Алексей Ловкачёв - Синдром подводника

• Название: Синдром подводника
• Автор: Алексей Ловкачёв
• Жанр: Биографии и Мемуары

Это воспоминания о юности — об учебе в ленинградской Школе техников 506 УКОПП им. С. М. Кирова (Ленинград), о непростой службе на атомных подводных лодках ВМФ СССР (ТОФ), изложенные  с серьезным подходом к реальным событиям и характеристикам людей, сопричастных судьбе рассказчика. Не чужд он у юмору. Простым доступным языком автор передает военно-морские истории и смешные байки времени расцвета ВМФ СССР (конец 70-х — начало 80-х годов).

В основу книги легли дневниковые и деловые записи, а также ранее не публиковавшийся флотский фольклор.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, в том числе тех, кто служил и кому интересна служба в Подводном Флоте, и может быть использована как руководство начинающими подводниками, как справочное пособие историками флота и вообще всем, кто изучает советский период нашей истории.

Алексей ЛОВКАЧЕВ. Синдром подводника, т. 1

Воспоминания

ISBN 978-966-8309-79-3                                                                                                                   

@ Ловкачев А. М., 2014

Предисловие редактора

Это двухтомник о юности — об учебе в ленинградской Школе техников 506 УКОПП им. С. М. Кирова (Ленинград), о непростой службе на атомных подводных лодках ВМФ СССР (ТОФ), изложенные с серьезным подходом к реальным событиям и характеристикам людей, сопричастных судьбе рассказчика. Не чужд он и юмору. Простым доступным языком автор передает военно-морские истории и смешные байки времени расцвета ВМФ СССР (конец 70-х — начало 80-х годов).

В основу книги легли дневниковые и деловые записи, а также ранее не публиковавшийся флотский фольклор.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, в том числе тех, кто служил и кому интересна служба в Подводном Флоте, и может быть использована как руководство начинающими подводниками, как справочное пособие историками флота и вообще всем, кто изучает советский период нашей истории.

Чефонову Олегу Герасимовичу,

главному учителю по жизни, под чьим началом прошла моя военная служба,

отцу-командиру ракетного подводного крейсера

стратегического назначения «К-523»,

контр-адмиралу —

посвящаю с благодарностью.

Часть 1. КАНДИДАТСКИЙ СТАЖ В ПОДВОДНИКИ

Дорога на флот  

В середине 70-х годов уже прошлого, то есть ХХ столетия, когда мне пришла пора вступать во взрослую жизнь, в Подводный Флот Страны Советов можно было попасть двумя путями: по желанию и случайно.

Первый путь — это когда неопытный вчерашний школьник или чуть поднаторевший военный, вкусивший строгой природы срочной службы, решал поступать в Высшее военно-морское училище, откуда в дальнейшем открывалась прямая дорога во Флот и в его элиту — Подводный Флот, сдавал экзамены и поступал туда. Хотя, если поразмыслить, такой выбор лишь условно можно назвать сознательным, так как юноша, не имеющий жизненного опыта, поверхностно представлял, что такое Флот вообще и Подводный в частности. И вряд ли правильно было считать его выбор вполне ответственном. Недаром среди молодых офицеров случалось слышать сожаления о своей поспешности.

Второй вариант представлял ситуацию, когда на Флот направляла страна,. Происходило это просто: юного призывника осматривала военно-врачебная комиссия, работающая при районном военкомате, оценивала физическое состояние и рекомендовала, где ему лучше проходить срочную военную службу. С учетом этих рекомендаций военкомат и посылал его туда, куда считал нужным. Самые крепкие из отобранных по здоровью кандидатов попадали на Подводный Флот. 

Мой путь был именно таким, соответствовал второму варианту. По направлению районного военного комиссариата я прошел военно-врачебную комиссию и был признан годным к службе по графам «4» и «5» без ограничений. В переводе на флотский язык графы «4» и «5» означали «НК» и «ПЛ», а на человеческий — «надводные корабли» и «подводные лодки». Так что альтернативы у меня не было.

На судьбу я не сетовал, наоборот, радовался, что оказался не слабаком. Было бы хуже остаться на гражданке и не пройти военную службу — таких в наше время не считали полноценными людьми. Да так оно и есть. Ведь на многих производствах по объективным причинам существовали и существуют ограничения в приеме на работу лиц с «белым билетом», то есть с неполноценным здоровьем, что объяснимо и естественно. А еще мне интересно было узнать много нового, подвергнуться неведомым испытаниям. Наверное, так в нас проявляется романтика.

Но более важным было другое — меня воодушевляли честь и почетная обязанность защищать Родину. Было в те времена это славное понятие и это высокое чувство.

На военную службу тогда призывали дважды в год — весной и осенью. Я попал туда в ряду первых осенних призывников — 3 ноября 1974 года. О том, что меня ждет Военно-морской флот, уже знал и к возможным поворотам судьбы, к испытаниям морально был готов.

И вот мы, небольшая команда еще не моряков, и не курсантов, а лишь претендентов на эти звания, едем электричкой в Ленинград! И не на какую-нибудь окраину или в пригород, а в его исторический центр — на Васильевский остров, в дом номер 102 по Большому проспекту. Эта мысль грела и будоражила, вдохновляла, но и прибавляла робости перед величием некогда свершавшихся тут событий.

Утром 6 ноября нас, команду из десятка человек во главе со старшим, как партию ценных почтовых отправлений, бережно, но деловито доставили в четвертую и третью роты Школы техников 506-го Учебного Краснознаменного отряда подводного плавания им. С. М. Кирова.

Дважды крещенные

На территории Отряда находилось большое и красивое здание церкви, по монументальности архитектуры напоминающее собор. В нем размещалась учебно-тренировочная станция (УТС), где крестили будущих подводников — настолько это было символично. И отражало суть явления, как отражает вращение Земли подвешенный под куполами парижского Пантеона и Исаакиевского собора маятник Фуко.

Представьте себе, что входите в храм, а вместо амвона стоит высоченная, почти под купол железная бочка в несколько обхватов, наполненная водой. Впечатляет? Нас тоже впечатляло! Бассейн, труба торпедного аппарата, вырезанные отсеки подводной лодки, железная колба, высотой около двадцати метров и прочая отнюдь не церковная утварь — здесь с нами проводились занятия по легководолазному делу (ЛВД), или легководолазной подготовке (ЛВП).

 В этой купели под сводами храма крестили не одну тысячу подводников, в их числе выдающиеся, прославленные и герои ратного морского ремесла. Сюда на занятия привозили также курсантов из высших военно-морских училищ. В этом удивительном храме, где намоленность места соединилась с обучением подводному плаванию, будущие подводники, дважды крещенные, получали особое благословление. И неизвестно, скольких моряков спасло это удивительное совпадение.

Здесь мы приобретали практические навыки пользования спасательным гидрокомбинезоном подводника (СГП) и индивидуальным дыхательным аппаратом (ИДА-59). В комплексе это имущество называлось индивидуальным снаряжением подводника (ИСП-60). Как до нас в течение 60 лет, так и после нас еще 30 с лишним лет, моряки учились всплывать из затонувшей подводной лодки, отсчитывая по буйрепу мусинги, зависая у каждого из них, чтобы выровнять кровяное давление организма с забортным (наружным) давлением. Постигали мы тут на практике и метод свободного всплытия, выныривания из глубины через выходной люк и торпедный аппарат.

Учились свободно всплывать с пятидесятиметровой глубины в барокамере, выражаясь по-нынешнему — виртуально. Делалось это так. Ты сидишь на скамейке в барокамере «на сухую», без воды, но дышишь в индивидуальный дыхательный аппарат. Затем в камере повышается давление до пятидесяти атмосфер — производится имитация сначала погружения, а затем всплытия. Процедура в принципе несложная, если у тебя нет насморка и ты умеешь и в данный момент способен «продуваться», то есть выравнивать давление внутренней стороны ушной барабанной перепонки с наружным, атмосферным. Это как при взлете или посадке самолета закладывает уши, только в барокамере этот процесс происходит гораздо интенсивнее, а потому для новичков — болезненней. Если вовремя не «продулся», начинаются боли, и тогда необходимо прекращать погружение или всплытие, иначе лопнет барабанная перепонка и из ушей пойдет кровь. Это называется баротравмой уха. Аналогичная травма и по той же причине может произойти и с дыханием — разрыв легких. При свободном, то есть быстром, всплытии без задержек, наступает кессонная болезнь, когда кровеносная система человека из-за резкого перепада давления не успевает обновляться и газовые пузырьки дыхательной смеси «застревают» в крови и совершают разрушения в организме. Кессонную болезнь тоже лечат в барокамере, для чего водолаза так же виртуально «помещают» на глубину, с какой он резко всплыл, и по специальной таблице с долгими остановками, медленно выводят из организма опасную дыхательную смесь. На это подчас уходят не одни сутки.

 Для отработки приемов и навыков борьбы с пожаром в лодках и поступлением в ее полость воды на учебно-тренировочной станции находились отсеки, вырезанные из настоящих субмарин, в которых не было никакого оборудования, агрегатов, механизмов, приборов. Здесь мы отрабатывали приемы борьбы за живучесть отсека при поступлении воды. В качестве средств борьбы у нас были раздвижные упоры, брусья, клинья и прочее. Важно подчеркнуть, что существует разница между струйкой из обычного крана и водой, поступающей под давлением. Тут чем сильнее напор, тем ее больше, и иногда при заделке пробоин возникают непреодолимые трудности.

 В музейной экспозиции учебно-тренировочной станции мы видели и более примитивные модификации дыхательных аппаратов, которыми пользовались наши предшественники-подводники во все времена, в том числе и в Великую Отечественную войну. Индивидуальный дыхательный аппарат ИДА-59 со времен нашей юности принципиальных изменений не претерпел, поэтому и свое название сохранил почти неизмененным, сейчас к нему добавилась буква «М», модифицированный — ИДА-59М. С использованием этих средств можно спастись с глубины до 100 метров, а при помощи аварийно-спасательной службы флота, когда на затонувшую лодку передают дополнительные гелиевые баллоны к индивидуальным дыхательным аппаратам, — до 120 метров. Понятно, что это не та глубина, о которой стоит говорить. Курсируя по морям и океанам, лодки ходят гораздо глубже. Тем не менее в трагедии с «Курском» экипажу не удалось преодолеть даже 109-ти метров. Мы и тогда понимали, что реально тонущей подводной лодке мало кто или что в состоянии помочь.

Вывод: Пусть досужие умы спорят о символике намоленных мест, об их силе и значении, субъективное ли это восприятие или объективный эффект, а нам намоленность места, где располагался тренажер, реально помогала. Он намоленного места так же заряжаешься уверенностью и оптимизмом, как от места трагедии — чувством утраты. Поэтому намоленными считаю те места, куда приходило много людей с добрыми думами и намерениями, с добрыми чувствами и где проявлялся их высший дух.

Помню первые страхи, Помню первые страхи, с которыми пришлось столкнуться во время легководолазной подготовки в учебно-тренировочной станции. Речь идет не о панике и растерянности типа «хватай мешки, вокзал отходит», а о боязни неизвестного и отсутствии опыта ее преодоления. Об этом вслух говорить было не принято, и каждый преодолевал этот страх молча и самостоятельно.

