастер к ним относится предвзято. Они молодые, многого не понимают, или понимают по-своему, им надо помогать. Прививать любовь к труду, учить профессии. И не окриком, а примером, спокойствием, серьезностью отношений в коллективе. Надо поговорить с Колосовым, непременно поговорить.

С этой мыслью он пришёл на работу. Фунтиков не считал мастера равнодушным. Тот бегал, кричал, разносы делал, может быть, и правильно, но как-то не от сердца, а как бы для дежурства, надо так. Любил очень приказы. Вот и Казанкин пел в штамповке вечером, он его в приказ — зачем на работе поёшь? Слишком он правильный, Колосов.

Хотел сходить к мастеру сам, но тот опередил его и с утра вызвал к себе.

Сидел Колосов в нанизке, в отгороженном для себя углу, и барабанил пальцами по пустому столу.

— Можно? — спросил Фунтиков для близиру, открывая тяжелую дверь.

— Садись! — бросил ему мастер и посмотрел на Фунтикова из-под низу.

Фунтиков сел на стул, поправил фартук, положил на колени тёмные жилистые руки и внимательно воззрился на Колосова, ожидая, что тот скажет.

— Знаешь, для чего я тебя вызвал? — спросил мастер, остро покалывая бригадира взглядом серых глаз.

— Догадаться не трудно, — ответил Фунтиков с улыбкой.

Фунтикову за пятьдесят, пятьдесят с небольшим хвостиком, как говорили в штамповке, и был он ровесником мастеру. Немного ниже среднего роста, с крепкими сухими руками и ногами, говорил мало, а уж если сказывал, то, как гвоздь вбивал — резко, надёжно и надолго. Его уважали и слушались. Зная, что у Колосова есть привычка за дело и без дела, по большей части, попенять рабочим, заступался за бригаду. Особенно это касалось Казанкина. К нему бригадир относился, как и ко всем остальным, можно сказать, по-отечески, даже с какой-то долей любви, может, из-за того, что Новоиерусалимский был сиротой. На молодость списывал Васькину подвижность, несдержанность на слово. Колосова не понимал, почему тот в любом поступке молодого штамповщика старался найти крамольное, хотя знал, что по своему «сухому» характеру мастер недоверчиво относится к людям. Пока он досконально не «прокатывал» у себя в душе человека, не доверял ему.

— Надо подумать о завершении плана, — сказал Колосов, — пока ещё середина месяца. А то мы его можем сорвать.

— Конечно, сорвём, — согласился Фунтиков, — если по три дня простаивать будем.

— Простояли три дня — не беда: поднажмём потом.

— Аврал, значит. Прихватывать ночную смену, благо свободна она?

— Надо поднимать дисциплину — вот главный вопрос.

— Как ты её поднимаешь, вряд ли поднимешь, — отозвался Фунтиков, в упор глядя на Колосова. — Ты, как на фронте, Пётр, будто в атаку идёшь: давай, давай, давай! Жми, жми! И дисциплину хочешь насадить, понимаешь, что я подразумеваю под словом «насадить» — наказаниями. И меня просишь, чтобы я тебе обо всём докладывал, а ты — в приказ. А сам же видишь, что работают, не прогуливают, редко опаздывают. Вон Коле Мячику приходится из деревни топать, бывает, что и опоздает. Они работают сдельно, им невыгодно гулять и простаивать. Если будут филонить, ничего не заработают, — это и ежу понятно.

— Ну, тогда давай дисциплину по боку, насадим анархию, и будь что будет!

— Я ж не об этом. Дисциплина нужна, но не твоя. Крут ты очень, Пётр. Не такими методами её поднимать, какими ты хочешь. У тебя же палочная дисциплина, всё держится на окрике, на приказе, на команде. Давай и всё! Жми, сынки! Ведь ты не объяснишь никогда, что про что. Надо всем и каждому догадываться. Ты объясни — может, он сам раньше на работу прибежит…

Колосов побуравил бригадира взглядом, поиграл желваками.

— Ты должен мне помогать, Иван! Это твоя обязанность.

— А я разве тебе не помогаю?

— Ты вечно заступаешься за всех, в особенности за этого… Казанкина и новенького Лыткарина. У них ветер в голове…

— Вот и не надо их бить.

