Итоги Итоги - Итоги № 48 (2013)

• Название: Итоги № 48 (2013)
• Автор: Итоги Итоги
• Жанр: Публицистика

---

Шоковый терапевт / Политика и экономика / Спецпроект

Шоковый терапевт

/  Политика и экономика /  Спецпроект

Андрей Нечаев — о том, как сандалии и водка развалили Советский Союз, про сепаратизм в головах и голод в Питере, о мифах и реалиях первого года жизни новой российской экономики, о пистолете в вазе и ненужных танках в тайге, а также о том, почему колбаса дороже свободы

 

Реформам Егора Гайдара уже более двадцати лет. «Шоковая терапия», через которую пришлось пройти практически развалившемуся постсоветскому хозяйству, до сих пор вызывает бурную дискуссию: мол, правильным ли путем пошли товарищи либералы? Андрей Нечаев — министр экономики в команде Гайдара — не понаслышке знает, с чем столкнулась новая Россия в первый год своего существования.

— Андрей Алексеевич, вроде и с поста руководителя банка ушли, а на заслуженный отдых, как видно, не собираетесь. В социальных сетях до поздней ночи общаетесь, партию организовали.

— Я твердо решил умереть на рабочем месте. К тому же мне такую пенсию назначили, что на нее просто трудно прожить.

— Вы из семьи потомственных трудоголиков?

— Я из классической семьи служивых интеллигентов с невысоким уровнем достатка. Мой отец всю жизнь проработал в Московском электротехническом институте связи, мама — в библиотеке МГУ. Воспитывала меня бабушка, известный педагог и заслуженный учитель республики. Когда у меня еще в период работы в советской Академии наук вышла первая книжка, я ее посвятил памяти бабушки. Мы долгое время жили в коммунальной квартире на Таганке. Правда, соседствовали с нами дальние родственники, поэтому у нас не было присущих коммуналкам бытовых конфликтов.

— Как вас в экономику занесло?

— Однажды мама увидела объявление на дверях библиотеки о том, что начался прием в вечернюю экономико-математическую школу при экономфаке МГУ. Предложила пройти тесты: мол, попробуй, а дальше сам решишь. Я сходил, поступил и два года отучился параллельно с немецкой языковой спецшколой. К слову, владение этим языком мне очень помогло потом в жизни и даже на госслужбе. Жители Германии очень трепетно относятся к тем, кто владеет их малораспространенным языком. Поэтому я верю, что они, может, даже и критически относясь к политике Путина, вполне искренне симпатизируют ему лично.

Занятия в экономической школе вели студенты и аспиранты. Все в ней держалось на их энтузиазме, и поэтому было достаточно интересно. Например, нам рассказывали о различных экономико-математических моделях, которые, как считали ученые во второй половине 60-х — начале 70-х, могут изменить управление хозяйством страны. Я в это поверил и поэтому поступил на отделение экономической кибернетики экономфака МГУ, а затем окончил и его аспирантуру.

Уже в аспирантуре произошла трагическая история. Мой одногруппник и близкий друг Миша Алексеев — сын Людмилы Михайловны Алексеевой. Их в то время как раз высылали из СССР. Мы дружили, он даже был свидетелем на моей первой свадьбе, я пришел его проводить. Какой-то «добрый» человек настучал об этом в партком, в результате чего меня вызвали и подвергли всевозможным воспитательным акциям. В итоге, когда после аспирантуры я подписал официальное распределение на кафедру планирования, партком меня зарубил. Не помог и тот факт, что за меня ходили и просили два членкора, которые потом стали академиками, — Станислав Сергеевич Шаталин и Александр Иванович Анчишкин. Что интересно, наш факультет тогда возглавлял будущий известный демократ Гавриил Харитонович Попов. Так вот Анчишкин и Шаталин к нему и ходили просить. Попов лишь разводил руками и говорил, что якобы ничего сделать не может: партком против.

Теперь я даже рад, что меня не взяли на работу в университет. Может, до сих пор был бы просто профессором, а так прожил яркую, интересную жизнь, став и профессором тоже.