Первое практическое занятие проводилось в бассейне, где мы должны были произвести погружение в спасательном снаряжении. На первый взгляд это упражнение казалась несложным и я не очень волновался. Однако когда на меня надели прорезиненный спасательный гидрокомбинезон подводника, вдруг запаниковал и подумал, что прямо сейчас задохнусь. Правда, никто этого не заметил, так как этот страх был внутри и наружу я его не выпускал. Взяв себя в руки, я успокоился: «Еще не все кончено, ведь в маске есть трубка, через которую можно дышать». Но вот на меня навесили тяжелый аппарат «идашку», индивидуальный дыхательный аппарат, и стали привинчивать соединительную гайку сопряжения со спасательным гидрокомбинезоном подводника, и тот же противный страх снова омерзительным гадом начал вползать в душу. С усилием мне удалось подавить его, включить мозги и подумать: «Дурачок, ты будешь дышать благодаря аппарату, главное — не выпускай изо рта загубник. А если что-то не так с аппаратом при погружении в бассейн, — продолжал я подавлять свой страх, — то достаточно быстро всплыть и высунуть голову из воды». Это окончательно успокоило, и я, облаченный в спасательный гидрокомбинезон подводника и индивидуальный дыхательный аппарат, без опаски полез в бассейн.

На другом занятии я снова испытал аналогичный страх, только еще хуже — более изощренный. Тогда мы отрабатывали упражнение выхода из затонувшей подводной лодки через торпедный аппарат. Нас, четырех курсантов, одетых в спасательные гидрокомбинезоны подводника и индивидуальные дыхательные аппараты, по одному затолкали в трубу торпедного аппарата, предварительно надев на четыре пальца металлическое кольцо для связи с внешним миром методом перестукивания. В трубу меня спровадили последним, и за мной задраили заднюю крышку. Когда стали заполнять трубу торпедного аппарата, то вода полилась прямо на ноги, отчего почувствовался душевный дискомфорт. Правда, этот страх по уровню был мною отнесен к категории элементарных, и справиться с ним не составило труда: «Ведь ты же нормально дышишь через аппарат, и волноваться нечего. Когда на тебя в душе льется вода, ты же не боишься».

Однако одним элементарным страхом дело не обошлось. Когда вода заполнила торпедный аппарат, я почувствовал затрудненное дыхание. И вот тогда действительно испугался, так как в голову проникла поистине паническая мысль: «Ну, вот приплыли! В «идашке» хреново набили баллон с кислородом, который, как назло, на мне закончился. И вот она, моя финишная ленточка — еще несколько глотков, и она оборвется вместе с моей жизнью! И хоть ты барабань металлическим кольцом по трубе торпедного аппарата, хоть кричи, тебе уже ничто не поможет».

В общем, от недостойной смерти или позорной жизни меня спас, нет, не интеллект... Дудки! В этом случае пригодился исключительно животный инстинкт. Благодаря ему я хватанул воздуха на весь остаток жизни. И о чудо! Сработало устройство под названием «дыхательный автомат». Ободренный порцией свежего дыхания (упоминание о рекламе какой-то там жевательной резинке «Минтон» здесь просто неуместно), я подумал: «До выхода из этой чертовой бочки доживу... Ну, а там, поглядим...»

Вывод: Страх — это происки воображения. Достаточно смирить его, развенчать и страх исчезнет. Не стоит забывать и то, что в случае реальной опасности, к подстраховке и спасению подключатся инстинкты.

В этом случае инстинктивный вдох на всю полноту легких сделал доброе дело, от него сработало устройство, перепускавшее свежую смесь в дыхательный мешок. И все пошло своим чередом. Наконец заполнение водой закончилась, в трубе торпедного аппарата выровняли давление с «забортным», затем открыли переднюю крышку. Мои товарищи поочередно начали выходить из аппарата и с глубины трех-четырех метров всплывать на поверхность. Ну и я, радостный и счастливый, будто только что родился на свет и меня тут же крестили испытанием, всплыл в водах купели-бассейна. Дважды крещенный.

 Уже потом, когда эмоциональная лихорадка уступила место трезвому осмыслению ситуации, я понял, что в трубе торпедного аппарата от волнения и страха дышал мелкими глотками. Это не способствовало созданию достаточного разрежения для срабатывания дыхательного автомата, отвечающего за подачу кислородной смеси из баллона в дыхательной мешок. И что получалось? А вот что: дыхательная смесь перенасыщалась углекислым газом, и становилось нечем дышать.

Именно по этой же причине пострадала очередная партия курсантов, находящихся в торпедном аппарате. По вине одного страдальца, запаниковавшего при открытии задней крышки, потоком воды их всех вынесло на палубу, как комок ветоши. Я в числе других, уже прошедших это испытание, смотрел на них где-то со смехом, а где-то и с сочувствием  — ведь и сам мог оказаться в таком же состоянии. Другие курсанты, которым только предстояло это испытание, с явным страхом посматривали по сторонам.

Самым интересным занятием в учебно-тренировочной станции было всплытие в огромной металлической башне высотой около двадцати метров. Это упражнение моделировало ситуацию, когда подводная лодка затонула, и личный состав экипажа должен спастись через выходной люк или рубку. В нижней части учебной башни имелось отверстие с тубусом, край которого был опущен в металлическую коробку, до краев заполненную водой. Изолированное помещение под башней — это как бы отсек затонувшей подводной лодки, где давление повышалось до полутора атмосфер, что соответствовало глубине пятнадцати метров.

Происходило это так. Несколько курсантов, одетых в соответствующее снаряжение, находятся в помещении под учебной башней. Один из них включается в дыхательный аппарат ИДА-59, залезает в металлическую коробку с водой, подныривает под тубус, проходит узкое отверстие выходного люка и производит всплытие. Одно дело описать этот процесс и совсем другое — физически ощутить все прелести всплытия.

Сначала мы всплывали по буйрепу, отсчитывая мусинги. Я преодолел двадцатиметровую глубину, но при выныривании больно ударился головой о буй-вьюшку, к которой крепился верхний конец буйрепа. В нашлемной части гидрокомбинезона, которая надевается на голову, имеется лепестковый клапан для стравливания из него излишков воздуха, он приходится на лобовую часть. Этим-то «лепестком» я удачно воткнулся в буй-вьюшку, однако радость всплытия затмило болевое ощущение. На следующем занятии мы выходили без задержек методом свободного всплытия, без буйрепа, только успевай вентилировать легкие и продуваться — выравнивать давление с обеих сторон барабанной перепонки.

На втором курсе мы обратили внимание, что один из матросов Объединенной школы вдруг поседел. То, что он поседел, а не имел такой цвет волос с рождения, для нас было очевидным хотя бы потому, что он был призван на службу из Средней Азии и до этого был черным, как смоль. Так как шила в мешке не утаишь, то скоро выяснилось, что дело произошло на занятиях по легководолазному делу. При всплытии в башне этому бедняге в гидрокостюм начала поступать вода, отчего возникла паника. В полной мере испытав это реальное чувство, он поседел. Хотя поступление воды и было, но на процесс его дыхания это не повлияло. Парню сочувствовали, над ним никто не насмехался, даже мы, второкурсники, потому что каждый через это прошел, каждый знал, как достается преодоление страха.

В нашей роте было семь групп с 41-й по 47-ю, в среднем по двадцать пять человек в каждой.

Состав нашей 47-й группы из двадцати восьми курсантов по тем временам был вполне обычным, то есть интернациональным: тринадцать человек (46,4%) были призваны из России, семеро (25%) — из Беларуси, шестеро (21,4%) — с Украины и один (3,6%) из Литвы. Своих земляков назову поименно: Николай Владимирович Черный из Белыничей, Владимир Григорьевич Сыман из Слуцка, Анатолий Арнольдович Кржачковский из Борисова, Виктор Васильевич Шутиков из Гомеля, Леонид Николаевич Станкевич из Барановичей, Александр Зайковский из Воложина. Понимаю, что делать выводы лишь по одной да к тому же небольшой группе некорректно, тем не менее не могу удержаться от простительного хвастовства: каждый четвертый — из Беларуси.

Такая пропорция соблюдалась и в целом по стране, это известный факт — каждый четвертый, а может быть и третий, кто служил в Военно-морском флоте СССР, был призван из нашей республики. К этому следует добавить, что не менее семидесяти четырех адмиралов, как пишет Долготович Б. Д. в книге «Адмиралы земли белорусской» (Минск, «Беларусь». 2009, с. 8, с. 47) тоже были родом или жили в Беларуси. И после этого у кого-нибудь повернется язык сказать, что Беларусь — сухопутная страна?

Вывод: Беларусь — морская страна, хотя если без шуточек, она может быть таковой только в союзе с Россией, которая имеет выходы к морям и океанам. Без России, увы, многие наши достоинства остаются непроявленными.

Из общего ранжира 47-й группы выделялся балагур и повеса Анатолий Кржачковский. Как-то получалось, что в быту он был не в ладах с уставом и воинской дисциплиной. Выше уже упоминался забавный случай во время самостоятельной подготовки.

Толя, мой земляк из Борисова, по характеру простой, веселый и непосредственный парень, очень общительный и контактный, поэтому и его прозвали Сыном. Автором прозвища был мой друг и сообщник по совместным проделкам Володя Шилин.

 Однажды на заре курсантской карьеры Толя имел неосторожность в присутствии старшины роты Василия Ивановича оторвать на бушлате пуговицу, которую крутил по дурной привычке. В назидание остальным он за это был наказан образцово-показательным образом. Ему выдали «скромный» наряд — пришить все пуговицы, оторванные на форме, хранящейся в баталерке четвертой роты численностью в двести человек. Пришлось ему, как Золушке, до утра трудиться, а на занятиях отвечать по вопросам изучаемого материала без скидки на бессонную ночь.

Как-то Толя попытался спародировать «баночные беседы» командира роты Анатолия Лаврентьевича Дашука. Вскочил на баночку, а она не пожелала участвовать в политической сатире, испуганно перекосилась и сломалась.

На этот раз Василий Иванович, в силу уже сложившихся «дружеских» отношений с шутником, отнесся к выдаче наряда с гораздо большим тщанием и отеческой заботой. Теперь Толе надлежало отремонтировать все баночки, поломанные четвертой ротой, численность которой с описанного выше случая в меньшую сторону не изменилась, и в подсобке их накопилось немалое количество. Провинившемуся выделили для ремонта один гвоздь и молоток. Зато последовало грозное наставление:

— Как хочешь, так и ремонтируй!

После такого внимательного и заботливого отношения Толя сначала воодушевился, а затем впал в служебную депрессию. Как ни крути — задание выполнять надо, так как игнорирование может повлечь гораздо более крутые меры. Но как его выполнить? Толя в грустной задумчивости почесал репу, и логический ход мыслей направил его стопы к столяру. Дед, исполнявший эту важную и крайне необходимую в Отряде должность, по-отечески отнесся к курсантской Золушке. Видимо, он по совместительству сверх штата исполнял обязанности отрядной феи. Толя подарил доброму старику не пару хрустальных туфелек, а пачку сигарет, и тот за ночь отремонтировал все табуретки, в том числе и ту подлую баночку, которая в самый ответственный момент сломалась.

Среди остальных выделялся преподаватель, который всегда ходил в гражданском костюме, хоть и имел звание подполковника морской авиации. Невысокого роста, плотный, с лысой и оттого еще более круглой, напоминающей шар, головой. Вел сопромат, строгим он был и взыскательным; считал, что на «пятерку» предмет знает только он. Для некоторых сия дисциплина являла туманную и недоступную планету Сатурн, постичь которую очень тяжело. Для меня же сопромат был не трудным, не тяжелым. Однако когда получил четыре балла, то гордился.

С легкой руки морского подполковника у нас образовалась привычка называть друг друга не курсант, а тарсант, с явным намеком на Тарзана.

Эта «фишка» стала популярной среди курсантов и других рот, и даже брашпилей.

Морской подполковник слыл умным мужиком и любителем своеобразного юмора, с оттенком интеллектуальности и учености, — он задавал такие замечательные вопросы, которые повергали нас в недоумение или в непреодолимый ступор:

— Товарищ тарсант, что нужно сделать, чтобы залезть на потолок? — Видя, что курсанты являют собой скопище опешивших тарсантов, он тут же отвечал: — А вы, товарищ тарсант, возьмите интеграл.

