Валентин Пригорский (Волков) - Закон Талиона

• Название: Закон Талиона
• Автор: Валентин Пригорский (Волков)
• Жанр: Боевик

Секретное подразделение "Талион" создавалось для специальных операций за преде-лами СССР. Сотрудники, мобилизованные по определённому наследственному признаку, а также по высоким нравственным, интеллектуальным и физическим кондициям, получили необычные психоэнергетические и бойцовские способности, инициированные древним мистическим ритуалом.

…Союз распался, работа "талионщиков" потеряла конкретику и первоначальный смысл, но сохранились превосходящие человеческую норму способности, наработанный опыт, корпоративная преданность, философия справедливого возмездия и мистически вплавленная в мозг доктрина "благо Державы превыше всего".

"Бесхозное" подразделение продолжает выполнять свою работу.

И ещё одна важнейшая задача — подготовка смены. Кто примет и понесёт штандарт Ордена "Талиона"?

---

Керигин внимательно слушал, а Камаев облекал свои мысли в предельно чёткие, зачастую не лишённые красочности формулировки. Любой другой собеседник, слушая подобные речи, наверное, испытал бы граничащее с шоком изумление, и не столько по причине, мягко говоря — щекотливости и рискованности развиваемой темы — кого сейчас этим удивишь — сколько из-за несоответствия фантастичности замысла манере его подачи. Изложение таких замыслов требует пафоса, вещания, огня во взоре, голос же Камаева звучал равнодушно и, пожалуй, в какой-то мере, отчуждённо, словно затронутая тема его вовсе не волновала. Но Олег Олегович за десять лет знакомства с хозяином привык ко всякому.

Прервав монолог, Монах, точно перенесённый магическим мановением, оказался стоящим у окна спиной к собеседнику. Вот только что сидел в кресле и… Нормальному че-ловеку такое движение не под силу, но Керигин и к этому привык. Взволновало его другое: сейчас будет задан решающий вопрос, и ему следует дать на него откровенный ответ.

— Считаешь всё сказанное полнейшей бредятиной?

Голос оставался всё таким же равнодушным, а спина ровным счётом ничего не выра-жала.

Олег, опустив глаза, чтобы не смотреть в эту равнодушную спину, напрягся и загово-рил, старательно подбирая слова.

— Слишком неожиданна зарисовка, Доржи Камаевич, и перспективы она открывает грандиозные. Не берусь с ходу давать ей оценку. Однако если будет на то ваша воля, я сде-лаю всё, чтобы эскиз стал законченной картиной.

Отделка дров

2004 год, август.

"Фирменный скорый поезд номер шестнадцать "Урал", сообщением Москва — Екате-ринбург отправляется от седьмой платформы. Повторяю…"

Толчка Николай не ощутил, просто платформа с провожающими беззвучно поехала мимо. Он сидел на краешке нижней полки у приоткрытой купейной двери, предоставив местечко у окна, весьма пожилой попутчице. Старушка, стоя в неудобной позе и ухватившись левой рукой за какую-то скобу, правой рукой совершала вялые движения: то ли пыталась кого-то перекрестить, то ли отмахивалась. Солнечный лучик, прихотливо отражённый дверным зеркалом, падал на стянутые в пучок бело-сизые волосы, на высохшую старушечью лапку с искривлёнными непосильным трудом, расплющенными в суставах пальцами, с набухшими под пигментированной кожей венами. Напротив неё влип в стекло внучок лет двенадцати, узкая мальчишеская ладошка отчаянно елозила вкруговую по скользкой поверхности.

Коля мельком кинул глаз на часы — шестнадцать ноль восемь — тютелька в тютельку с расписанием. Тут же подумалось, что время отправления и прибытия ему вообще-то прин-ципиально до фени, а привычка сверять часы неискоренима ещё с армейских времён, впро-чем, ему, как профессиональному киллеру, сейчас она особенно необходима. Однако, "про-фессиональный" не совсем того…, скорее — начинающий. Буквально на днях облечен высо-ким доверием, снабжён командировочными и направлен в отдалённый район для выполне-ния ответственного задания. Вот угорел, так угорел. Как говаривал на строевой в "учебке" великий философ современности прапорщик Подкопушин: "Судьба фортуны", — и в чём-то, по большому счёту, он был прав. Он вообще отличался уникальным умением ёмко выражать свои мысли. Как-то Николай был свидетелем разноса, устроенного новобранцу. "Я те не по-зволю, — говорил прапорщик, грозно сдвинув брови, — прохлаждаться тут до римских кален-дул! Я тя научу любить свободу! Вот вытащу на плац, поставлю раком перед строем, да ка-ак отсосу!"

