Сьюзен Флетчер - Колдунья

• Название: Колдунья
• Автор: Сьюзен Флетчер
• Издательство: Азбука-Аттикус
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-02240-9

Почти сто лет назад официально закончилось Средневековье, но на Британских островах по-прежнему казнят обвиненных в колдовстве.

У Корраг так погибла сначала бабушка, а потом и мать. Теперь и сама юная знахарка брошена в тюрьму, а на городской площади неспешно строится эшафот. Для суеверных обывателей она проклятая ведьма, для узурпатора Вильгельма Оранского — свидетельница преступления, совершенного его вассалами в горах Шотландии. Но кем она станет для ирландского священника, которого привела в эту северную глушь секретная миссия?

---

— Так плохо?

Он сам понимал, насколько все серьезно.

— Ничего хорошего, — ответила я.

Я достала травы. Села около него, словно это не Аласдер Ог Макдоналд, которого я любила, а человек, которого я не знала даже по имени. Я очистила рану с помощью виски. Зажгла свою единственную свечу из овечьего жира, поднесла близко к ноге, чтобы хорошо видеть, и оторвала от юбки еще лоскут ткани. Я прижала прямо к ране примочку из хвоща и буквицы и держала ее так некоторое время. Когда я сделала это, его глаза закрылись. Он снова казался спящим — неподвижный, бледный.

— Очнись, — сказала я.

Он приоткрыл глаза, посмотрел на меня. Я прижимала примочку изо всех сил, чтобы травы вошли в рану и остановили кровь, в то же время придавливая вены, не давая крови выливаться, а он прошептал:

— Корраг…

— Да?

— У тебя кровь.

Я сказала, что это его кровь на мне, и попросила прекратить болтать языком, потому что силы ему нужны для совсем другого.

— Это твоя.

Он вновь вздрогнул, когда я надавила сильнее, и сказал еще что-то, но так тихо, что я не расслышала.

Он был прав — это моя кровь, сочащаяся сквозь лиф. Пока я смотрела, ее стало больше. А еще, увидев ее, я почувствовала острую боль и вспомнила мушкетный щелк у Ахнакона — всплеск воздуха и как обожгло бок.

Она расцветала как роза, эта моя кровь вокруг раны.

Мы не можем помочь другим, если сами не получаем необходимой помощи. Я хотела бы, чтобы это было не так, но это так.

— Аласдер! — Я взяла его руку и сказала: — Прижимай это к себе. Как можно сильнее.

Я надавила на примочку его окостеневшей от холода рукой, думая о веснушках и шрамах на ней. Я вспомнила, как держала его ладонь много месяцев назад, до того как по-настоящему узнала его. Как странно, подумала я, отражается мир.

— Держи вот так.

Потом я принялась за себя, срезала с лифа завязки, потому что они слишком запутались, чтобы их развязать. Сбросила его, извернулась, осматривая бок. Сорочка разодрана на талии. Кожу словно кто-то пожевал, она покрылась пятнами и покраснела.

Я сделала и себе пластырь из лоскута юбки. Он получился достаточно липким — не нужно придерживать рукой.

— У тебя были мотыльки… — сказал он.

Это бред, который случается от мака. Его речь была несвязной от шока, боли и слабости — болтовня человека, потерявшего больше крови, чем оставалось в нем самом. Я вынула иглу из кипящего котелка и вставила в нее нитку и прокалила кончик иглы в огне свечи.

— Мотыльки? — спросила я. — Потом сказала: — Не разговаривай.

Я подняла его руку с тряпки, убрала примочку с бедра и увидела, как грыжник оправдывает свою репутацию, — рана была все такой же красной, большой и жуткой, но она уже не так кровоточила, и в ней не было грязи. Я приложила еще пару трав, потом свела края вместе. Взяв иглу, я воткнула ее в кожу. Он сжался, но не застонал, и я протащила иголку. Я принялась медленно шить.

— Знаешь, когда я впервые увидел тебя? — спросил он.

Я ничего не ответила. Я хотела, чтобы он помолчал, потому что ему понадобятся еще силы, но не стала говорить этого. Просто сидела и шила.

— Это был ранний вечер. У тебя были мотыльки в волосах…

Я выдохнула:

— Ты видел меня?

— Ты стояла в водопаде. Посадила мотыльков на дерево рядом со мной.

Он издал невнятный звук.

— Ты видел меня? В тот день?

— Да.

Шел снег. Огонь освещал стены хижины и его лицо, обращенное ко мне, пока я работала. Я вспоминала о том, как он принес двух кур, и о том, как я гладила этих кур и говорила себе: «Он дотрагивался до них. Держал их за ноги». Я ходила там, где ходил он. Произносила слова, которые он говорил, будто могла почувствовать их вкус.

— Почему ты не убежал в Аппин, я же предупредила тебя?

Он улыбнулся:

— Ты знаешь почему.

— Нет, не знаю! — воскликнула я. — Не знаю! Я думала, ты в безопасности! Все это время я думала, что ты убежал. И посмотри на себя сейчас — как ты изранен!

— Тсс… — прошептал он. — Тише. Как я мог уйти без тебя?

Хотелось плакать. Я моргала, и сжимала губы, и думала, как чудны наши жизни — как печальны и странны. Закаты и жучки, ползущие по листу, и травы, которые раздувает ветер, прекрасны, но самая величайшая красота — вот она. Моя любовь к нему.