Правда, с помощью столь замечательного математического знака никто из нас на потолке так и не побывал. Любил поставить курсанта в затруднительное положение, предлагая построить эпюры нагруженной балки.

 Насколько он талантливо разбирался в науке, настолько же путался в своих замечательных тарсантах. Чтобы не заблудиться в тарсантских дебрях, ориентировался с использованием доступного средства — списка из учебного журнала. При личном общении он нас идентифицировал исключительно при помощи боевого номера. Если на моем боевом номере выведено «Т-47-13», то он называл меня не по фамилии, а обзывал той самой чертовой дюжиной, под которой спустя восемнадцать лет с момента рождения я был зачислен в 47-ю группу. Тем самым как опытный штурман каждого из нас отождествлял в прокладываемом курсе движения к свету знаний с географической точкой.

Мои товарищи не терялись, и данное обстоятельство использовали себе на пользу, но исключительно в целях приближения к светочу знаний. Например, Толя Кржачковский не очень стремился постигать сопромат, поэтому вместо него зачет пошел сдавать Кеша Корочкин, предварительно они, естественно, поменялись голландками, а значит, боевыми номерами. И номер удался, уловка не была замечена преподавателем.

Бывший командир дизельной подводной лодки Краснознаменного Черноморского флота, капитан 2-го ранга Юрий Павлович Колчин преподавал «Радиоэлектронику и импульсную технику» («РЭИТ»). Его манера — он быстро вычитывал лекцию, закруглял ее словами «чтобы у матросов не было вопросов», затем переходил к наиболее интересной части занятий — флотским легендам, байкам, описанию сложившихся традиций. Эта часть лекций — наиболее интересная. Затаив дыхание, подавшись корпусом вперед, мы не пропускали ни единого слова бывалого моремана. С одной стороны, Юрий Павлович, конечно, лишал удовлетворения пытливый ум, тяготеющий к получению профессиональных знаний, а с другой, — притворным безразличием и даже цинизмом возбуждал живой интерес к флотским традициям, быту, жизни и прививал нам любовь к морю.

Однажды на таком диспуте Юрий Павлович имел неосторожность заговорить о флотской лексике. Тема заинтересовала курсантов, естественно, захотелось узнать побольше подробностей. К величайшему разочарованию, морской волк посмотрел на часы и засобирался уходить, только интригующе бросил:

— Попадете на флот, там все узнаете.

Может показаться, что преподаватель показал фигу в кармане. Но понятно же, что не было смысла развернуто освещать специфическую тему. Битый морской волк, понимая это, не стал распространяться и брать на себя ответственность. В естественных условиях морской жизни, когда раскрываются исторические особенности возникновения того или иного слова, человек полнее постигает моряцкий жаргон. Как и более точно раскрывается и понимается морская этика. Запомнилась показательная деталь. Юрий Павлович как-то проговорился, что в личную автомашину «Волга», где сидения покрыты чистыми чехлами, сажает только девушек, одетых в белое. Поистине, это был лощенный эстет и рисующийся повеса.

Благодаря замечательным и прекрасным преподавателям мы уяснили работу узлов и механизмов мин и торпед, находящихся на вооружении, узнали устройство торпедного аппарата, нам стали понятны многие термины, например, такой как «акустическая змейка», почему торпеда при самонаведении на цель идет именно так, а не по-другому. Самым важным было то, что мы почувствовали уверенность в себе, в своих знаниях, понимали, что придем на флот с заделом, который поможет освоить сложнейшую военную технику. Понятно, что на вооружении стояла передовая военная техника, и нам предстояло эксплуатировать ее, с ее помощью обеспечивать защиту Родины.

Праздничные заплывы

Ко Дню Военно-морского флота из курсантов Школы техников формировался сводный отряд (не менее двухсот человек) для показательного заплыва в Неве. За время учебы мне дважды пришлось принимать участие в подобном торжественном мероприятии. Тогда каждому курсанту выдавался чехол, предназначенный для белой фуражки и переделанный для этого случая под берет. И выдавались разноцветные флажки, которые перед входом в воду заправлялись за резинку трусов. Во время заплыва мы разворачивали их над водой по отдельной команде, создавая картину, которую сами не могли видеть. И конечно, в тот день мы пели песню, ставшую гимном русских военных моряков, — «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”»...

Предварительные тренировки проводились в тихих и спокойных водах Финского залива на плавсредствах 506-го УКОПП. Там мы строем ныряли с деревянного пирса — это пристань на сваях, устроенная перпендикулярно к линии берега. 

Любой выезд в город курсантам представлялся приятным и радостным событием. Тем более после отработки отдельных колен своей программы в Финском заливе, когда команду начали вывозить для тренировок на Неву.

Какой русский не слышал про белые ночи в Северной Пальмире? Стоит позавидовать нам, видевшим их. Можно сказать, что нас официально вывозили только для того, чтобы полюбоваться романтической порой, когда на улице как бы день, а улицы пустынны — лишь редкие пешеходы, из числа навечно очарованных, наслаждаются красотами Ленинграда. Нева в граните… прекрасна и неприступна, но не для нас, сейчас мы с головой окунемся в ее воды. Противоположный берег с характерным силуэтом Кунсткамеры чуть различается, а позади здание Адмиралтейства как бы поддерживает нас, напоминает о славной истории, о том, что тяжело в учении — легко в походе. Правда, задача, ради которой нас вывозили сюда, не оставляла времени побродить по каменной набережной, приблизиться по спуску к воде, присесть на ступеньку и вглядеться в набегающую волну да помечтать о юной спутнице. Но мы успевали оглянуться и насладиться красотами белых ночей, шепнуть друг другу о том, как нам повезло, что мы учимся в Ленинграде.

В первый раз нас привезли на берег у Адмиралтейства. Там мы разделись и какое-то время сидели в крытых тентом машинах, чтобы акклиматизироваться к предутренней прохладе, — в этот час в Ленинграде светло и особенно свежо — затем выгрузились и выдвинулись по ступенькам к воде. И вот послышалась команда:

— Первая шеренга в воду! — Тут же следующие: — Вторая шеренга в воду! Третья шеренга в воду!

Курсанты прыгали в воду молча — без вскриков, ахов, охов.

Даже по прошествии трех десятков лет, стоит кому-нибудь произнести вслух эту команду, как в памяти оживают эмоции и ощущения тех дней. Здесь уместно заметить, что и утренняя команда «Рота, подъем!» также врезается в память на всю жизнь. Последнюю я использовал через несколько лет по окончании службы, чтобы поднять на ноги бывшего военнослужащего, который уже ни на что не реагировал, будучи сильно под шафе. Помогло!

... Наконец поступила команда и для нашей шеренги.

Для сухопутного человека я плавал сносно. Помню, первые самостоятельные гребки «по-собачьи» сделал, когда учился в четвертом классе школы-интерната за чертой Минска. Тогда же в районе деревни Петровщина совершил первый подвиг — в одиночку переплыл малюсенькую речушку, глубина которой превышала мой рост.

 Здесь, на Неве я уже чувствовал себя бывалым пловцом. Перед прыжком присмотрелся к прозрачной воде, обратил внимание на дно, отметил, что оно каменистое и неглубокое. Чтобы не поранить ноги, прыгал в длину, при этом стараясь избежать столкновения с пловцом следовавшей за нами шеренги. Однако не все проявили подобную расторопность, по неумению многие прыгали вертикально и, конечно, выходя на горизонтальную прямую, задевали дно и царапали о камни животы и ноги. Но зато как уморно они отряхивались от водорослей после первого нырка!

 Самое большое испытание, однако, ждало нас впереди, и оно лишний раз подтвердило — еще не все курсантские страхи были на тот момент преодолены. Отойдя вплавь на глубину, курсанты смешали ряды. Чем дальше от берега, тем быстрее скорость течения реки, тем больше это сказывалось на пловцах, поломавших строй, допустивших неразбериху. Они скучились в ограниченном пространстве, и это мешало не просто плыть, но даже держаться на воде. Многие впали в панику, беспомощно барахтались, кто-то тихо тонул, а другие, спасая жизнь, хватались руками за соседа и топили его.

Оказавшись в центре массовой паники, я дрогнул. Это была опасная стихия, где легко погибнуть даже отличному пловцу. Но мне вовремя припомнилось, что в таких случаях надо нырять, чтобы избежать захвата испуганного человека. Это приободрило, и я стал даже покрикивать на паникеров, чтобы привести их в чувство. Запомнились круглые от страха глаза Толика Кржачковского, который то скрывался под водой, то выныривал, судорожно хватая воздух, будто совсем не умел плавать.

Слава богу, все обошлось, никто не утонул. Только некоторых товарищей течением снесло вниз, в сторону моста лейтенанта Шмидта. А там предусмотрительно находился шестивесельный ял со спасательной командой. Плохих пловцов оказалось немало, так что спасателям с яла пришлось изрядно потрудиться. Не зря говорят, что первый блин комом. Следующие заплывы проходили более организованно, и ко дню Военно-морского флота наши пловцы достигли мастерства, позволившего им отлично выступить.

Вывод: Не разочаровывайте людей, которые любят свою армию, своих молодых и красивых защитников. Соответствуйте их представлениям о вас, это и вам принесет пользу — заставит подтянуться и поверить в собственные силы.

Боевые корабли, парадно выстроенные на Неве в линию от Дворцового моста до моста лейтенанта Шмидта, являлись эпицентром происходящих событий и представляли взору гостей праздника великолепное зрелище.  В 1975 и 1976-м годах наш сводный отряд пловцов с поставленной задачей справился успешно — проплыл как надо, собственно, так происходит всегда. Зрителям это нравится, кто-то даже слышал вопросы:

— У них там под водой моторчики, что ли?

Наш распорядок дня в дни тренировок круто изменялся: занятия отставлялись в сторону — ночью мы отшлифовывали свои фигуры, колена и купались, а днем отсыпались. О такой службе можно было только мечтать!

Практика на действующем флоте

На практике в очередной раз довелось испытать чувство леденящего страха, только уже на совершенно ином уровне. А дело было так. Утром с экипажем мы пришли на лодку, отвязались от пирса и прямо в бухте начали производить дифферентовку корабля. Поясню: дифферент — это наклон корабля в сторону носа или кормы, следовательно, дифферентовка — это устранение дифферента. Так вот сначала мы погрузились. И замечу, что это было первое в моей жизни погружение на дизельной подводной лодке. У большинства моряков это событие происходит без происшествий, мне же запомнилось на всю жизнь не только торжественностью.

Как будущий минер, я находился в первом торпедном отсеке. И вот только мы приступили к продуванию носовой дифферентовочной цистерны, как прямо со стороны палубы и до самого подволока (то есть по-сухопутному — потолка) в отсек забила сильная струя воды, предпосылок к чему не было. А в отсеке — неопытная зеленая молодежь, четыре человека, из них трое — молодых. Перечислю: ваш покорный слуга — еще совсем зеленый матрос, выпускник учебки, — свежеиспеченный лейтенант командир БЧ-3 и один опытный старослужащий, то бишь годок по-флотски, — мой земляк из Беларуси.

В экстремальной обстановке сознание у человека работает по-другому. Происходит моментальная оценка ситуации, затем включаются автоматические навыки, поэтому и говорят: «Не успел подумать, а уже что-то сделал». 

Анализ начну с себя. Да, я был напуган и растерян, поэтому сначала впал в ступор и лишь смотрел на струю. В тот момент медленно, как улитка, проползла мысль: «Диаметр струи всего ничего — пару сантиметров, значит, пока отсек заполнится водой до краев, успеем что-то придумать». Другими словами, сделал самое правильное — самоуспокоился. Глупо получается — стою, тупо и безынициативно любуюсь бьющим фонтаном.