Воспоминания вызвали улыбку. Не было ни гроша, да вдруг алтын. Взять хотя бы те же командировочные. Коля сроду таких денег в руках не держал, по сравнению с ними расчёт после чеченского контракта — вроде мелочи на сигареты. Вопрос по курсу деловой этики: имеет ли он право пользоваться этими деньгами? Интересно, а как советский разведчик Исаев поступал с зарплатой штандартенфюрера Штирлица?

Мягко токая, поезд, не спеша, выбирался из рельсовой путаницы Казанского вокзала. Отмахав своё, бабка с внуком угомонились, отпали от окна и, как водится, обратили своё внимание на соседа.

— А вы далеко, молодой человек? — Приветливо поинтересовалась бабуля для затравки.

— До самого, — улыбнулся Николай, — а вы?

— И мы до самого, — откликнулся пацан.

— Зять-то мой в Москве учится, в академии…

— …Генерального штаба, — не без гордости уточнил внучок.

— …ну да, Генерального. Уж третий год. А дочка моя при нём. А внук Лёня вот при мне. Ну, ихний сын то есть. — И, вздохнув, добавила. — Как есть, всю жизть в разъездах. Дома, как в гостях.

— А чего, — заступился сын за отца, — я тоже офицером буду.

Лицо старушки озарилось улыбкой великомученицы.

— Куды ж без тебя? И будет тебя мотать. Оне вот тоже дома, значить, в Свердловске ле-тось погостили и опять. Мы с Лёнечкой проводили их до Москвы, погуляли малость, и об-ратно. Теперь уж до Рождества.

Так, с этими попутчиками всё понятно — люди случайные. Такую легенду заморачи-вать, и ради чего?

Николай, трезво прикидывая, не очень-то верил, что Алексей Алексеич пустит за ним хвоста. Зачем? Если б не доверял, так и на задание бы не отправил. А раз отправил… И сно-ва по десятому кругу. Пасут его или нет? А даже если нет, всё равно лучше перестраховать-ся. Пока операция развивается успешно, и не хотелось бы зарезаться на пустяке. В том, что рано или поздно на контакт выйдет кто-нибудь из СОТОФа, Коля не сомневался — в толпе на Казанском он засёк Полежаева. Значит, свои за ним присматривали. А чужие? Бережёного бог бережёт, а небрежного чёрт стережёт. Интересно, где четвёртый попутчик? Или попутчица? Лучше бы попутчица…молодая.

— Чего-то четвёртый наш сосед не появляется? — Задалась витающим в воздухе вопро-сом бабуля.

Коля пожал плечами.

— Может, на какой-нибудь станции подсядет? Не все же в Москве…

Точнёхонько подгадав под его слова, в купе заглянул пожилой мужчина.

— Ага, — удовлетворённо воскликнул он, — нашёл, наконец-то! Разрешите быть вашим соседом? А я, знаете…, - аккуратно протиснувшись, он закинул на свободную верхнюю полку небольшой саквояж, туда же пристроил лёгкую светлую куртку из плащёвки, и присел напротив Николая, рядышком с Лёней, — …на свистке. Пришлось по вагонам…

Был он высок, худощав, улыбчив и облачён в светло-серый в тёмную полоску костюм.

— А мы гадаем…, - сказала бабуля.

— Эт ничего, — мужчина расстегнул пуговицы на пиджаке, — главное, едем. Ну, давайте знакомиться?

Нахальный мальчишка первым протянул руку.

— Меня Лёней зовут.

— Фёдор Сухов, — представился мужчина, пожимая узкую ладошку.

— А-а! Это вы Чёрного Абдуллу грохнули? — Моментально среагировал нахалёнок.

— А что, похож?

— Н-не очень.

— Значит, не я, — огорчился мужчина и, протянув руку Николаю, повторил, — Фёдор…Сухов. Рад познакомиться.