— Корраг, — прошептал он, — я умираю.

— Нет, не умираешь.

Очень мягко, будто убеждая ребенка, который не хочет слушать правду, он сказал:

— Да, я умираю.

— Нет, ты не умираешь!

— Ты не можешь изменить предначертанное.

— Я могу остановить кровотечение и зашить рану. Накормить тебя. Согревать тебя, пока ты не поправишься.

— Посмотри на меня, — сказал он.

Я не стала этого делать. Я должна была шить. Я часто моргала, сшивая его разодранную плоть, отчищала запекшуюся кровь, так что его кожа вновь становилась белой.

— Посмотри, — сказал он, — на меня.

Мои пальцы задвигались медленнее. Я шмыгнула носом, потом отложила иглу и выпрямилась. Я не смотрела ему в глаза, но он взял меня за руку и легонько ее встряхнул, словно вновь говоря: «Посмотри на меня». Я так и сделала. Мои глаза встретились с его глазами.

— Сассенах… — улыбнулся он. — Клятва! Которую мы дали! Она была не для королей… Она никогда не была для королей. Мы сделали это для того, чтобы сохранить жизнь нашим любимым. Вот для чего мы принесли клятву.

Я смотрела на него.

— Я хотел, чтобы ты была в безопасности. Ты…

Мы смотрели друг на друга, словно каждый очень ясно видел в другом то, что скрыто от взоров остальных людей. Я думала обо всех прошедших годах. Я думала о том, как много было потерь, — так много потерь и скорби. Я ходила рядом со смертью всю жизнь — я это чувствовала. Этой ночью в долине я видела больше смерти, чем за всю предыдущую жизнь, — и она была ужасной. Столько лжи. Каждая смерть в этой долине, думала я, была порождением лжи — таким же порождением лжи, как политические игры, и деньги, и законы.

Деньги или законы никогда не имели значения. Только люди.

— Наклонись ближе, — сказал он.

Он дотронулся до моей щеки, положил на нее руку. Я тихонько всхлипнула, как ребенок.

— Ш-ш-ш… — прошептал он. — Малышка…

Я заплакала, ощущая прикосновение ладони к щеке и глядя в его лицо. Какое же у него лицо! Ведь это его, его лицо, и я плакала оттого, что видела его так близко — настолько близко, что мы чувствовали кожей дыхание друг друга. Я могла заглянуть в его голубые глаза, рассмотреть каждый волос на бороде, каждую морщинку у глаз. Морщинки эти говорили о том, что на своем веку он много смеялся и щурился из-за дождя. Я смотрела на складки около губ, на прямой нос, на мягкие мочки ушей.

Важны только люди — и их душа. И я очень медленно потянулась к нему. Я потянулась, как олень тянулся к моей руке, — осторожно и бесшумно, со светящимися глазами, потому что это так тяжело, так бесконечно тяжело — доверить другому всю себя, усмирить свою дикую натуру и немного побыть уязвимой. Это было немножко страшно. Всю жизнь я была чуть-чуть напугана. Но сейчас я ощущала лишь усталость. Я чудовищно устала и телом и разумом. Я думала о густом оленьем мехе. О том, как мой олень живет под дождем среди скал, о том, как он повернулся и побежал тогда. О том, что он тоже был уставшим. Я смотрела, как он подходит все ближе и ближе. Полуприкрыв глаза, он потянулся к моей руке. Его губы медленно разжались. Дыхание оленя было теплым, как и мое. А сейчас мое дыхание касалось лица Аласдера, и, когда мои губы оказались напротив его губ, я вдохнула его дыхание. Мы оба были уязвимы тогда. Мы мешкали, разделяя дыхание. Мы превратились лишь в глаза, в дыхание, в страх, в желание, и это был тот миг — тот маленький, короткий миг, когда слишком поздно уворачиваться или отступать.

Я оставила борьбу позади.

Оставила «ведьму» позади. Хватит с меня быть сильной.

Он лежал, наполовину освещенный светом очага. Огонь шипел рядом с нами, а снаружи шел снег, и со мной был человек, которого я любила больше, чем горы, и небеса, и овеваемые ветром равнины и скалы. Когда мой нос коснулся его носа, он улыбнулся. Когда мы поцеловались, это показалось мне таким знакомым — словно наш поцелуй просто ждал своего часа. И вот он настал.

Я лежала, прижавшись щекой к его груди, смотрела, как светлеет дверной проем. Слушала, как бьется его сердце, и думала о красном зимнем рассвете над Раннох-Муром, которым любовалась несколько лет назад, и о том, как я хотела, чтобы он любовался им вместе со мной.

Я носила клеймо «ведьмы» всю жизнь. Оно заставляло меня плакать и чувствовать одиночество. Меня били и гнали из-за него, в меня плевали, и мою мать убили, и бабушку тоже. Но «ведьма» привела меня сюда, в этот самый миг, когда я с ним.

Мы не говорили о любви, мы все понимали и так. Я знала о нашей любви, когда он сказал мне: «Идет дождь». Он знал о нашей любви, когда притаился у водопада однажды ночью и увидел крошечную женщину, стоящую раздетой в лунном свете, с мотыльками и ниточками паутины в волосах.