Второй объект, молодой матрос, тоже стоял рядом и изображал соляной столб. Потом, в казарме, как на духу он признался:

— Я подумал, что нам кирдык — мы тонем.

Пришлось только подивиться его лаконизму.

Реакция старослужащего минера оказалась самой адекватной и естественной. По тому, как он действовал, было ясно, что ему это не впервой. Он начал по-деловому заделывать дырку, схватив что-то из подручного материала.

 А вот реакция начальника отсека, молодого лейтенанта, оказалась самой забавной и потешной. Сначала он довел себя до паники, инстинктивным прыжком оседлал торпеду нижнего ряда, а чтобы не дай Бог не замочить ноги, машинально их поджал. Следующим его движением, которое я отметил боковым зрением, был вратарский бросок в сторону кормовой переборки. Однако от последнего позорного рывка его удержал вид двух молодых моряков, застывших каменными столбами. Ну и старослужащий, борющийся с поступающей водой. Молодой лейтенант понял, что слегка поторопился и погорячился, его шараханья будут неправильно истолкованы. Тогда он переборол инстинктивное желание выскочить из отсека и, как настоящий голкипер, руководящий обороной своих ворот, перенаправил энергию в сторону «Каштана» — устройства симплексной связи на подводных лодках. Заикающимся и срывающимся голосом доложил на главный командный пост:

— Це-це-центральный! В пе-пе-первый поступает вода...

Вскоре вода в море кончилась, простите — в цистерне, откуда, собственно, и поступала в отсек; а точнее сказать — бьющая струя была перекрыта рукой механика на центральном посту. И на этом исторический инцидент завершился.

Молодому лейтенанту, кое-как оправившемуся от страха, требовалась сатисфакция, поэтому своему подчиненному, еще более молодому военнослужащему он в назидательной форме начал разъяснять суть происходящего. И говорил о том, что поступление воды в отсек явилось следствием продувания кормовой дифферентовочной цистерны, давление из которой перешло в носовую, откуда и была вырвана пробка.

Наблюдая бесславное поведение командира отсека, я удивлялся, чего это он, вместо того чтобы промолчать, стал словесами разрушать ауру кайфа, установившуюся в отсеке. Тем более уже все, в том числе и молодой матрос, поняли природу происхождения фонтана. Не сумев сдержаться, я начал всячески поддевать «умного» педагога и «бесстрашного» командира. Лейтенант долго терпел подначки, наконец, не выдержал и с обидой в голосе произнес:

— Прекратите издеваться, товарищ курсант!

Мне стало неловко, я понял, что перегнул палку, ведь мы все, кроме годка, испугались по-настоящему, поэтому послушно прикусил язык.

Практикантские курьезы

Вместе со мной практику в Видяево проходили соученики Толя Кржачковский и Вася Нетименко, только они были на дизель-электрической подводной лодке 651-го проекта. В быту она имела прозаическое название «раскладушка» из-за того, что ракетные пусковые установки при стрельбе приводились там в положение 15-ти градусов.

Толя и Вася с должной ответственностью подошли к изучению материальной части минно-торпедной службы и устройства первого отсека. И так рьяно занимались этим, что судьба не замедлила с наградой. В районе торпедных аппаратов Толя нашел целый клад, причем весьма ценный — по меркам того времени и с учетом дефицитной поры. Сокровище представляло собой герметично запаянную жестяную банку, покрытую толстым слоем ржавчины. Наши герои разумно предположили, что банка имеет не совсем прямое отношение к узлам и механизмам отсека. Василий поначалу не придал значения находке и на вопрос друга:

— Ну, что там?

Перевел разговор в гастрономическую плоскость, ответил:

— Да, картошка какая-нибудь...

Тайна, покрытая не только толстым слоем ржавчины, но и налетом загадочности, приманила пытливые исследовательские умы. Практиканты занялись поисками подручного средства, чтобы проникнуть внутрь. К счастью, на щите с пожарным инвентарем нашлось старое, расклепанное с торца зубило. Василий не ошибся — судьба в этот раз проявила благосклонность. К неописуемой радости друзей, в ларце (а ларчик просто открывался) оказалось десять килограммов весьма полезного и ценного для растущих организмов будущих подводников шоколада.

Наверное, готовясь к автономке (дальнему походу), кто-то при погрузке продуктов припрятал в нише носовых торпедных аппаратов банку с шоколадом, а потом про нее забыл.

Позже, хвастаясь, Анатолий так и говорил:

 — Мы и на камбуз не ходили.

Эта практика у Анатолия и Василия раскрашена еще одним примечательным эпизодом, который в дальнейшей курсантской жизни обрастал все большими подробностями. Однако, все по порядку...

Курсантам первогодкам доверили доставку из-за бугра (сопки), где размещались склады, важнейшего стратегического материала, обеспечивающего жизнедеятельность подводной лодки, — спирта. Старшим команды назначили молодого мичмана двухлетней выдержки, а добровольцами вызвались идти наши герои. Их путь пролегал по пересеченной местности, был неблизким, климатические условия имели тенденцию к ухудшению, усиливался холодный ветер. Успешно преодолев все препятствия, команда прибыла на склады. Забегая вперед скажу, что преодолевать препятствия на обратном пути команде пришлось с гораздо большими трудностями.

На складе героям вручили два сорокалитровых бидона (фляги, в каких на ферме доярки хранят молоко, называемые в народе молочными бидонами) технического спирта, материал, без которого не обходится поддержание в боевой готовности материальная часть флота. Две фляги на троих — очень много. Одному приходилось идти посередине и нести тяжесть в обеих руках. Как выяснилось позже, это в определенной мере было удобно, ибо повышало устойчивость. Спирт по химическим свойствам имеет эффект высокой испаряемости. Наши герои эту аксиому проверили сразу же, как только склады скрылись из виду. Ясное дело, физических сил и, что самое главное, решимости для выполнения поручения прибавилось. Поскольку дорога пролегала по пересеченной местности, то фляги иногда превращались в гордых скакунов, а бравые моряки в залихватских наездников. И вьюга пофиг... и пурга нипочем...

Заправка флотских систем является сложным организационным и техническим процессом. Всем известно, насколько непрост процесс дозаправки самолетов в воздухе или боевых кораблей на ходу в море, настолько же непростым оказался процесс дозаправки и наших героев. Высококалорийное горючее заливалось через горловины припрятанных фляжек и подавалось в пищеварительные системы. Как истинные патриоты товарищеского братства, друзья помнили о том, что через два дня заканчивается практика и предстоит обратная дорога в Ленинград, дальняя и скучноватая. Процесс заправки мелких емкостей, доставка на базу, обеспечение сохранности продукта, комплектование сухого пайка с последующим превращением в «мокрый» — все это живо обсуждалось до конца нашей учебы в Школе техников.

Вернемся немного назад. По дороге процесс дозаправки происходил с систематической периодичностью, так что старший группы, молодой мичман, чуть ли не превратился в известного всем литературно-исторического героя Ивана Сусанина. Бедолагам пришлось довольно-таки изрядно поплутать между сопками с непосильной ношей. Можно предположить, с каким облегчением вздохнул старпом, когда увидел запорошенных, заиндевевших, уставших, еле стоящих на ногах курсантов. Ему и в голову не пришло проверить количество содержимого во флягах. Многое передумал старший офицер за время их отсутствия. Рад был, что они вообще вернулись.

Этот трудовой подвиг был совершен в конце корабельной практики, и доблестная группа курсантов в пенаты возвращалась, радуясь жизни и отнюдь не проклиная судьбу, так как дорога была качественно смазана, где спиртом, а где шоколадом. Ехали весело с приключениями и происшествиями.

Первый отпуск

После практики на Севере, где годки-мореманы заставляли нас спать без тельников (тельняшек) и мыться холодной водой, мы закалились так, что в зимний отпуск я поехал в бушлате. Разве можно представить вышагивающего по Минску моряка в шапке-ушанке и шинели? Допустить этого я не мог. Земляки не узнали бы во мне моремана, и тогда хоть помирай от стыда. Минск — сухопутный город, жители называют морем любое рукотворное водохранилище. И я вышивал по улицам родного города в клешах и в бушлате с расстегнутыми верхними пуговицами, с видом матроса-революционера, только перекрещенных патронных лент не хватало. Военный патруль в Минске встречается редко. А мне «повезло», встретил хоть и сухопутный, но не менее грозный патруль. Нарываться не стал, как положено, приложил ладонь к бескозырке для отдания чести. Однако офицер поглядел на меня с недоверием и подозрением, а поравнявшись, задумчиво нахмурив брови, грозно молвил:

— Товарищ курсант.

Про себя я отметил, что правильно опознан, и тихо порадовался — значит, и среди «сапогов» имеются эрудиты. Хотя про их неосведомленность по матросским кубрикам ходят легенды. Например, где-то в сухопутной глубинке нашей страны к моряку в вечернее время прицепился патруль за то, что он не отдал честь. Не растерявшись, моряк выдал экспромт:

— Согласно Корабельному уставу, после спуска Военно-морского флага честь на флоте не отдают.

Начальник патруля наглое вранье принял за чистую монету, но, засомневавшись,  замешкался, а моремана тем временем и след простыл.

Когда я оказался в похожей ситуации, то предпочел не рисковать и не падать в грязь лицом с позорной доставкой в местную комендатуру. Старший патруля хотел тоже выглядеть достойно в извечном поединке между «сапогами» и «шнурками», в старом, как мир, споре кошки с собакой. Предметом разбирательства стал элемент курсантской формы. Офицер, как адвокат, ломающий голову над составлением гражданского иска, испытывал затруднение в подборе нужного термина. Словарный запас у него был не то чтобы ограниченным, а скорее недостаточным. Делая обвивающий шею жест, он бубнел:

— А где ваш... ваше... это... как его? Ну, вы сами знаете что!

Видя его неуверенность и некоторую несостоятельность, я почувствовал превосходство. Не желая давать пощады (нас учили бескомпромиссной борьбе с врагом), участливо, будто собираясь помочь, спросил:

— Извините за непонимание, чево я знаю?

Было смешно и весело. Капитан, ткнув указующим перстом в грудь, намекал на обычный предмет с простым названием — галстук. Он хотел сделать замечание по поводу отсутствия матросского галстука. Мне же только и оставалось тупо демонстрировать непонимание, подавляя накатывающий смех. Вот так, не понятые друг другом, мы и разошлись, как в море корабли.

Диплом об окончании Школы техников у меня оказался вполне приличным (в отличие от аттестата зрелости) с пятью «четверками», остальные отметки были «пятерками», поэтому как отличник учебы я выбрал место дальнейшей службы на флоте — Камчатку. Туда же для прохождения стажировки и убыл.

Сотня бесшабашных курсантов, собранных из двух рот, на Дальний Восток ехала поездом до Владивостока с первой пересадкой в Москве. Здесь чуть ли не потерялось двое товарищей, по пьяному делу попавших в комендатуру. На откуп штрафников, имевших отнюдь не боевой вид, а скорее уставший, как после тяжелой битвы, ушла часть пайковых денег, выданных нам на дорогу. Старший команды, капитан 3-го ранга, пустив шапку по кругу, предложил курсантам сброситься «на коньячок», чтобы выручить товарищей. С одной стороны, мы сделали доброе дело, с другой, — всю дорогу, в общей сложности длящуюся четырнадцать суток, слегка голодали, что не мешало наслаждаться относительной свободой и бездельем, безмятежно созерцать природные красоты великой державы, пересекая ее с запада на восток на расстояние свыше десяти тысяч километров.

В дороге соблюдалась видимость контроля за курсантами, во всяком случае, назначался дежурный по эшелону, обязанности помощника дежурного приходилось исполнять и мне. И не удивительно, что за время пути никто серьезным образом не попал в переделки, хотя предпосылок имелось предостаточно. Например, пока ехали в поезде, в вагон чуть ли не на каждой станции подсаживались сотрудники милиции, которые занимались выяснением обстоятельств по факту выброса человека из поезда.