— Взаимно. Николай, — отрекомендовался Коля и, не сдержавшись, спросил, — а друзья вас случайно "товарищем Суховым" не величают?

— Не без того, — согласился мужчина, — с таким именем, да с такой фамилией, да на язык не попасть…

— А меня Клавдией Петровной зовут, — подсказала бабушка.

— Очень приятно! — Хором ответили мужчины.

Позже, когда постельное бельё было получено и хлопоты по обустройству четырёхме-стного мирка закончены, все, придвинувшись к столику, пили заваренный Фёдором чай в прикуску с баранками, пряниками, конфетами, вафлями, варёными яйцами и бутербродами с ветчиной и сыром. Разнообразие на столе объяснялось складчиной, каждый выложил что-нибудь стандартно лёгкое.

Дорога всегда короче, если найдётся занятие по душе. Кто-то пьёт в ресторане, кто-то режется в карты, кто-то читает книгу или разгадывает сканворды. Да мало ли…? А в этом купе, как выяснилось, все, от мала до велика, любили поесть. Тут не важно наименование продукта — важен процесс, чтоб грызть, хрупать, жевать, запивать чаем и, что очень важно, вести под это дело пустую, но волнительную беседу.

Глядя на чайное изобилие, баба Клава ударилась в воспоминания.

— Вот, говорят, трудно живём. А кода мы легко-то жили? Сама-то я деревенская. Дере-венька наша, знать то, на Висимо-Утке. Это речка така на Урале. Глухоманисто. На земле-то всегда тяжко работать, а каково в войну доставалося сказать — не поверите. Лёнькин-то дедушка, ну, тогда он вовсе и не дедушкой был, годков-то было, как час внуку, на тракторе робил замест мужика. Мужиков-то война съела. Подымался до свету, а пахать начинал, как развиднеется, чтоб, значить, лемех об камни не сломить. Скоко помню, кажный год камни с полей убирали, а весной новые, точно из земли всплывают. А заканчивал уж в сумерках. Та-ка работа не всякому сытому мужику под силу, а мы-то, мальцы, голоднёхоньки. Всё с полей да часть с огородов в город сдавали, тама рабочим тоже кушать надо, чтоб, значить, ружья делать да танки. Оставалося токо-токо, чтоб не помереть. Да ещё муку выменять, да спички, да соль. Жили при лучинах. Чего хватало, так это дров да воды. Я тогда скотничала, а в полдень, бывало, отварю две картофелины, да горячие к нему на поле в узелке. Горячее-то оно сытнее. Мы тогда все друг за дружку держались ближе самой близкой родни. Видать, — баба Клава улыбнулась, — из-за картошки-то он меня потом и сосватал, кода с армии пришёл. Пятерых детишков мы с ним нарожали потом. А в сорок третьем облегчение получилось. Нашшупали пришлые геологи платинную жилу поблизости, и все, кто мог, с осени до весны подрядились на выработку. Отец-то мой на фронте, а дед с лошадкой подался. Ему ещё в гражданскую пальцы на правой руке оторвало. Всю зиму, в самые лютые холода робил на выработках, платину, значить, добывал по договору. До килограмма самородной платины в день сдавали. Так-то три зимы робили, пока жила не ушла. Двадцать один месяц, если сложить. А расплачивались с ними ржаной мукой по полмешка в месяц на работника. У нас же тама ни пшеницы, ни ржи сроду не сеивали — не родилась. Вот тогда хлеб в деревне появился. Ну, не сколь хошь, но всё ж-таки. А кода жила пропала, нашим-то сказали, приходите, говорят, через неделю за полным расчётом. Ну, пришли, а замест конторы одни головёшки горелые, и пусто. Видать, все договора тама сгорели. Председательша-то наша Фаина, она грамотная была, я, говорит, этого так не оставлю, по договору, говорит, за вычетом стоимости муки, они нам ой-ой, как много недоплатили. Подалась, значить, в город, в горное управление. А ихняя бугалтерша ведомости показывает, вы, говорит, зарплату получали регулярно, вот, говорит, документы. А если, говорит, будете настаивать, так мы в эНКэВэДэ сообщим. Ну, Фаина-то и обмякла, и забоялася, и все забоялись, и рукой махнули. Скоко разов народ обманывали, и не сосчитать. То Никита, то Горбачёв, то Рельсын… И чего я вспомнила…?