— Что ж по головке их гладить прикажешь?

— Зачем по головке! Разъяснять надо. Создавать условия на работе. Ребята они хорошие, ответственные. Смотри, до чего мы дожили: к нам ребята со средним образованием пошли.

— Про новенького не знаю, но Казанкин… нашёл ответственного. Вертун он. И ты за него не заступайся. Такой подведёт.

— Кроме работы, ему надо ещё другую точку приложения сил найти. Энергии у него!..

— Энергия у него в свисток уходит.

Колосов сжал губы в узкую полоску, что у него служило признаком недовольства, пристально посмотрел на бригадира. Фунтиков не отвел взгляда.

— Не относись к ним, Пётр, как к детям, — продолжал Фунтиков. — Это взрослые люди. Но ещё не совсем простившиеся с детством. Им бы побегать, поиграть, взбрыкнуть, как молодому жеребёнку. Они ж только от парты…

— С твоим характером, Фунтиков, ты мне всех здесь распустишь. Зря я тебя бригадиром поставил.

— Так сними.

Фунтиков расправил фартук и хотел встать. Решил поговорить с мастером, и вот как получилось. Не сумеет он ему ничего доказать!

Знал он Колосова с фронта. Пришлось воевать вместе в начале Отечественной войны. Потом Фунтиков оказался в госпитале — осколок вытаскивали, отстал от своей части и служил в другой. А воевали они с Колосовым года два. Познакомились, разговорились, оказалось — из одной местности, так и подружились. Колосов был старшиной. Непорядка не любил — многим доставалось. Он и Фунтикову огрехов не спускал. Тогда была война, поблажки были ни к чему — только вредили. А теперь? Теперь времена иные. А характер у Колосова остался прежний. Не может его переломить. Всё по-казарменному. И главное, выслушает, а сделает по-своему.

Колосов встал, положил Фунтикову руку на плечо и усадил на прежнее место.

— Не ерошься. Это я так, к слову. Сколько мы с тобой в войну дорог исходили, не ругались, жили душа в душу, зачем теперь ссориться.

«Душа в душу, — подумал Фунтиков. — Как бы не так! И стычки были — небольшие, но принципиальные. Так что о душе говорить не приходится. Забылось, может, многое Колосовым, а им, Фунтиковым, не забылось».

А Колосов продолжал:

— Думаю, нам ещё долго вместе работать. Так я тебя прошу — не давай своим поблажки, а то на голове станут ходить. Песни по вечерам у тебя поют, за версту слышно… Что скажут люди? Здесь по улице тьма народу на станцию ходят. Пьяные, скажут, работают в штамповке.

— Так уж и скажут!

— Так и скажут.

— А ты знаешь, почему скажут? — Фунтиков прищурившись, уставился на фронтового товарища. — Потому что отвыкли мы от песен на работе. Ты сам вспомни, родился ведь в деревне: раньше, как было — идут сено ворошить или хлеб жать — поют, возвращаются с работы — поют. Значит, настроение хорошее. А как человеку без песни? И мои поют. И пусть поют. Я не запрещаю, и запрещать не буду. Вот Никоноров, он всегда поёт, когда работа ладится. И ты знаешь, сколько он тогда бус дает? Пятнадцать тысяч. Так зачем я ему буду запрещать, если песня идет на пользу делу. Тем более, что поют в вечернюю смену, когда и народу никакого нет на улице. С песней веселее. Песня — великое дело, Пётр Алексеевич, — официально Фунтиков назвал мастера и добавил: — Товарищ старшина. С песней на смерть шли. Ты бы лучше с начальством поговорил — самодеятельность надо организовать. Смотри, сколько к нам молодёжи пришло — надо им условия создавать, хватит работать по-старинке. Вот ты говоришь, дисциплина хромает. К чему я буду призывать ребят, если вентиляция работает из рук вон плохо. Посиди у печки в такой жаре, а вентиляция дрянь — не тянет. Поневоле будешь бегать курить и пить воду ежеминутно. — Фунтиков перевёл дух. — В нанизке у тебя девчата, наверху, где клипсы и брошки, — девчата, их десятки, а веселья нет. На танцы ходят за тридевять земель. Усекать надо.