Когда в Москве сели в вагон, то большинство мест было занято штатским народом, как ютились бедные командированные, трудно представить. Курсанты занимали места на третьих багажных полках и в чердачных нишах. Чтобы обеспечить хоть какой-то комфорт в пути следования, они приняли меры по недопуску посторонних гражданских лиц, для чего на станциях и полустанках кандидатам по предъявленному билету говорили:

— Это воинский вагон, так что ищите свободное место не здесь.

Несчастные пассажиры, нагруженные чемоданами и прочей кладью, в поисках свободной плацкарты рыскали вдоль состава. Не бывает правил без исключений, у нас таким исключением являлись девушки и молодые женщины. Правда те, видя, что творится в вагоне, с опаской ретировались куда подальше, сами убегали.

По дороге через Сибирь почти на каждой станции местные стряпухи предлагали пассажирам различные яства в виде мясных котлет и гарнира из свежеприготовленной домашней картошки и прочие вкусности. И люди их покупали, но не мы. От такого изобилия в вагонах стоял немыслимой соблазнительности аромат, и у нас бежала слюна, которую унять было невозможно, наши животы, как пустые барабаны, стягивались до минимальных объемов. За всю дорогу нас централизовано покормили всего пару-тройку раз, а все остальное время желудки содержались пустыми и необремененными. Что уж говорить о придорожных яствах и деликатесах. Для решения вопроса о подорожном питании отдельные курсанты находили добрых тетенек, которые их кормили: кого за так, а кого и за плату. За какую? Сам не знаю... А на коротких остановках у полустанков, рискуя отстать от поезда, мы бегали к Байкалу, чтобы смыть с лица въевшиеся железнодорожную пыль и копоть.

Вторую пересадку сборная команда произвела в Хабаровске. Предоставленные сами себе, стихийно разбившись на группки, мы ночью гуляли по городу. Наша группа, около десятка голодных курсантов, набрела на хлебозавод, где сердобольные женщины через окошко выдали нам пару буханок горячего вкусного хлеба, и мы его тут же умолотили за пару минут...

Вывод: Настоящий мужчина не пропадет, не зря в народе сочинялись сказки о бравых солдатиках.

 По дороге команда постепенно уменьшалась. Последнюю пересадку производили во Владивостоке. Здесь она, уже и так значительно уменьшенная за счет специалистов для баз подводных лодок северного направления, оседавших по дороге, окончательно распалась на крохотные ватаги для юга Приморья и Камчатки. Каждая такая команда имела предписание, а потому в нужный момент откалывалась от основной массы, чтобы убыть в соответствующую военно-морскую базу Краснознаменного Тихоокеанского флота.

Плавание на морском лайнере для меня было первым и запомнилось на всю жизнь. Теплая солнечная погода, у всех — прекрасное настроение. Не спеша пароход отошел от пирса, прошел Уссурийский залив, являющийся частью залива Петра Великого. В свою очередь эти акватории вместе с Амурским заливом входят в бассейн Японского моря. Проходя по заповедному заливу Петра Великого, мы оставляли по левому борту остров Аскольд. Старший группы, капитан 3-го ранга, будучи под впечатлением от прекрасного вида, расчувствовался и поведал детективную историю о том, как американская подлодка вошла в водные окрестности Владивостока, наделала много шуму и подняла всю противолодочную оборону (ПЛО) Тихоокеанского флота по боевой тревоге. В самый апогей суматохи она скрытно залегла на грунт у подножья острова Аскольд и затаилась. Когда же шум закончился, вражеская субмарина тихо уплыла восвояси. За этот финт американский командир (или его подводная лодка) был романтично прозван «Черным принцем», а мы получили неприятный урок.

Расстояние от Владивостока до Петропавловска — около двух с половиной тысяч километров. Преодолели мы его за четверо суток, идя через пролив Лаперуза, разделяющий советский остров Сахалин и японский Хоккайдо. Ночные огни Хоккайдо виднелись на большом расстоянии, а Сахалин темным контуром возвышался на горизонте. Прошли Японское, Охотское моря, Тихий океан. Воды Японского моря и Тихого океана красивого лазурного цвета, а воды Охотского казались темными, менее приятными глазу и желания купаться не вызывали.

На пароходе была та же атмосфера беззаботности, что и в поезде. Нас поместили в каюту носовой части судна, где каждому выделили по шконке. На дорожку несытно покормили, посчитав, что больше никто никому ничего не должен. В дальнейшем для поиска пропитания мы опять же были предоставлены сами себе. На пароходе народу было много, всякого и разного, и курсанты, как и в поезде, решали вопрос прокорма самостоятельно.

Охотское море, демонстрируя суровый норов, не сильно и не жестоко качало нас штормом в четыре балла. Мне нравилось лежать на шконке и тихо балдеть, когда нос судна и я вместе с ним, в результате килевой качки по восьмерке, долго-долго летел вверх, а затем так же продолжительно падал вниз, как в бездонный колодец. Не все испытывали удовольствие, некоторые страдали от морской качки. Штрафбатовцы («сапоги» и что удивительно — без конвоя) — мужики лет под тридцать с красными рожами, в пьяном угаре разгуливали по палубам, откровенно смеялись над бледными и зелеными жертвами болтанки.

На пароходе имелось два бассейна и столько же ресторанов и кафе. Понятное дело, финансовые возможности не позволяли нам разгуляться. К нашей великой радости, на верхней палубе, в купели свежего морского или океанского бриза, устраивались танцы, создающие особую атмосферу с привкусом морской романтики, вдохновляющую на сердечные приключения. Здесь и протекало наше основное время. Когда звучала музыка, ни один танец не обходился без участия курсантов.

Впервые попав на атомную лодку 667А проекта (до этого я бывал лишь на дизельной лодке 613-го проекта, где теснота такой же друг человека, как и минимум удобств), получил несравнимое чувство гордости за Военно-морской флот, на котором предстояло служить. Здесь отсеки казались огромными и просторными, поражали воображение. Лампы дневного освещения преображали их, делая светлыми и ультрасовременными. В каюте, отделанной пластиком, возникала ассоциация, что находишься в купе вагона. Поначалу обескураживало отсутствие окон и возможности смотреть на мелькающие пейзажи. В каюте же на этом месте обычно монтируется секретер или пара шконок, что делает ее более тесной и менее романтичной.

После окончания стажировки в Ленинград я возвращался с приключениями. На обратную дорогу нам выдали воинские перевозочные документы (ВПД) на поезд. Однако я решил лететь самолетом, так как Камчатку покидал последним из стажеров. На решение повлияло также и то, что добираться поездом, пароходом было долго. Из аэропорта в Елизово, под Петропавловском, вылетел туда, куда удалось взять билет, — на Москву. Перед регистрацией рейса познакомился с сердобольным молодым мичманом, который накормил и угостил шампанским. Он же оказался и соседом по креслу в самолете, так что путь выдался веселый и непринужденный. Опасался за выпитое шампанское: что если оно меня побеспокоит на большой высоте — но нет, обошлось.

Летели мы четырехмоторным самолетом Ил-18 — с промежуточными посадками в сибирских городах, поэтому в общей сложности полет занял почти сутки. Странно было осознавать, что я впервые летел на самолете, покрывая по воздуху расстояние в двенадцать тысяч километров.

Меня обучил мужскому ремеслу и воспитал Военно-морской флот СССР в своей прославленной кузнице кадров — 506-й УКОПП им. С. М. Кирова. Флот сформировал душу и дал путевку в жизнь. И я горжусь этим.

Я закончил обучение в Школе техников 506-го УКОПП в ноябре 1976-го года — в год 70-летия Отряда. В 2006-м году, когда нам самим исполнилось по 50 лет, мы отметили 100-летие подводного флота и Отряда. Для меня и моих однокашников это важные и весьма символичные совпадения.

Часть 2. ХОЖДЕНИЕ ПО БОЛЬШОМУ КРУГУ

 Путь к стратегическому ракетоносцу

09.01.1977 г. прибыл для прохождения службы в составе 1-го экипажа флота крейсерской подводной лодки “К-523” в 80-ю отдельную бригаду строящихся подводных лодок ТОФ.

Приказ командира 80 обспл № 12 от 10.01.1977 г.

Здесь обспл — это «отдельная бригада строящихся подводных лодок». Естественное сокращение для написания приказов и производства записей в личном деле. Сухие строгие строки, а сколько за ними стоит... За ними — судьба моей юности, всей жизни, берущей исток из этих лет.

Как только стюардесса распахнула дверь, ведущую на трап, так сразу же почувствовалась бодрящая крепость мороза, его всевластное дыхание. Занесенные снегом улицы после Камчатки уже не впечатляли. Я шел по городу широкими шагами и совсем не солидно размахивал легким чемоданом. А мороз, пользуясь щедротами моих размашистых движений, проникал сквозь шинель и дотягивался до тела ледяными иглами. Уши, пальцы рук и ног онемели от его уколов.

Оглядываясь по сторонам, я все примечал и лихорадочно соображал, где может находиться моя часть, старался идти быстро и еще быстрее, чтобы не замерзнуть окончательно. Спросить дорогу ни у кого не мог — город стоял как вымерший, пешеходы не встречались, весь люд спрятался за стенами жилищ и зданий. Наконец, показалась одинокая женщина, идущая навстречу. Она взглянула на меня только для того, чтобы обойти стороной, не столкнуться. И тут же приказала с тревогой в голосе, не обращая внимания на открывшийся рот с застрявшим вопросом:

— Скорее трите щеки — они у вас побелели, иначе отморозите!

Бросив чемодан прямо под ноги, я принялся исполнять вводную команду, растирать лицо руками. А она ушла, и я не успел расспросить о дороге, не успел поблагодарить, даже рассмотреть черты. Осталось только впечатление тепла и света… Как не было ее, словно то чистое спасение, посланное мне ангелом-хранителем, явилось в облике человека. И вспомнилось: «У Бога нет других рук кроме наших…»

Так бывает. В ходе учений, когда для усложнения или для проверки того, как личный состав реагирует на резко изменяющуюся обстановку, часто придумывались дополнительные вводные команды. Например, в ходе учебного боя может поступить вводная «Убит командир». Или при стрельбе торпедными аппаратами — «Выход из строя системы ввода данных в торпеду из центрального поста» и т. д. Вот что такое вводная...

К счастью, воинская часть находилась почти рядом, в центре города, и мои воспоминания были этим прерваны.

До 80-й отдельной бригады строящихся подводных лодок Тихоокеанского флота, где обитал искомый экипаж крейсерской подводной лодки проекта 667Б «К-523» (в миру — войсковая часть 95016) оказалось рукой подать, что и спасло от дальнейших обморожений.

И был день… и было 9 января 1977 года.

Пятидесятиградусные морозы держались долго. Затем немного потеплело, и до конца зимы ниже минус сорока градусов температура не опускалась. Мы даже обрадовались милости погоды, хотя, как оказалось, преждевременно — скоро задул холодный ветер, усугубивший ситуацию в условиях повышенной влажности. В который раз вспомнились слова камчадальского мичмана Вострикова о самозавернутых ушах. Тем не менее мичманы держали флотскую марку и в зимних шапках ходили, не опуская ушей (клапана на шапке). Интересно было наблюдать за реакцией армейских офицеров и солдат, встречавшихся нам, залихватским мореманам. Сапогам было строго предписано носить зимние головные уборы без заворотов, то есть с опущенными клапанами, да еще завязанными под подбородком, у шнурков с этим было вольнее, и мы демонстрировали удаль во всю свою глупость.

Зимой, когда еще лютовали морозы, меня вызвали к дежурному бригады для какого-то инструктажа. Строгий, с сосредоточенно озабоченным лицом офицер поставил боевую задачу:

— Назначаешься старшим воинской машины, повезешь офицеров штаба на боевое задание. Задача ясна?

