Эушен Шульгин - Моление о Мирелле

• Название: Моление о Мирелле
• Автор: Эушен Шульгин
• Издательство: Лимбус-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000

Один из самых заметных скандинавских писателей Эушен Шульгин — потомок знатного русского рода, хотя его родной язык — норвежский.

Этот динамичный роман даст русскому читателю представление о самой качественной литературе современной Норвегии. Первая любовь подростка; его война с беспризорниками, которых сам же он и спасает от карательной операции полицейских; открытие мистического Мозга Зингони, который контролирует жизнь постояльцев без их ведома; жизнь в послевоенной Италии норвежской семьи художника русского происхождения все события изображены с тонкой иронией и в безупречном стиле.

---

На цыпочках прокрался на лестницу. Не стал зажигать слабенькую лампочку, тусклящую всего минутку. Прислушался, разинув рот. Ни звука из обычной гаммы шума и криков, а еще ведь не поздно. Идти — не идти? — взвесил. Единственная возможность. Запустил руку в карман. Порядок, нож на месте.

Шаг за шагом приближаюсь к чердаку. Уговариваю собственные ноги:

— Вы — il capo, помните, вы — il capo! — Не скрипнуло ни одной двери, никто не перебежал дорогу, не высунулся не вовремя. Я добрался.

Дошлепал до органа. Из полукруглых окон сеялся сероватый свет, он обрисовывал контуры, остальное темнело.

— Осторожно, — шептал я. — Осторожно, il capo!

Крышка поддалась. Я погладил клавиши. Какой там у нас номер? Я отсчитал пальцем, засомневался, отсчитал снова. Раз, два, три, четыре… Изготовил палец — и нажал!

— Отче наш, иже еси на небесех… — попробовал я. Прислушался. Тихое бормотанье. Женский голос. Анна-Мария — или синьора Касадео — или синьора Фуско — или еще чья-то матушка? Это не у нас. Вдавил клавишу — и попробовал снова. Раз, два, три — «да святится имя твое, да приидет Царствие Твое…».

— На сердце червовый король. Ой, смотрите, и все впустую — полный набор шестерок! — Синьора Коппи брызжет злобой.

Еще раз! Пару дыхательных упражнений. Вдох — выдох, вдох — выдох, глубже, еще глубже — и спокойней.

— …Это кончится? Я просто спрашиваю вас: чем это кончится?

Наконец-то! Голос синьора Фуско. Высокий, сварливый.

И отец:

— Но вы же сами говорили, что ничего подобного прежде не случалось?

Краузер:

— Именно. А теперь они перешли эту грань. А дальше будет хуже.

Я зажал рот ладонью. Речь о нас! И им все известно. Ну так я и знал. Предан! Я обмяк на стуле, уткнув голову в колени. Угораздило ж меня связаться с этими сопляками. Наверно, Гвидо или Марко. Их отлупили так, что они не выдержали, проболтались (про Симонетту я тогда почему-то не подумал). Темнота вокруг сделалась непроницаемой.

— Но мне все же абсолютно непонятно, каким образом увольнение Лауры разрядит обстановку, — произнес мамин голос. — Разве это не вызовет у них цепной реакции?

— Простите меня, синьора, — зазвучал Краузер. — Но видно, вы не полностью понимаете, как эта система устроена.

— Система устроена! — взвилась мама. Ясно слышалось ее волнение. — Вы рассуждаете о Лауре и несчастной ребятне, точно они станки на вашем заводе.

— Ну-ну, Элла, — урезонил отец, перейдя на норвежский. — Синьор Краузер имел в виду совершенно другое. Он хотел сказать, что сыновья Лауры притягивают сюда этих мальчишек, и они…

— Я не дура и вижу, что он имеет в виду. Но ты забываешь, Никита, что значит для Лауры то крохотное жалованье, которое она здесь получает. Ты подумал, как ей жить?

И Фуско:

— Я прекрасно понимаю вашу нерешительность, синьора. Ваше мягкосердие делает вам честь, но мне кажется, в первую очередь мы обязаны подумать о собственных детях. Вот ваш сын Федерико. А если б они пробили ему голову? Правы ваш муж и синьор Краузер. Они просто бандиты и мародеры, которые не остановятся ни перед чем. Ни перед чем, вдумайтесь.

Отец:

— Но все же, может, поговорить с Лаурой, показать ей, что мы не намерены терпеть дальше, пусть приструнит сына — Рикардо, вы сказали? Так и пригрозить ей, что, если подобное повторится, ее рассчитают.

Краузер:

— Повторится непременно. Или вы хотите, чтоб мы день и ночь тряслись из-за своих детей? Или держать их взаперти? К сожалению, синьора, ситуация стара как мир: те, у кого ничего нет, ненавидят всех вокруг. В этих детях клокочет ненависть. А она рождает злобу. И с них нет спросу за их испорченность, во всем виновата война.

Мама:

— Заладили: война, война! Чуть что — все валят на войну. А она кончилась давным-давно, три года, синьоры, прошло.

— Лаура! Нам никто не давал права карать или миловать, тем более мы сами пороху не нюхали. — Отец опять перешел на итальянский.

Фуско:

— Италия расколота, синьора. С одной стороны коммунисты, с другой — фашисты.

— Я полагал, с фашистами давно покончено, отец.