— И вы перешли в Центральный экономико-математический институт Академии наук СССР.

— Да, сначала в ЦЭМИ, а потом из него выделили Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса, созданный на базе нашего отдела. Реально я начал работать в ЦЭМИ еще в бытность аспирантом. Позже Анчишкин, спасибо ему большое, взял меня туда на работу после того, как передо мной закрылись двери экономфака. Отработал там целых 15 лет.

— Чем занимались?

— У меня было два совершенно разных направления. Одно связано с исследованием и прогнозированием структуры экономики на основе межотраслевых моделей, за которые Василий Васильевич Леонтьев получил Нобелевскую премию по экономике. Кстати, я с ним встречался. Он приезжал в СССР, будучи уже глубоким стариком. Шло как раз перестроечное время, и мы были в восторге от того, что началась демократизация, а он выслушал наши восторженные речи и как-то скептически произнес: «Ребята, это все, конечно, хорошо, только помните: свобода нужна интеллигенции, а большинству людей нужна колбаса». Будущее показало, что он был прав.

Второе направление моей работы было связано с так называемым межстрановым анализом. Мы старались выявить некие общие закономерности изменения структуры экономики в зависимости от уровня развития страны. Я анализировал огромные массивы статистики по СССР и развитым странам и пытался описать общие закономерности в структурных сдвигах, чтобы потом использовать их для прогнозирования развития экономики СССР. На эту тему я защитил кандидатскую, а потом и докторскую.

— В какой момент у вас сложилась полная картина состояния советской экономики?

— Наш отдел прогнозирования в ЦЭМИ, а потом Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса выбивались из общего академического русла. Мы занимались не теоретизированием, а в сотрудничестве с десятками отраслевых институтов разрабатывали очень масштабный и серьезный документ под названием «Комплексная программа научно-технического прогресса и его социально-экономические последствия в СССР» на 20 лет. Она была своего рода долгосрочным планом-прогнозом развития. Работая над этим планом, я смог сформировать четкое представление о положении дел. Если коротко, то экономика была в плачевном состоянии уже к рубежу 80-х: нулевые темпы роста.

Даже нас, академических ученых, заставляли порой что-то приписывать в прогнозах, поскольку изначально они были, по мнению руководителей, слишком пессимистичными. Начальников вызывали в ЦК и говорили, что, мол, надо добавить темпов роста. Поскольку мы были людьми с собственной позицией, то зачастую писали, например, так: «Инерционный сценарий дает два процента роста. Но еще один процентный пункт может дать совершенствование хозяйственного механизма…» Писать новеллы о том, как мы будем совершенствовать этот механизм, часто поручали Евгению Ясину.

Но тогда мы еще искренне верили, что социализм можно улучшить, убрать какие-то явные глупости, попытаться инкорпорировать достижения научно-технического прогресса — то, что принято называть инновациями. Хотя и сейчас есть, и тогда была одна серьезная ошибка. Она отражается даже в термине «внедрение достижений НТП». Теперь это называется «внедрение инноваций». Что коммунистические власти, что нынешние не понимают: инновации нельзя внедрить. Они должны, образно говоря, как трава через асфальт, прорастать сами. Если есть конкуренция, если каждое предприятие пытается в ее рамках найти свою нишу и получить какую-то дополнительную прибыль за счет инноваций, вот тогда они становятся востребованы. А если вы пытаетесь их внедрить насильно, ничего не происходит.

Более того, беда в том, что у нас успех бизнеса зависит не от инноваций, а от того, как у тебя устроены отношения с государством в широком смысле этого слова — имеешь ли ты доступ к госзаказу и иным бюджетным деньгам. Эта порочная модель бизнеса, так или иначе аффилированного с чиновниками, повторяется сверху донизу — начиная с федеральных ведомств и заканчивая самым нищим муниципалитетом в какой-нибудь области. Я вот, например, помогаю одному предприятию по просьбе губернатора. Классический депрессивный район — и даже там есть свои прикормленные компании, которые получают муниципальный заказ. А учредителями в них являются главы района, их родственники...