— Так точно! Может, надо получить оружие и боеприпасы?

Офицер ухмыльнулся:

— Экипировку получишь... Потом.

Боевое задание, как выяснилось позже, оказалось действительно важным и ответственным. Вместо оружия выдали просторный рыжий тулуп, а вместо боеприпасов — по паре меховых рукавиц и войлочных валенок. Боевая машина оказалась банальным капотным автобусом «КаВЗ» (Курганский автобусный завод, производитель автобусов в России). Боевая группа, экипированная ледорубами, коловоротами, сачками, удочками, поплавками, крючками и возбужденная предстоящим морским сражением, постепенно заполнила автобус. Последним, окинув окрестности начальственно-орлиным взглядом, вошел Синьор Помидор. Комбриг организовал для своих «архаровцев» культурное мероприятие — выезд на зимнюю рыбалку.

 Выехали за город. Как старший машины я переживал, чтобы за городом не застрять в огромных снежных сугробах. Во время движения пытался вникнуть — где едем. Дорога неширокая, видно, что расчищена бульдозером. К покрытию, как ни присматривался, так и не разглядел его — странная трасса. Сначала проехали под длинным железнодорожным мостом, затем — автомобильным. Последний меня совсем в тупик поставил: во-первых, зачем на ровной местности мост, во-вторых, почему едем под ним, а не по нему? Присмотревшись, понял, что мы едем по руслу великой дальневосточной реки, а дорожное покрытие это зимник — обыкновенный лед, зимняя дорога. Крепкие морозы создают на реке огромную толщину льда, способного выдержать тяжелую военную технику.

По прибытии в заданное место морской десант занял круговую оборону в радиусе километра. Пробурив лунки, офицеры занялись любимым делом, что издали напоминало огневые точки.

Матрос-водитель, уютно пристроившись на штатном месте, сладко кемарил. Мне же только и оставалось, что любоваться красотами природы. Я вышел из автобуса в надетой поверх шинели просторной «дубленке» — в лицо пахнул ветерок, колючий и обжигающий, словно кто-то провел по коже наждачной бумагой. Пытку ветром я выдерживал несколько секунд, отворачивался спиной к нему, а он холодными щупальцами пробирал меня до костей. Пришлось позорно бежать в теплый и уютный автобус. Каково же приходилось штабным офицерам, переквалифицировавшимся в рыбаков? Не знаю, удачен ли был улов, но в автобус они вернулись навеселе, с красными лицами — ну, вылитые синьорчики помидорчики, как отец-командир — Синьор Помидор.

Знакомство с лодкой

Когда я впервые оказался в цехе, то был поражен его гигантскими размерами. Удивился, что стоящая на стапелях лодка, имеющая длину около ста тридцати метров и высоту с пятиэтажный дом, помещалась под огромной крышей, не имеющей опор, при том там еще оставалось в три раза больше свободного места. Вокруг стоял постоянный гул от большого количества работающих механизмов. Рабочие снаружи что-то зачищали, шлифовали пневмомашинами и турбинками, доводя выступающие части легкого корпуса подводной лодки до кондиции. В тесных проходах ее нутра наблюдалась постоянная суета, так как там велись работы по монтажу, установке оборудования, агрегатов, приборов, механизмов. Все спешили успеть к сроку.

Чем дальше продвигалась готовность нашего изделия, тем чаще мы там бывали. При первом посещении бросилось в глаза, что все внутренние помещения и механизмы субмарины покрыты темно-красной грунтовкой, поэтому производили мрачное впечатление. Зато потом, когда все приборы и механизмы выкрасили в тон слоновой кости, она преобразилась — внутри стало светло и чисто.

Переход лодки из Комсомольска в Приморье

В моем личном деле имеется запись:

27.06.1977 г. — убыл в составе 1-го экипажа флота крейсерской подводной лодки «К-523» из 80-й отдельной бригады строящихся подводных лодок ТОФ.

Приказ командира 80-й обспл ТОФ № 029 от 30.06.1977 г.

Начальник штаба 80 обспл ТОФ

капитан 1-го ранга В. Хайтаров.

Плавучий док, как детская колыбель, держа в своем ложе корпус новорожденной атомной лодки и два экипажа (военный и гражданский, последний состоял из рабочих, слесарей, инженеров и других специалистов), отдав концы (снявшись со швартовых), неспешно поплыл вниз по Амуру. Если посмотреть на карту Дальнего Востока, то можно увидеть, как сухопутная государственная граница СССР (России) в районе Хабаровска поворачивает на юго-запад, минует озеро Хасан, город Владивосток, упирается в Японское море и дальше переходит в морскую. Амур же у Хабаровска, расходясь с границей почти в диаметрально противоположном направлении, поворачивает на северо-восток и выходит к Татарскому проливу, соединяющему Охотское и Японское моря. Таким образом, государственная граница как бы заодно с Амуром «отрезает» от континента неслабый кусок суши, называемый Сихотэ-Алинем, являющийся водоразделом рек бассейнов Амура, Японского моря и Татарского пролива. На карте видно, что город Комсомольск находится почти посередине отрезка Амура, лежащего между государственной границей и его устьем, а у самого впадения реки в пролив расположен город Николаевск.

Вот мы и должны были пройти этот извилистый путь от Комсомольска до Татарского пролива. А дальше нам предстояло выйти из дока и своим ходом прибыть в Большой Камень, огибая материковую часть Хабаровского и Приморского краев, следуя мимо Находки и не доходя до Владивостока. Большой Камень это не утес в море, а поселок, в котором находился судоремонтный завод. Забегу вперед и скажу, что переход мы совершили успешно, без серьезных происшествий.

Сказитель

Служил в моей БЧ-3 старшим торпедистом на левом борту старшина 1-й статьи срочной службы Петр Федорович Оверко, земляк из Беларуси. Он был среднего роста и телосложения, русоволосый, с такого же цвета усами, кончики которых по-чапаевски лихо завивались вверх — в общем, хоть картину с него пиши. Совместно мы прослужили около года. Зная о моем отношении к панибратству, Петр ситуацию не форсировал — не тыкал, но  и обращения на «вы» тоже избегал. С хитринкой в глазах, рассудительный и неторопливый в решениях, он частенько повторял расхожую военную истину: «Не торопись выполнять приказ, ибо поступит другой, отменяющий первый». Ни разу не упустил случая акцентировать на этом внимание, когда нечто подобное случалось на практике. В БЧ-5 по случаю отмены приказа имелась едкая поговорка: «Пельмени разлепить, дрова в исходное, дым в трубу».

 Следует заметить, что Оверко не был лишен повествовательного дара. Находясь в отсеке во время большой приборки, он отвлекал нас от рутины нескучными байками. Попытаюсь воспроизвести одну из них. Итак.

Приезжает в родную деревню разудалый морячок, на побывку к родителям. Отец не понаслышке знает, что такое военная служба, и пристает к сыну с расспросами о порядках на флоте. Что да как, почему так, а не по-другому? Обычному сухопутному человеку, не видавшему морей-океанов, словами объяснять специфику морской службы очень сложно. То же самое, что, например, иностранцу объяснять про русскую душу, которая, как известно — сплошные потемки. Так и мы, моряки, со своими флотскими заморочками для гражданского человека весьма загадочны. Сын пускается в долгие объяснения, вконец запутывается и предлагает:

— Батя, ну что я тебе военно-морские порядки буду на пальцах показывать? Чтобы их познать, надо в них повариться. Поэтому, если хочешь, давай завтрашний день проживем по-флотски.

Заинтригованный отец, озадаченно почесав затылок, соглашается:

— Ладно, давай попробуем!

Младший братишка подпрыгивает от радости и хлопает в ладоши. Как же, завтра аж целый день он будет моряком.

Спозаранку, как водится, день начинается с утренней побудки личного состава:

— Экипаж! Подъем! — орет моряк.

Кряхтя и охая, ничего не соображая спросонья, отец поднимается с постели. Да и брат вначале ничего не соображает, чего тут орут, а поняв — радостно исполняет приказание. Тут же поступает новая команда:

— Для утренней пробежки выходи на улицу строиться!

После кросса босиком по чистой росе поступает команда к следующему утреннему моциону:

— Личному составу умываться, койки заправить!

Когда семья села завтракать, отец на правах главы потянулся к стакану с молоком. Но не тут-то было: как матрос-первогодок он получает от сына-годка строгое предупреждение:

— На флоте все, даже прием пищи начинается по команде, — и тут же сын рявкнул дальше: — Экипажу начать прием пищи!

После завтрака начинается нескучная «боевая подготовка экипажа». На дворе яркими красками изобилует лето, набирает обороты сенокосная страда. Семейный экипаж занимает места на корабле, то есть на телеге, согласно штатному расписанию, и почти трогается с места. Да не все так просто. Поступает команда произвести внешний осмотр, пока не осуществлено «проворачивание оружия и технических средств вручную», то есть, пока не проверена сбруя, не повернуты туда-сюда оглобли, не прокручены колеса, не может быть и речи о выходе «из базы». Только после проведения надлежащих мероприятий и после закрепления отсечного имущества (граблей, кос) обязательно по-штормовому (это значит, что все должно быть закреплено на случай сильной качки), телега «отдает концы» — отвязываются лейцы от забора. Прибыв на место, экипаж строится и, как положено, получает скучный, нудный и долгий инструктаж, типа:

 — На грабли не наступать, косу в траве не бросать, под прямые солнечные лучи с непокрытой головой не высовываться... (батя, скрежеща зубами, чуть не бросается с кулаками на годка-командира).

После этого команде ставится боевая задача:

— Косить отсюда и до обеда...

После обеда, как положено, производится «адмиральский час», во время которого косари часок мирно покемарили на свежескошенном сене, а затем с новыми силами продолжили «боевую подготовку». Вечером поступает боевое распоряжение:

— Прекратить работы. Заправиться.

 Личный состав от усталости чуть ли не падает на землю, однако команда «заправиться» не значит расслабиться:

— Экипажу для возвращения на базу в пешем порядке становись!

Отец:

— Так, может, поедем на телеге?

Сын:

— Поступила вводная: «лошадь пала».

Отец испуганно:

— Как, лошадь пала? Типун тебе на язык. Вот же она стоит, живая и веселая.

Сын отцу:

— Батя, ты что, забыл, это ж флотская организация. Если поступает вводная, значит, не по-настоящему, а понарошку. Но выполнять вводную обязаны все. Понял?

— Понял.

Звучит команда:

— Экипажу начать движение!

Только отошли от места, как поступает новая вводная:

— Вспышка справа!

Отец растеряно засуетился, пытаясь найти очаг возгорания:

— Што рабиць?

— Залечь на обочине слева от дороги.

С грехом пополам горе-экипаж залегает.

— Продолжить движение!

Только двинулись, снова вводная:

— Вспышка слева!

Теперь уже более организованно улеглись в придорожную канаву. Вот так с постоянными вводными, трудностями и препятствиями, с ног до головы вывалянные в пыли и грязи, в соответствии со всеми канонами боевой подготовки военно-морской обоз дотянулся до базы — хаты. Отец направляет коня в ворота. Рановато! На флоте так не бывает:

— Куда прешь? Ты что, от оперативного дежурного получил добро на вход в базу?

Отец растерянно:

— Какое нахрен добро?

— Гражданским лицам объясняю. Для входа в базу необходимо «добро», то бишь, разрешение. Понятно?

— Понятно. А что делать?

— Как что? Ложимся в дрейф. А еще лучше малым ходом тралим окрестности фарватера.

Военно-морской обоз, превратившийся в тральщика, нарезает круги вокруг хаты. Тралили акваторию у входа в базу, покуда не наткнулись на мину — коровью лепешку.