— Покончено-то покончено, но они вынашивают планы мести. Посмотрите хоть на Коппи или Касадео, или Маленоцци…

— Не думаю, чтоб Касадео мечтал о мести, — тихо вставил отец.

Синьор Фуско будто не расслышал:

— А муж Лауры был анархистом! Мама:

— Ну какое это имеет отношение? Ее мужа убили семь лет назад!

Краузер:

— Синьора опять ошибается: это имеет прямое отношение. В Италии все со всем связано.

— Господа! Элла! Мы уклонились от темы, — конечно, политическая ситуация в Италии весьма занятна, но давайте вернемся к конкретной проблеме: банда в парке. Позвольте мне внести конструктивное предложение. Давайте решим все завтра на свежую голову — извините, я хотел бы закончить, — так вот, давайте отложим до завтра. Сегодня мы слишком возбуждены. Поэтому я приглашаю всех, чьи дети замешаны в этой истории, собраться завтра у нас в это же время и вместе принять решение. Например, в какой форме изложить суть проблемы синьоре Зингони. А тем временем я побеседую с Лаурой и растолкую ей наше возмущение. И попрошу ее воздействовать на этого непоседу, ее сына. Полагаю, один день мы в силах присмотреть за собственными детьми. В конце концов, серьезно никто не пострадал, а дети — они и есть дети.

Тишина. Потом скрип стульев.

Фуско:

— Договорились. Но будьте добры не говорить Лауре о нашей встрече. Неизвестно, что она может предпринять.

— Она может предпринять?!

— Элла, я прошу тебя!

— Хорошо, хорошо.

Краузер и Фуско:

— Arrividerci, signora! Arrividerci, signore!

Хлопнула дверь.

Я выдохнул. Оказывается, я не дышал весь разговор. Теперь меня трясло, клавиши едва поддавались. Как в бреду, я отыскал дверь и умудрился справиться с замком. Буквально скатился по лестнице. Только заперев дверь клозета, я чуть перевел дух. Уселся на очко и прислонился лбом к холодному фарфору умывальника. Значит, про фрукты им неизвестно. Никто не раскололся. Но остальное! Остальное! Во-первых, Рикардо. Рикардо — сын Лауры! Вот оно что. Как же я не понял этого раньше? Наверняка все знают — и Малыш — все знали об этом, — а мама с отцом тоже не догадывались, — но все прочие родители знали. Теперь Лауру уволят. Малыш Туллио умрет — ясно, Туллио обречен — Лаура в руинах — скрюченная — с мешком и палкой — протянутая к нам когтистая лапа — едва заметное в лохмотьях лицо — если присмотреться, то можно узнать старое мамино платье. Вечно не унывающая Лаура плачет. А Рикардо доходит в концлагере.

— Нет, — клялся я шепотом кафельному полу. — Этого не будет. Я обязан их предупредить, я должен что-то сделать.

Голоса взрослых. Далекие-далекие.

— Теперь-то, Мозг, ты видишь, что я вынужден был подслушать. У меня не было выбора, — шептал я.

Не знаю, сколько времени я так просидел, но когда мама постучала, ответил я не сразу. Она даже не постучалась, а поскреблась.

— Фредди, ты здесь? — И после молчания: — Фредди, ты меня слышишь? Что ж не отвечаешь? С тобой все в порядке?

Со мной все в порядке? Я открыл. Войдя, мама обследовала помещение:

— Тогда что ты здесь сидишь, Фредди?

— Тебе непременно нужно звать меня Фредди. Ты не можешь говорить «Федерико», как все?

Она смерила меня долгим взглядом:

— Хорошо — Федерико.

Я протиснулся мимо нее в коридор. Они мне сами расскажут? Конечно, никто и словом не обмолвился. Мы спустились в столовую. Нетерпение, с которым я предвкушал свой вход в зал, испарилось. Что такое забинтованная рука в сравнении с тем, что приближалось? С первого взгляда было видно, что все в курсе. Наши раны никого более не занимали. Появился Луиджи, воспитанно шагая с мамой за ручку. Половина лица иссиня-желтая, глаз темно-фиолетовый. У Симонетты ошкарябан нос и щедро залита йодом ранка на лбу. У Бруно спеленута повязкой голова — Бог знает для чего! Братья Фуско разукрашены пластырем художественно-беспорядочным образом. Мы переглядывались украдкой. Взрослые старались непринужденно болтать. Когда вошла Лаура, неся первую пирамиду аппетитных спагетти, тишина накрыла зал, как мокрым одеялом.

Лаура расставляла закуску с еще большим грохотом, чем всегда, она вздыхала и причитала по поводу нашего вида. Она гладила нас, а ее испуганные глаза молили о словечке в ответ, но никто из взрослых не обратил на нее внимания. Даже мама, хотя она еле-еле справлялась с собой.

Волосы Лауры растрепались, лицо смялось, как и все дородное тело. Слезы проложили бороздки по щекам, и все кончилось тем, что Лаура с рыданиями убежала в буфетную. Самый момент для наития, решил я. Сжал под столом здоровый кулак и стиснул зубы. Ну давай! Я уже спешил Лауре вслед. Вот сейчас, освободившись ото всех уз, я найду нужные слова. Но — ничего. Наитие подвело! От тоски и смущения я принялся работать вилкой.