— Срочно приступить к разминированию!

Отец с недоумением:

— Не понял, коровья лепешка не опасна. Что с ней будем делать?

— Хороший боцман всегда найдет применение любой, даже бесполезной вещи.

— Эта лепешка только и годна для удобрения огорода.

— Видишь, батя, делаешь успехи — вникаешь в суть флотской жизни. Так как инициатива наказуема исполнением, то сам и разминируй.

После успешного разминирования отец схлопотал три наряда вне очереди, за то что спровоцировал команду:  «Человек за бортом!».

Без команды спрыгнул... с телеги, вызвав при этом весь комплекс мероприятий по спасению человека на воде. Ох, и намаялась же спасательная партия, пока посуху из воды тащила утопающего. Справившись, продолжили траление. Прошло время, и на улицу, то есть на акваторию, спустились сумерки. И сын резюмировал:

— Видишь, батя, стемнело. Надо включать ходовые огни.

— Это как?

— Если у тебя на телеге нет фонаря, так закури хотя бы, чтобы не нарушать правила навигации.

— Закурить? — добро. А вот нафига эта нафигация нужна? Не пойму!

Обеспокоенная мать выскочила из дому, не понимая, что происходит, встревожено воскликнула:

— Ты что, старый дурень, совсем ополоумел, в ворота попасть не можешь? А ну, марш домой!

Сын отцу удовлетворенно:

— Вот видишь! «Добро» от оперативного дежурного получили. Направляй корабль (коня с телегой) к причалу (во двор), смотри только на волнолом (ворота) не наскочи. Видишь, зыбь пошла (мать ругается).

Бросив швартовый конец (кинув поводья) жене, мореманской походкой отец направился в дом. Ничего не понимающая мать, разозленная художествами мужа, выдохнула:

— Ах ты, пень старый. Я щас дам тебе конец... А ну распрягай. Коня — в стойло, телегу — в сарай, а сам с детьми — марш мыть руки и за стол!

Наконец усталые мужчины уселись за ужин. Довольный тем, что удалось продемонстрировать флотскую жизнь, сын спросил:

— Ну что, отец, понял, что такое флотская организация?

— Да, сынок, понял. Правда... Нам, селянам, лишняя морока без надобности. Деревенская жизнь простая, всякие вводные премудрости ни к чему. Если начнем жить по флотскому распорядку, то не только вас (армию и флот), но даже и себя прокормить не сможем. И еще. Вот придешь с флота, вернешься в семью, поступишь опять в мое распоряжение и под мою ответственность — во-от заживем! Все будут знать, что ты настоящий мужчина. Пустых слов не говоришь, понимаешь, что постоянно нужно заниматься полезным делом, а не впустую тратить время. Теперь точно знаю, что флот закаляет и воспитывает реальных мужиков.

Посвящение в подводники

На прочность корпуса подводный атомоход испытывался на максимальной рабочей глубине в 320 метров, предельно допустимой являлась глубина в 400 метров (различие составляет 20 %). Проверка корпуса на прочность происходит лишь дважды, на испытаниях и когда (не дай Бог!) лодка тонет... Мероприятие обеспечивали надводные корабли, охраняя водную акваторию и осуществляя связь с подводной лодкой. Понятно, что в случае бедствия, они вряд ли окажут нам, находящимся на глубине, экстренную помощь. Разумнее всего было надеяться только на себя. Поэтому внимательность, своевременные команды и слаженные действия каждого члена экипажа по их выполнению были чрезвычайно важны.

В отличие от обычного, глубоководное погружение происходит поэтапно, и по времени оно более продолжительно. Лодка из надводного положения переходит в позиционное, когда из воды торчит лишь ограждение рубки, затем уходит на перископную глубину. Так начинается глубоководное погружение. Весь личный состав расставлен таким образом, чтобы ни один укромный закуток в трюме, ни одна шхера не оказались без присмотра. Все переборочные, каютные двери и люки находятся в открытом положении. Через каждые 50 метров производится доклад глубины, по громкоговорящей связи из главного командного пункта поступает команда: «Осмотреться в отсеках». Каждый осматривает порученный участок и докладывает. Операция длится не час и не два, так как в таком важном и ответственном деле торопливость и спешка излишни. Наконец достигается заданная глубина. По всей лодке вырванных клапанов и сальников не отмечено, лишь в трюме одного из отсеков зарегистрирована незначительная фильтрация воды. Чтобы проверить работу главных механизмов, какое-то время лодка должна освоиться на максимальной глубине, заодно совершается архиважное дело... Вот какое.

Погружение на глубину 320 метров явилось первым не только для лодки, но и для большинства членов экипажа. А это в свою очередь связано с обязательным обрядом посвящения молодых моряков в подводники. Ритуал проходят все, он весьма специфичный и занятный, память о нем сохраняется на долгие годы. Когда стрелка глубиномера, размещенного у кормовой переборки первого отсека, над системой пожаротушения ВПЛ (воздушная пенная лодочная), останавливается на отметке «320», лодка прекращает погружение. Отсеки сотрясаются от восторженных восклицаний состоявшихся подводников. Появляется осознание, что над тобой — многометровая толща воды, в которой человек может выжить только под защитой высокопрочного металла. Через выпускной клапан глубиномера, сообщающегося с забортным отверстием, набирается морская вода в круглый плафон от лампы освещения. Для каждого кандидата в подводники набирается полная чаша.

Нас, новичков (гражданские не в счет), собралось пятеро: командир БЧ-3, он же командир первого отсека Виктор Степанович Николаев; старшина команды торпедистов, мичман Виктор Киданов; старшие торпедисты — я и старшина Петр Оверко; а также трюмный специалист, мичман Сергей Рассказов. Забортная вода в плафоне слегка пузырится, прямо как шампанское в бокале. И это понятно. Ведь на глубине она сжата тридцатью двумя атмосферами и, попадая в отсек, где давление обычное, чуть ли не пенится. Каждый должен выпить ритуальную чашу (наполненную Японским морем) до дна. Замечу — задача не простая. Выполнить можно только в возбужденном состоянии, вызванным осознанием погружения. Примеров невыполнения условий ритуала не знаю.

Затем Николай Степанович выдал граммов по пятьдесят спирта на каждого. Микрофлора моего желудка агрессивно встретила своих глубоководных собратьев, пришлось приложить максимум усилий, чтобы удержать получившуюся смесь внутри. И если бы не своевременная дезинфекция желудка, то не избежал бы я диарейных последствий. На этом испытания не заканчивались. Участники посвящения должны были поцеловать подвешенную к подволоку кувалду, смазанную ЦИАТИМом (в аббревиатуре ЦИАТИМ заключено название Центрального Института Авиационного Топлива и Масел, разработавшего смазки для наших приборов и механизмов). Нам еще повезло, некоторым пришлось целовать АМС (смазка АМС-3 предотвращает коррозию механизмов кораблей, подводных лодок, гидросамолетов; изготавливается из высоковязкого нефтяного масла, загущенного алюминиевым мылом стеариновой кислоты), темного цвета — более неприятное и противное техническое масло. Кувалда не просто висела, а раскачивалась, как маятник. Тут могло и не повезти, так как, плохо рассчитав угол упреждения, можно было в кровь разбить губы.

Вывод: Посвящение в подводники предусматривало приобщение моряка не только к морю и глубине через пенящуюся морскую воду, но и к постоянной качке. Церемониал напоминал о необходимости выработать особенную координацию движений, чтобы уклоняться от колышущихся предметов и не травмироваться о них.

Розетка за шторой

Больше всего времени я проводил с другом детства Петром Калининым. Перед призывом на флот я около года работал брошюровщиком в типографии треста «Оргдорстрой». Начал получать зарплату и, конечно же, почувствовал себя взрослым. По обыкновению первая зарплата должна быть обмыта. Но я почти все деньги отдал маме, а в кармане оставил четвертной (25 рублей). С ними мы и направились в кафе «Мядуха», что напротив стадиона «Динамо». Погуляли так, что не рассчитали финансов и остались должны. Пришлось уговаривать официантку поверить нам на слово, что завтра мы принесем недостающие деньги. Она поверила, и мы свое слово сдержали. Сегодня такое вряд ли возможно. На следующий день мы совсем обнаглели. Долг-то отдали, да не совсем точно истолковали доброту этой женщины, начали глупо приставать к ней с ухаживаниями. Но она оказалась умницей, и на наш вопрос о ее имени дала исчерпывающий ответ:

— Меня зовут Ка-Пэ-Зэ, мальчики.

Кстати, КПЗ — это камера предварительного заключения, ныне ИВС — изолятор временного содержания. От такой недвусмысленной шутки наш пыл значительно поугас.

После того поучительного опыта прошло более двух с половиной лет. И воспоминания о нем окутывались юмором и легкой усмешкой. Но теперь я был мичманом Краснознаменного Тихоокеанского флота, а Петр Калинин — выпускником Художественного училища, женатым человеком. Он женился на медсестре и жил в просторной новостройке, раскинувшейся на месте бывшей деревни Шабаны.

Посещение Петиного жилища запомнилось комичным казусом. Обязанности художника-оформителя дворца культуры Минского автомобильного завода, куда он был направлен на работу, мой друг исполнял со всей ответственностью и осознанием долга. Зато его творческая хулиганско-юморнная и озорная натура ничем не сковывалась в бытовой обстановке. Дома, на стене гостиной, Петр нарисовал женскую фигуру в полный рост. Увидел я ее не сразу, и дал ему меня разыграть.

Мы пригубили ликер с поэтическим названием «Абрикосовый водар» из высоченных фужеров чешского стекла и решили послушать записи, сделанные на бобинном магнитофоне:

— Есть песни Высоцкого. Хочешь послушать? — спросил Петр.

— С удовольствием!

— Вон вилка от шнура, — он махнул рукой куда-то в сторону окна. — Воткни в розетку.

— Не вижу розетки… — бубнел я, шаря глазами по стене.

— Отдерни штору — увидишь, — и по лицу гостеприимного хозяина, приготовившего сюрприз гостю, скользнула хитроватая улыбка.

Со шнуром в руках я повернулся к окну, отдернул штору и оторопел. Видимо не зря Петр посещал уроки профессионального мастерства и рисовал женские тела с натурщиц. На меня бесстыдно уставилась нагая искусительница.

Так, где же розетка? Я опустил взгляд, и вдруг моя рука непроизвольно дернулась за спину. Там, где возвышался мохнатый холмик, прикрывающий детородный орган, и была талантливо оформлена художником злосчастная розетка.

Розыгрыш удался на славу. Мои конвульсивные движения вызвали у Петра гомерический хохот. За эту шутку я на него нисколько не обиделся, она была в духе нашего возраста. Наоборот, веселое настроение тогда не покидало меня весь день. Да и сегодня, вспоминая этот случай, не могу удержаться от улыбки.

На флаг и гюйс смирно!

Служба в экипажах на подводных лодках, находящихся в первой линии, сумасшедшая — все делалось быстро и бегом, в экстраординарном порядке и бешеном темпе. Создавалось впечатление, что если что-то сегодня не сделаем, то все будет перечеркнуто войной, которая начнется сию секунду или через час. Сказанное подтверждают слова историка флота Николая Андреевича Черкашина, опубликованные в книге «Чрезвычайные происшествия на советском флоте»:

 «Атомный и дизельный подводный флот страны был самым крупным в мире по числу кораблей и, пожалуй, самым напряженным по коэффициенту эксплуатации, по длительности и дальности океанских походов».

Этот ритм «бил ключом по голове» каждого члена экипажа и наполнял наш ратный день большим количеством событий и неотложных дел. Далеко не каждый из мичманов выдерживал его. Морская служба вообще оказывалась не каждому по плечу. И не всегда отданные ей силы превращались в дела, остающиеся жить после нас. Довольно часто наши усилия сливалось за борт флотской жизни, мы увольнялись на гражданку и от всей нашей суеты оставались лишь воспоминания.

Распорядок дня был расписан по минутам. Автобусы первой очереди выходили из поселка Тихоокеанский в 06.30. После часа езды, служивые шагали в казарму, а оттуда в столовую на завтрак. Затем весь экипаж строем шел на службу радиационной безопасности (СРБ), где переодевался в спецодежду, называемую «эРБе». На куртке (на нагрудном кармане), на брюках (на правом колене) были нанесены буквы РБ — радиационная безопасность, на обуви и головном уборе — белые треугольники. Эта форма не должна была покидать пределов атомной подводной лодки и территории, огражденной службой радиационной безопасности. Отсюда направлялись на пирс. Если опаздывали, то бежали. Там в 07.45 строились в две шеренги лицом к кораблю. После короткого инструктажа, ровно в 08.00 дежурный по кораблю, командовал экипажу:

— На флаг и гюйс смирно!

Более торжественного момента представить себе нельзя! Иногда в момент этой команды мурашки пробегали по телу, так как на всех кораблях одновременно поднимался Военно-морской флаг и гюйс — морской флаг особой расцветки, поднимаемый на носу военных кораблей первого и второго ранга, когда они стоят на якоре. За все время моей службы не было случая, чтобы по какой-то причине произошла задержка этого очень важного для флота, обязательного, как восход солнца, ритуала.

Подъем флага — это и точка отсчета жизни корабля и каждого члена экипажа, обслуживающего его весь день, и деталь, подчеркивающая важность нашего дела. Вечером флаг и гюйс спускались. Солдаты срочной службы после увольнения из Советской Армии еще долго помнят команду «Рота подъем!». Для матросов ВМФ (даже не очень примерных) подъема флага имел большое морально-нравственное и воспитательное значение. Нет ни одного моряка, который бы служил на боевом корабле и не сохранил в памяти этот ритуал, пережитый с ним трепет души, не помнил этой традиции, свидетельствующей о принадлежности к общности, называемой Военно-Морской Флот СССР. Именно эта церемония заставляла нас каждый день являться на службу без опозданий и была серьезным посылом к конкретным действиям согласно служебным обязанностям.

В свою холостую пору, не имея жилья в Техасе, я из увольнений возвращался на корабль вечером или ночью, не откладывал это на утро. Смысл заключался в том, что утром не опоздаешь на службу, тебя наверняка разбудят и поднимут, невзирая на твое вялое состояние после вечернего бражничества.

После подъема флага и гюйса, мы по одному проходили по сходням и поворачивали головы в сторону Военно-морского флага, прикладывали руку к головному убору, отдавая ему честь. И только после этого спускались внутрь прочного корпуса атомохода.

Умничанья командира

Как-то после практических (учебных) стрельб с неполным боезапасом наша лодка «К-523» возвращалась в базу в подводном положении. По инициативе командира БЧ-3 старшего лейтенанта Виктора Степановича Николаева мы с Витей Кидановым открыли задние крышки торпедных аппаратов и залезли внутрь. Там чистили направляющие дорожки, готовя торпедные аппараты к пополнению боезапаса.

Вообще-то сама работа была не опасной, другой вопрос, что это делалось на глубине и при нахождении подводной лодки в движении. Ведь на глубине ста метров давление воды составляет десять атмосфер или десять килограммов на сантиметр квадратный. В чем был риск? Лодка волнорезным щитом торпедного аппарата могла наткнуться на препятствие, пусть даже небольшое, тогда бы ее передняя крышка приоткрылась. А это повлекло бы за собой практически мгновенное заполнение водой торпедных аппаратов, в которых мы находились. Именно данное обстоятельство делало эту ситуацию опасной не только для нас, но и для всего экипажа вместе со всем «железом» стоимостью в сто три миллиона (вместо 99,8 запланированных) рублей, не считая двенадцати баллистических ракет и двадцати торпед, которые по своей стоимости превышали стоимость носителя.

Правда, опасность дела нас тогда не смущала. Ну а наш командир Виктор Степанович Николаев, устроившись на направляющей балке торпедопогрузочного устройства, у задней крышки торпедного аппарата № 5, где я исполнял роль негра, как белый надсмотрщик на плантациях американского юга, учил меня уму-разуму, слава богу, хоть не плеткой. Я же к этому воспитательному процессу относился, попросту говоря, несерьезно, а потому на каждую его сентенцию находил две, причем — с юмором и смехом. Правда, я высказывался мысленно, но проницательный командир успешно читал мои мысли. Это сильно нервировало его, ибо он понимал, что получается не воспитание, а насмешка над ним лично. И он, доведенный своим же воспитанием до раздражительности, после очередного своего нравоучения выпалил:

— Ну и идите, товарищ мичман, на… — далее последовало популярное в наших кругах слово из трех букв.

Озадаченный насколько культурным, настолько и лестным предложением, я готов был исполнить его, потому что в условиях субмарины это звучало  как приказ. У меня аж коленки зачесались, чтобы быстренько уползти в указанном направлении. Правда, было одно «но» — я и так там был. В самом деле. Находясь в трубе торпедного аппарата первого отсека, мы с Витей Кидановым были своего рода «первопроходцами». То есть в определенной точке нашего курса (маршрута) сначала оказывались мы, а потом уже командир Виктор Степанович и весь экипаж. Поэтому мне только и оставалось сказать:

— Куда уж дальше идти, товарищ старший лейтенант! Дальше передней крышки, извините, ну никак не получится, хоть при всей моей радости. Если только вы не соизволите открыть переднюю крышку торпедного аппарата, и тогда я поплыву туда, куда вы меня пешком послали.

Меня опять спутали с другими

Меня часто принимали за кого-то другого, особенно когда я служил и носил форму, во многом способствующую этому. Люди в форме многим кажутся похожими друг на друга, как китайцы (морская форма у военных моряков все-таки отличается от формы гражданских моряков или это что-то другое?). Как-то при поездке в очередной отпуск я находился в аэропорту города Артем, что под Владивостоком. Там сел в самолет, идущий рейсом на Ленинград. Рядом со мной плюхнулась женщина лет тридцати пяти.

— Здорово! — вдруг запанибратски сказала она.

— Привет! — хоть и с недоумением, но в том же духе ответил я.

— С корабля? — как ни в чем не бывало, продолжила странная попутчица.

Так как мы нашу подводную лодку называли в том числе и кораблем, то я соответственно и ответил:

— С корабля.

Я уже понял, что меня принимают за другого человека. Но не знал причины, почему это происходит. И это насторожило — по ошибке или умышленно. Ведь если верно второе, то, возможно, я столкнулся с мошенницей. Тем не менее я решил подыграть. Женщина задала еще несколько стандартных вопросов, так что наш диалог имел примерно такое содержание:

— Как дела?

— Нормально.

— Домой?

— Домой.

И так далее, пока она не спросила такое, чему я не смог подыграть, на что не мог ответить без обмана.

— Извините, кажется, вы меня не за того принимаете, — сказал я.

Она вытаращила на меня глаза и только тут решила уточнить:

— Как это «не за того»? Ведь ты же Леня?

— Можно и так сказать, — усмехнулся я, — хотя меня Леней не называют, а больше Лешей.

 — Радист с нашего корабля? — уже не так уверенно продолжила она.

— Во-первых, не радист, а торпедист, во-вторых, я все-таки не Леонид, а Алексей и, в-третьих, я не работаю на гражданском судне, а служу на военной подлодке.

Глаза у попутчицы округлились, а челюсть почти отвалилась. Ее состоянием и продолжительной паузой, заполненной изумлением, я наслаждался долго. Слегка оправившись от шока, она сказала с укором:

— Ты же вылитый наш радист Леня, с которым я только что рассталась на судне.

— Ну... — только и ответил я.

Всю дорогу бедная женщина находилась в прямом и переносном смысле в подвешенном состоянии, между небом и землей. К тому же сомневалась в ответе и с подозрением посматривала на меня. Видно, теперь она прикидывала, уж не мошенник ли этот странный попутчик, или того хуже — какой-нибудь шпийон империалистического государства. В Ленинграде она попрощалась со мной с некоторой осторожностью и даже опаской, и мы навсегда расстались.

Одна запись из дневника…

11.11.1978 г., 13⁴⁰.

Японское море.

...на корабле нас кормят преотвратно.

На нашей лодке коки попадались не ахти, неискусные, поэтому и приготовление пищи было не на уровне. Вот так и получалось, что даже в обстановке обездвиженности, какая была на подводной лодке, я оставался довольно стройным и подтянутым. На обед и ужин мог и не ходить, так как там почти ничего не ел, зато завтрак не пропускал. Потом уже в экипаже Николая Никитовича Германова я узнал, что значит хороший кок. Тогда в обед съел все, что было подано, и даже готов был просить добавки, да постеснялся, а то подумали бы, что я обжора.

В связи с этим не могу не поделиться некоторыми соображениями о питании на подводной лодке. До сих пор не могу забыть вкус белого хлеба, который нам пекли к завтраку, когда мы были в автономке. Бывало, берешь ломоть хлеба, а он еще теплый или даже горячий, и на нем застывшее масло просто тает — от радости соединения со свежим мучным изделием. Я никогда не испытывал такого блаженства от поедания обычного хлеба. И даже если выпечка не очень удавалась, то все равно вкус и запах свежеиспеченного белого хлеба невозможно с чем-либо сравнить. А когда пропитаешь хлеб вареньем из лепестков розы… аромат этого бутерброда просто не передать словами! Некоторые моряки на свой ломоть хлеба клали все, что подавали к завтраку. Сюда шло измельченное вареное яйцо, крошенные печенье или галеты, кто-то клал еще что-то, затем это сооружение накрывалось вторым ломтем хлеба.

 Лично мне доставляло неописуемое удовольствие наблюдать, как такое четырех-пятипалубное сооружение, называемое на флоте смачным словом птюха, иной моряк пытался запихнуть в рот. И дерзкая акция, полная таинства, сокровенного общения с продуктом, всегда заканчивалась успешно. Это зрелище больше напоминало завтрак тигра, нежели обычный прием пищи homo sapiens-podwodnicus. Представьте себе толщину бутерброда, превосходящую самый широкий рот самого большого человека планеты. Однако для молодого моряка нет ничего невозможного. Наши подводники решали подобные задачи ну просто одним махом, или, точнее, одним смыканием челюстей. В первую очередь едоком выполнялась фиксация птюхи верхними зубами, но это самая легкая часть задачи. Следующим шагом являлась попытка (ну почему же попытка?) натянуть нижнюю челюсть на нижний край птюхи, чтобы произвести первое надкусывание. Тщание, старание и ухищрение, проявленные при этом, отдаленно напоминали попытку надкусить яблоко, подвешенное на нитке. Сие таинство чревоугодия производилось с таким самозабвением и погружением в процесс, что перед глазами возникал образ голодной собаки, по счастливому случаю надыбавшей берцовую кость мамонта-гиганта. Великолепно-огромную лоснящуюся жиром кость, которая размерами превышала кусательный аппарат собаки. Однако ее аппетит, разыгравшийся в ходе сражения с едой, остановить мог только внезапный инфаркт по случаю невозможности грызануть вожделенную кость.

В советское время часто можно было слышать, что человек сам является кузнецом своего счастья. Тогда так оно и было, и внешние условия способствовали этому. И каждый моряк ежеутренне успешно подтверждал истинность этой аксиомы, с улыбкой поглощая штатный завтрак подводника.

А все-таки вахта в море лучше, чем стоянка у пирса. Во-первых, меньше кантуют различными общими мероприятиями, а во-вторых, качка на меня действует ублажающее, во время качки мне уютно... Кстати, ко мне пришел Алексей Зырянов, я поговорю с ним, а потом продолжу.

---